Тридцать один. Часть I. Ученик - Роман Смеклоф

остался единственный Тридцать Первый Мровкуб, я сдался. Ничего не сказав хозяевам, я открыл портал и отправил выжившего гомункула в мир летучих обезьян. Дальше вы знаете!

– Тяжело без помощников? – не к месту спросил я.

– Ращу новых.

– Неважно! – вскрикнул голем.

– Если всё это правда, нас ждут большие неприятности, – посерьёзнел Оливье.

– Почему это? – бросился в бой Евлампий.

– Потому, что хозяева будут искать, куда делся их гомункул.

Голем фыркнул, а я подумал, что дядя прав. Если пресловутый магистрат существует, страшно представить, что нас ожидает.

– Вы правы, они захотят вернуть гомункула. Но пока я в архиве и выполняю свою работу, они ничего не знают! – пообещал архивариус.

– Тяжело быть в двух местах одновременно…

Дядя резко остановился, перегородив нам дорогу.

– Как началась мировая война? – потребовал он, уставившись Мровкубу в глаза.

– Бессмыслица! – взвился Евлампий. – Об этом знают все!

– Бессмыслица – твоя жизнь, – бросил Оливье, не глядя в сторону голема, а продолжая в упор рассматривать архивариуса. – Если ты тот, за кого себя выдаешь, то знаешь!

– Начало войны известно самому бестолковому студиозусу в тридцати миров, – проворчал голем.

– Нельзя говорить об этом в присутствии юноши? – заюлил Мровкуб.

– Заклятье не позволит, даже если захочу, – кашлянув в рукав, оборвал дядя. – Скажи одно слово. Я пойму!

– Мировая война началась с восстания, – пробормотал Мровкуб и опустил глаза.

Оливье кивнул.

– Это не значит, что я тебе верю, – сказал он и пошёл дальше.

– Какое восстание? О чём вы? – загалдел Евлампий.

– Объясните, – не так уверенно, как он, попросил я.

– В другой раз, – пообещал архивариус, не поднимая глаз.

Мы догнали дядю. Голем требовал объяснений, но Мровкуб сосредоточенно молчал. Когда я уже не ожидал никакого ответа, он тихо произнес:

– Как говорил один архивариус: «Историю пишут победители!». Нельзя сказать часть правды, а говорить всё, что знаю, я боюсь.

– Нелепые оправдания! – разозлился голем.

– Слова – это оружие, – ответил архивариус. – Как говорят чернокнижники: «Не позволяй необдуманным речам разрушить твою жизнь».

Голем заскрипел камнями, но промолчал.

– Приплыли! – оборвал наши препирательства Оливье.

Среди пылевого моря, я не сразу различил дорогу. Только мчащая во весь опор карета, поднимая тучу пылищи, обнажала неровную каменную колею. Такой чудно́й повозки, я ещё не видел. Понятно, что лошади ни к чему, если есть магия, но колеса могли бы и оставить.

– Заклинатик! – завизжал архивариус.

– Нет – гвардейский бобик, – урезонил Оливье. – Ты значит ещё и фанат! Архив-болельщик! Запхни свой восторг поглубже, иначе я тебе все страницы повыдергаю? Мы итак шуму наделали, припёрлись верхом на радуге, да с фейерверком.

Мровкуб ухватился за бороду и заткнул ею рот, выпучив глаза.

– Нас арестуют? – совсем струсил я.

– Закон нарушать нель…

– Как пить дать, а твоего голема пустят на фундамент нужника, чтоб поддувало реже отворял, – рявкнул дядя.

Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.

– Тишина на палубе, докладываю я, – наказал Оливье.

Мы переглянулись.

Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.

– Построиться! – проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.

Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.

Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.

Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.

– Чё приперлись? – заорал круглолицый, вперившись в дядю.

– Упали с радуги! – в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.

Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.

– С какой целью упали?

– Всемирный банк!

Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:

– Грабить?

– Завещание составлять! – вздохнул Оливье. – Моя карьера погибла, – печально добавил он.

– Он говорит правду! – зачем-то добавил голем.

– Все там будем. В повозку! – приказал круглолицый.

– За что? – возмутился Евлампий.

– Цвет неба своей радугой испортили!

Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.

– Сдаюсь! – заорал он, маршируя на месте.

От его безумной весёлости было ещё страшнее.

– Жуткая карета, – пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.

– Она проклятая, – прошептал архивариус. – Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: «Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки», – он покачал головой. – Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.

– Разговорчики! – рявкнул круглолицый.

Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.

Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.

Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.

Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.

От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.

– Потрясающе! – пробормотал архивариус.

Я почти задавил любопытство, но несносный голем дёрнул за цепочку и глаза открылись сами собой.

– Смотри-смотри! – скандировал он.

– Тихо! – возмутился круглолицый гвардеец, но больше для порядка.

Чувствовалось, что он доволен, как поражены чужемирцы. Тогда и я не смог сдержаться и взглянул в окошко. Дорога поднималась на холм, поросший вялой бесцветной травой.

– Выгляни! – скомандовал Евлампий.

Склонив голову набок, я сунулся в окно. От бьющего в лицо ветра слезились глаза, но пробирало даже через мерцающую пелену. На вершине взгорья, к которому поднималась карета, дымила тысячами труб стоглавая башня. Она вырастала из платформы с витой балюстрадой и тяжело опиралась на четыре колонны, подозрительно смахивающие на драконьи лапы. К каждой башне липли балконы и обвивали галереи с витражами. Крутились мельничные колёса, разбрызгивая фонтаны разноцветной пены. Змеились желоба и ржавые трубы со сверкающими колдовскими рунами. Открытые переходы, каскады с бойницами и длинные извилистые анфилады с лестницами и мостами лопались от толп чародеев в разноцветных мантиях. А над