Монахиня секс-культа. Моя жизнь в секте «Дети Бога» и побег из нее - Фейт Джонс

равносильно предательству.

Но Роб, используя свои профессиональные навыки, вытягивает из меня все истории. Сначала я рассказываю о своих детских встречах с дядей Ти и дядей Стивеном, а затем перехожу к рассказам о Бенджи и дяде Джоне. Я плачу, мне ужасно неловко, и, пытаясь продемонстрировать ироническое отношение к своему прошлому, я перемежаю свое повествование шуточками.

Роба мои откровения приводят в ярость. То, что со мной случалось раньше, и у меня самой вызывало тяжелое чувство, но чаще всего я считала, что вся проблема заключается во мне, что это я недостаточно уступала Богу или жертвовала собой.

Роб объясняет, что если женщину вынуждают заниматься сексом с мужчинами, к которым она не испытывает влечения, это не любовь, а насилие. Согласно уголовному праву, вовсе не обязательно физически удерживать человека, чтобы это считалось изнасилованием. Склонение женщины к сексу посредством принуждения и страха перед наказанием также является изнасилованием.

Я вспоминаю о том, как это было в Семье. Мужчине не было необходимости применять силу, потому что женщина была обязана соглашаться на секс, если он ее попросит.

Пастыри никогда не говорили: «Занимайся сексом, когда тебя попросят, иначе будешь наказана». Давление было более тонким, подобно тому, что я испытала в Казахстане. Если я не хотела жертвовать своим телом и заниматься сексом с человеком, который мне не нравился, это было «симптомом» недостаточной преданности Иисусу и неуступчивости.

Я вспоминаю ту ужасную ночь с дядей Джоном и понимаю, что слово «изнасилование» никогда не приходило мне в голову. Теперь я называю вещи своими именами. Несмотря на то что он меня не удерживал, тем не менее психологически он вынудил меня заняться с ним сексом. Это было насилием. Даже если бы мне пришлось притвориться, что я этого хочу, это все равно было бы изнасилование. Даже если я оцепенела и не могла придумать, как сбежать, это было изнасилование. Я не кричала «Нет!» и не оказывала физического сопротивления, потому что, как и многие женщины, я с рождения воспитывалась быть покорной.

Теперь я понимаю, что Закон Любви был оправданной ложью о повиновении «воле Бога».

Я пытаюсь уложить в голове свою перевернутую с ног на голову картину мира и переработать собственные воспоминания с новой точки зрения.

Роб говорит, что ответы на свои вопросы я смогу найти у адвентистов седьмого дня. Его семья — люди самых строгих правил, и он тоже истинно верующий. Я слушаю, как он объясняет догматы своей Церкви, но чем глубже он погружается в нравоучения, тем больше я замечаю знакомую воинственную непримиримость. Его Церковь запрещает украшения и косметику, а также употребление мяса и алкоголя — не говоря уже о недопустимости секса до брака.

Он говорит мне, что хотел бы познакомить меня со своими родителями в качестве положительного примера здоровых, любящих, долгосрочных отношений. Тем не менее, несмотря на свою преданность Церкви, Роб объясняет, что он сбился с пути, и поэтому из уважения или страха он просит меня не рассказывать его родителям обо всем, что мы делаем. А мы и в самом деле едим мясо, пьем алкоголь и занимаемся сексом до брака. Но это недопустимо с точки зрения истинных адвентистов. Мораль Семьи в этом плане не страдает: все перечисленное у нас не возбраняется.

Поначалу я иду на поводу у Роба: прячусь, когда приезжают его родители, судорожно собираю по дому винные бутылки и упаковки от бургеров. Но в то время как одна часть меня воспитана быть уступчивой, другая бунтует. Я не хочу попасть в очередную ловушку. Я люблю Роба, но разве он не пытается тоже навязать мне свои убеждения? В конце концов, не для того я боролась за собственную независимость, чтобы снова таиться или спрашивать разрешения. Я разрываюсь между разумом и сердцем.

И вот однажды я поняла, что совершила классический шаг, начав встречаться с мужчиной, напоминающим моего отца: учитель, проповедник, хорошо ладит с людьми, вырос с лошадьми, уверен в себе и властен, обладает взрывным характером. Ну конечно, так и есть! Ощущение защищенности и интеллектуальный авторитет, которые когда‑то привлекли меня к нему, начинают ощущаться как грубые веревки на голой коже. Ни страх, ни любовь не являются достаточным стимулом для того, чтобы оставаться связанной. Поэтому я решаю закончить наши романтические отношения, сохранив только дружеские.

Глава 29

Никогда не сдавайся

На рождественские каникулы я уезжаю в Монтерей. За то время, пока я была в университете, тут произошло много перемен: тетя Мадлен перевезла бабушку в местный дом престарелых, семья мамы тоже переехала сюда. Так что теперь Монтерей превратился в небольшой эпицентр семьи. С нами нет только Нины. Она решила остаться в Семье и переехала в Дом в Портленде. Ей шестнадцать, и она уже достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения.

День благодарения я провожу с дедушкой и Барбарой, а на Рождество останавливаюсь в Монтерее, в доме тети Мадлен.

За бокалом вина я говорю маме, что изучила Священное Писание в его первоначальном контексте, и признаюсь, что больше не верю дедушкиным учениям о том, что Библия оправдывает и флирти-фишинг, и то, что женщины не могут отказываться от секса. Я наблюдаю за реакцией, но выражение ее лица не меняется.

Наконец я решаюсь рассказать ей о том, о чем раньше не решалась, — что происходило со мной в Семье. Я пытаюсь доказать ей, что принуждение к сексу является изнасилованием. Маме становится заметно некомфортно, она прячет глаза и нервно теребит в руках носовой платок. Хоть она и ушла из Семьи почти пять лет назад, но до сих пор не готова расстаться с главным постулатом: «Любовь — это все, что тебе нужно. Все, что делается с любовью, чисто и хорошо пред Богом».

После долгой паузы она говорит: «Послание было правильным, просто исполнение подкачало».

Что?! Что она говорит?! Подавляя желание закричать, я делаю глубокий вдох и пытаюсь спокойно донести до мамы свою точку зрения. И чем дольше я говорю, тем больше мой гнев сменяется жалостью к маме. Я размышляю:

Если бы я прожила всю свою взрослую жизнь и отдала все за то, что оказалось ложью, захотела бы я заглянуть этой реальности в глаза? Или было бы легче жить, обманывая саму себя?

В конце концов, я высказала то, что думаю, а принять или не принять мое мнение — мама решит сама.

Возвратившись в Джорджтаун, я по-прежнему ломаю голову над нерешенными вопросами своего собственного религиозного воспитания. Что было