Древний Восток в античной и раннехристианской традиции - Коллектив авторов

делу. В земле индов у махлеев, которые живут по левую сторону реки Инд, если смотреть по течению его, вплоть до Океана, у них есть священная роща в ограде, на участке не очень большом, но тенистом: густой плющ и виноградные лозы делают его совершенно тенистым. Там есть три источника прекраснейшей и прозрачнейшей воды: один — Сатира, другой — Пана, третий — Силена. И входят в нее инды раз в году, справляя праздник в честь бога[480], и пьют из источников, не все из всех, но по возрасту: отроки — из источника Сатиров, мужи — из источника Пана, а из источника Силена — люди моих лет[481].

(7) Ну, что дети испытывают, когда изопьют, или на что отваживаются мужи, одержимые Паном, долго было бы говорить. А вот что́ старики делают, когда опьянеют от воды, не неуместно будет сказать. Когда старик изопьет и станет одержим Силеном, то тотчас долго остается безгласным и похожим на упившегося до одури, потом вдруг у него появляется и голос ясный, и произношение внятное, и дыхание чистое, и из безгласнейшего он становится говорливейшим, и даже зажав ему рот, едва ли помешаешь ему непрестанно говорить и без умолку вести длинные речи. Однако все это у него ладно и складно и, как у того гомеровского витии, слова «зимним подобные хлопьям»[482] сыплются, и тебе недостаточно будет лебедя для сравнения стариков с ним по возрасту — они словно цикады бойко и проворно стрекочут до глубокого вечера[483]. И тут, поскольку опьянелость уже проходит у них, они умолкают и возвращаются в прежнее состояние. Однако самого невероятного я еще не сказал: если старик оставит посреди неоконченной речь, которую вел, поскольку заход солнца помешал ему довести ее до конца, то, испив опять в следующем году, он продолжает с того места, на котором в прошлом году во время речи опьянелость прошла у него. (...)

б) Нигрин

(Лукиан рассказывает другу, как он встретился с Нигрином, философом-платоником, который так восхвалял философию, что он был потрясен)

(...)(5) Мне кажется, что философия подействовала на меня так же, как вино, говорят, подействовало на индов, когда они впервые выпили его: более горячие по природе, они, выпив такой сильный напиток, мгновенно впали в вакхическое неистовство и от несмешанного вина обезумели вдвойне. (...)

в) Долгожители

(...) (4) Рассказывают, что и целые касты — долгожители благодаря своему образу жизни, как, например, (...), у индов так называемые брахманы, люди, основательно занимающиеся философией, (...)

г) Токсарид, или дружба

(Один из примеров дружбы, § 27–34: о дружбе Деметрия и Антифила, которые уехали из Афин в Египет, где Деметрий занимался кинической философией, а Антифилизучал медицину; по несправедливому обвинению они оказались в тюрьме, затем их освободили и вознаградили)

(...) (34) Так вот, Антифил еще и сейчас находится в Египте, а Деметрий, оставив ему и свои двадцать тысяч драхм, отправился в Индийскую землю к брахманам, сказав Антифилу, что ему, конечно, сочтется простительным, если он уже покинет его: ни сам он не нуждается в деньгах, покуда он будет таким, какой есть, могущий довольствоваться немногим, ни тому больше не нужен друг, поскольку дела у того наладились. (...)

д) О кончине Перегрина

(Шарлатан Перегрин, называвшийся также Протеем — вещим морским старцем-оборотнем, — в погоне за славой перепробовал многое, наконец, выступил как киник и объявил, что сожжет себя на костре на Олимпийских играх, в 167 г. н. э.)

(...) (25) (...) Ну, а этот с чего рвется броситься в огонь? Клянусь Зевсом, чтобы показать свою стойкость, как брахманы. С ними ведь считал нужным сравнивать его Теаген, как будто и среди индов не может быть каких-нибудь глупых и тщеславных людей. Но пусть он хотя бы действительно подражает тем. Те ведь не прыгают в огонь, как утверждает Онесикрит, кормчий Александра, видевший горевшего Калана, а, соорудив погребальный костер, став вблизи неподвижно, выдерживают обжигание, затем с достоинством всходят на костер и сгорают, лежа[484] не шелохнувшись. (...)

(27) Я слышал, будто он и Протеем больше не желает называться, а переименовал себя в Феникса, потому что, по рассказам, и феникс, индийская птица, всходит на погребальный костер, достигнув глубокой старости. (...)

(39) Затем[485] мне стали встречаться многие, идущие тоже на это зрелище. Они ведь думали, что еще застанут его живым, поскольку накануне распространился и такой слух, будто он взойдет на погребальный костер, приветствовав взошедшее солнце, как это, по рассказам, всенепременно делают и брахманы. (...)

е) Беглые рабы

(Аполлон беседует с Зевсом по поводу самосожжения Перегрина. Приходит Философия, дочь Зевса, с жалобой на лжефилософов на земле. Она напоминает Зевсу, как он, видя невежество и неправду среди людей, послал к ним свою дочь Философию, чтобы исцелить людей)

(...) (6) (...) Философия. — Я прибыла, отец, не к эллинам сразу же, но, что мне казалось более трудным в этом деле, а именно воспитывать и учить варваров, вот это я и считала нужным сделать сначала, (...). Двинувшись, прежде всего, к индам, народу самому многочисленному на свете, я без труда убедила их сойти со слонов и пообщаться со мной, так что целая каста, брахманы, граничащие с нехреями и оксидраками, все они подчинены мне, живут придерживаясь наших мнений, почитаемые всеми кругом, и умирают каким-то необычайным способом смерти. (7) — Зевс. — Ты имеешь в виду гимнософистов? Да, я слышал о них, между прочим, и о том, что они, взойдя на огромнейший погребальный костер, стойко сгорают, сохраняя достоинство и сидя[486] не шелохнувшись. Но это не ахти что. Недавно вот я видел и на Олимпийских играх такое[487]. Да, верно, и ты была там тогда, когда этот старик горел. — Философия. — Я и не пошла, отец, в Олимпию. (...) (8) Так вот, после брахманов я сразу спустилась в Эфиопию, затем в Египет, (...)

ж) Правдивые рассказы

(Пародия на повествования о фантастических путешествиях. В § 2 говорится, что древние поэты, историки и философы написали много необычайного и неправдоподобного)

Часть первая

(...) (3) Вот, например, Ктесий, сын Ктесиоха, из Книда, который написал о стране индов и о том у них, чего ни сам он не видел, ни от другого, правдивого, не слышал. (...)