Тридцать один. Часть I. Ученик - Роман Смеклоф

крышами башен висел, перемешиваясь из розового в голубой, густой жирный дым.

– Благоградскую гильдию алхимиков выперли сюда возмущенные гарью и вонью горожане. Как сказал глава гильдии: «Простакам нет дела до истины». Представить не мог, что увижу её своими глазами, – архивариус вытер слёзы грязным рукавом.

Мы влетели под башни алхимиков и выскочили между колонн к Благограду. Столица королевства захватила гигантскую долину между холмов. Огромные платформы поднимались из воды на толстых каменных ногах, заставленные яркими многоэтажными домами с покатыми крышами. Между ними петляли пёстрые улочки с шатрами и лавками, садами и парками. К солнцу тянулись могучие статуи в колпаках и, похожие, на мраморные деревья с перевитыми ветвями, арки. Между платформами, соперничая числом каменных левиафанов, кракенов и морских змеев, переплелись мосты и акведуки. А среди них висели бесчисленные водяные поля.

– Благоградский рис-сырец, – шепнул архивариус. – Растёт только здесь. Из него готовят…

– Ух приготовлю! – радостно подтвердил Оливье.

– Угомонись! – рыкнул круглолицый.

Я склонился перед окошком. В центре Благограда высился гигантский шар. В небо упирался купол, увенчанный кристаллами фонтана с переливающимися струями. Вода десятками водопадов сбегала по сверкающим граням и срывалась с платформы.

– Во время вечернего прилива, – забурчал архивариус, – вода из подземных источников заливает долину под платформы, а утром сходит.

Мы проскочили треугольные воротами украшенные золотыми ростками и жемчужными семенами риса-сырца и собрав три моста, начали взбираться на огромную башню, занимавшую всю платформу. Узкая дорога обвивала её, карабкаясь над головокружительной бездной с блестящей на дне водой.

– Объясните, куда нас везут? – не выдержал голем.

– В тайную канцелярию, – скривив губы, выплюнул круглолицый.

Его толстые щёки вздрогнули от ядовитой улыбки.

– В чём нас обвиняют? – распалился Евлампий.

За окошками стемнело. Карета въехала в ворота и замерла, нетерпеливо трясясь на месте. Гвардеец неприязненно взглянул исподлобья:

– У Сыча стребуешь.

По бортам заскребли железные крюки на толстых цепях. Заскрипел механизм, карета качнулась и за окнами замелькали каменные стены. Нас опускали в колодец.

– Кто такой Сыч? – прошептал я на ухо архивариусу.

Мровкуб пожал плечами. Зато гвардеец, пригвоздив меня взглядом, расплылся в усмешке и прижал палец к губам.

Я замолчал. Томительно ползли секунды, подгоняемые визгом механизма и трагическим бряцаньем цепей. Когда карета вздрогнула от удара об землю, я так изъерзался, что чуть первым не выскочил наружу. Борт отъехал, но Оливье пхнул меня обратно, и, меланхолично потянувшись, первым спрыгнул на каменный пол.

– По одному! – скомандовал круглолицый, кивая на тёмный узкий коридор.

Я согнулся, боясь стукнуться головой о низкий потолок, и так и брёл, щурясь под ноги и считая шаги, пока не натолкнулся на остановившегося дядю. Выглянув из-за его плеча, я захлебнулся испуганным криком. Всегда боялся попасть в пыточную, а как известно, чего боишься, то тебя и настигает. Длинный, почерневший от смрада факелов, подвал долго насмехался протяжным эхом и погрузился в зловещую тишину. Потрескавшиеся кирпичные стены ощерились зубастыми пилами, кривыми ножами и топорами палачей. У них, кособочась, будто приготовившись к броску, застыли багровые от пятен столы. Над свободным от кривоногих стульев с гвоздями, железных шкафов, раскрывших смертоносные объятия и растяжек с ещё влажными от ужаса жертв ремнями, проходом свисали ржавые крючья и решётки с шипами.

Сглотнув, я попятился, но дверь, безжалостно хлопнув, закрылась, заскрежетав задвигаемым засовом.

– Проходите, гости дорогие! Кто бывал, тот не задержится, остальные вспомнят худшее!

В дальнем тёмном углу за прожжённым оплывшими свечами столом, склонилась над заскорузлыми бумагами, седая, коротко остриженная голова.

Подталкиваемый архивариусом, я засеменил по хрустящему полу. Под ногами скрипели грязные опилки, смердевшие гнилью и кровью. У меня даже закружилась голова. А от вкрадчивого, холодного и липкого голоса оледенела спина.

На столе, едва не касаясь свечей, мелькали пёстрые игральные карты. Скрюченные белые пальцы с длинными жёлтыми ногтями, ловко переворачивали их рубашкой вниз, накидывая одну на другую. Когда, пиковый туз упал на червовую шестёрку, картинка ожила, из-за щита выскользнула драконья башка и сцапала одно из пурпурных сердец. С соседней бубны спрыгнул рыцарь в тяжелых доспехах и рубанул алебардой по чешуйчатой шее. За ним бросились крестовые стражники с мечами и в глазах совсем зарябило.

– Спасибо на добром слове, и тебе зелий от хвори в достатке! – ответил Оливье.

Седой распрямился, уставив на нас немигающие жёлтые глаза. Карты замерли и закрутились на месте, замелькали драконы, клинки и пышные платья.

– Принесла вас радуга в недобрый час! Поди разберись кто наследник, кто предатель! Виноваты все. Особенно враги и шпионы.

Его взгляд остановился на мне.

– Лет пятьдесят не слышал оборотня, – обронил он, обращаясь к самому себе. – Должен представиться. Гости редкие…

Приподнявшись, всё также крючась и вжимая голову, он сообщил:

– Глава тайной канцелярии, Сыч!

– Очень приятно! – отвесив шутливый поклон, пропел дядя. – Давно не виделись, пешая чайка!

Я тоже хотел сказать, как меня зовут, но не смог. Жёлтые глаза завораживали, а от сырого подвала простудилось и умерло самообладание. Я едва держался на ногах, а себя в руках.

– Не тужьтесь, – разрешил Сыч, нахохлившись за столом. – Оборотень Люсьен Носовский, широко известный ученик запрещённого мастера Оливье. Газеты изрыгают тонны комплиментов! – уголки его тонких губ слегка поднялись. – В заговорах, пока не отличился. Дышите вонью свободы, – он приоткрыл рот, вытягивая из ящика стола лакированную красную папку и кидая поверх карт. – А Мастер Оливье насладится ароматом казематов!

Глава тайной канцелярии удивленно вылупил глаза.

– Ароматом казематов? – повторил он. – Казематов ароматом!

Воззрившись на дядю, он сдавленно сглотнул, будто что-то застряло в горле, и, скривившись, склонился к папке. По-моему, все сумасшедшие садисты без ума от рифм. Это пугает посильнее пыточных механизмов.

– Обезьяны изумрудные пока не подали в мировой розыск, но радуга…

– Такая полосатая? – беспечно уточнил дядя.

– Семицветная, – любезно подтвердил Сыч, – запрещена! Бесстыжий Константин подговорил?

– Кто? – перекосило Оливье.

– Брат покойного короля. Не знал? – глава тайной канцелярии вытянул шею, прищурив один глаз. – Изворачиваешься?

– Теряю терпение, – расстроился дядя.

– Зря, – насупился глава тайной канцелярии, втягивая шею в плечи. – Император велит считать защитницу и Константина союзниками!

– Чего?

– Они изменники! – холодно сказал Сыч.

– Хорош тролля валять! – не выдержал Оливье.

– Посажу!

– Что, пустозвон пернатый! – взревел дядя. – Решил отвертеться от спора?

– Спорили праведники, где совесть хоронить, – расстроился глава тайной канцелярии. – Окститесь, задержанный.

– Не выйдет! – закричал Оливье, наступая на Сыча. – Я создал для тебя Семисветское жаркое под лимонно-чесночным соусом. Ты бурчал, что сам бы поставил мешок риса-сырца тому, кто откроет луч радужного моста. Бурчал?

– Пожалуй, – вяло согласился Сыч. – Константин ещё сидел на троне…

– Я словил тебя на слове, – перебил дядя. – Мы завязали узел благородного спора и ударили по рукам! Так? – не отставал