Генерал Деникин - Владимир Черкасов-Георгиевский

Изобретательный Лукомский решил ехать навстречу эшелону Крыленко, где на пути точно искать не будут, из Могилева пробираться через Оршу – Смоленск. Полковник Кусонский, принесший им весть от Духонина, имел поручение ехать дальше в Киев на ожидавшем его экстренном паровозе, с каким он мог прихватить двоих. Деникин отказался в пользу Романовского и Маркова. Все распрощались по-братски.

Антон Иванович не мудрил: собрался просто взять билет на ближайший поезд до Кавказа. Он торопился на юг и потому, что в Новочеркасск незадолго до этого отправилась его Ася, которая, настрадавшись ожиданиями, нипочем не хотела больше надолго расставаться с женихом.

«Польский помещик» пошел переждать несколько часов до поезда в штаб стоявшей здесь польской дивизии. Она сохраняла нейтралитет, но ее командиру польским главкомом было приказано помочь быховцам. В штабе Деникину со всей любезностью выписали удостоверение на имя «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского». Нашелся попутчиком польский поручик Любоконский, едущий в южные края отпускным.

Сели «помнача Домбровский» и поручик в поезд, набитый кем ни попало. «Домбровскому» не по себе, не привык притворяться. С Любоконским говорит складно по-польски, но вот спрашивает его по-русски сосед-солдат:

– Вы какой губернии будете?

– Саратовской, – машинально отвечает «поляк».

Потом долго приходится объяснять въедливому солдату, как попал в самые российские места. Со следующего дня по платформам их встречают огромные афиши:

«Всем! Всем! Генерал Корнилов бежал из Быхова. Военнореволюционный комитет призывает всех сплотиться вокруг комитета, чтобы решительно и беспощадно подавить всякую контрреволюционную попытку». «Из Быхова сухопутными путями бежал Корнилов с 400 текинцами. Направился к Жлобину. Предписываю всем железнодорожникам принять все меры к задержанию Корнилова. Об аресте меня уведомить. Председатель Викжель, адвокат Малицкий»…

Деникин про себя удивляется:

«Какое жандармское рвение у представителя свободной профессии!»

У Конотопа красные милиционеры врываются с облавой в вагон, перекрывают выходы. Их начальник садится прямо напротив Деникина…

На подъезде к Сумам поезд в чистом поле останавливается на час. Деникин слышит разговор в соседнем купе:

– Почему стоим?

– Проверяют пассажиров, кого-то ищут.

Антон Иванович сжимает в кармане рукоятку револьвера… Уже за Славянском добрались до него. Он слишком долго лежал на верхней полке лицом к стене. Внизу высказались:

– Полдня лежит, морды не кажет. Может, сам Керенский, в бога, душу, мать.

– Поверни-ка его!

Деникина дергают за рукав, он свешивает голову. Солдатики хохочут: «рылом» на Керенского не вышел… А как раз в это время тщательно загримированный бывший диктатор России пробирается на одном из таких поездов в Ростов-на-Дону.

Трясясь в вонючих от пота и смрада вагонах разных поездов, получая тычки в «буржуйскую» спину, дрожа от ветра, холода в тамбурах и на тормозных площадках, когда не выпадало места внутри, Деникин окунулся в самое народно-«революционное» чрево. Его поразила здесь безбрежная ненависть к людям и благородным идеям. Истерически реагировали на все, что «пахло» культурой, было чуть повыше толпы. Мечтали об одном: захватить или уничтожить. О большевиках не поминали, но цепенели на «буржуйское», и такой «выразитель» в солдатской шинелишке проповедовал:

– Братие! Сольемся воедино. Возьмем топоры да вилы и, осеняя себя крестным знаменем, пойдем вспарывать животы буржуям!

Другой убеждал:

– Я сам под Бржезанами в июле был – знаю! Рази мы побежали бы? Офицеры нас продали: в тылу мосты портили! Двоих в соседнем полку поймали – прикончили.

Деникина передергивает, Любоконский, на плечах у которого погоны, не выдерживает:

– Что вы чушь несете? Зачем же офицеры стали б портить мосты?

– Да уж мы не знаем, вам виднее…

За Харьковом на пересадке в ростовский поезд Деникин вдруг видит своих – «прапорщик» Романовский и его «денщик» Марков! Перемигнулись, но сели для конспирации в разные отделения вагона.

Здесь Любоконский, свернувший по своему направлению, попрощался с Антоном Ивановичем. А он забился в купе, где десятеро один на другом. Ночью слышит, как двое солдатиков сговариваются «увести мануфактуру» у соседей: двоих торговцев-черкесов и офицера с солдатами. Злодеи выскальзывают в коридор, Деникин будит соседей, это рассказывает.

На ближайшей станции он переходит к Романовскому и Маркову. У них в купе уютно, разбитной «товарищ» Марков подружился с главарями вагона, носится за кипятком «для своего офицера», знает все новости, их закуток не беспокоят. Тут еще расположился очень милый поручик, но и весьма любознательный. Романовский шепчет Деникину:

– Изолгался я до противности.

Поручик осведомляется и у Антона Ивановича:

– Ваше лицо мне очень знакомо. Ваша летучка не была ли во 2-й дивизии в шестнадцатом году?

Она и была, 2-я дивизия входила в деникинский корпус на Румынском фронте. Деникин с трудом отнекивается.

Проскочили Таганрог, где вот-вот должны были появиться красноматросские эшелоны. Прибыли в Ростов-на-Дону! На прощание Деникин говорит поручику:

– Во 2-й дивизии мы с вами, действительно, виделись и под Рымником вместе дрались. Дай вам Бог счастья!

Тот остался с разинутым ртом.

Марков задержался в Ростове навестить родных, двое генералов добрались в Новочеркасск. Пошли в «контрреволюционный штаб» – гостиницу «Европейскую», но там не было свободных номеров. Тут тоже действовала строгая конспирация, отыскали в списке постояльцев фамилию связного. Портье спросил:

– Как о вас сообщить?

Измаявшийся под чужой личиной Романовский вдруг ляпает:

– Генералы Деникин и Романовский.

Деникин смеется:

– Ах, Иван Павлович! Ну и конспираторы мы с вами.

В первую ночь здесь Антон Иванович не может заснуть:

«После почти трех месяцев замкнутой тюремной жизни свобода ударила по нервам массой новых впечатлений. В них еще невозможно было разобраться. Но одно казалось несомненным и нагло кричало о себе на каждом шагу:

Большевизм далеко еще не победил, но вся страна – во власти черни!

И не видно или почти не видно сильного протеста или действительного сопротивления. Стихия захлестывает, а в ней бессильно барахтаются человеческие особи…»

У него до сих пор стоял в глазах забитый серыми шинелями вагонный коридор, а в нем изнуренный интеллигент в поношенном пальто, вдруг истерически закричавший:

– Проклятые! Ведь я молился на солдата. Но теперь, если б мог, задушил бы собственными руками!

Странно, но этого не убили.

* * *

Генерал Корнилов пробивался на Дон, как и «положено» в его калейдоскопической судьбе, с гораздо большими приключениями.

В Быхове Корнилов выдал своим остающимся «тюремщикам» в награду 2 тысячи рублей. Они заревели: «Ура!» Генерал, не подавая виду, что болен, вскочил в седло, и Текинский полк, набранный из туркменских джигитов, ринулся за ним к Днепру. Перейдя его, они следующие день и ночь отрывались из Могилевского района.

Так полк уходил неделю: в сильный мороз, по гололедице, огромными переходами, бессонными ночами. Даже кони калечились и отставали.

У станции Унечи крестьянин-проводник навел их на большевистскую засаду, которая ударила из винтовок почти в упор. Попытались прорваться через «железку» с другой стороны, там встретил пулеметный и орудийный огонь с налетевшего поезда… Секло всадников, под Корниловым убили лошадь, полк рассыпался.

С трудом собрались его остатки. Текинцы спешились. Они совсем пали духом и кричали:

– Ах, бояр! Что мы можем сделать, когда вся Россия – большевик! Сдаваться надо…

Корнилов выскочил перед ними на свежем коне.

– Я даю вам пять минут на размышление! После, если решите сдаваться, расстреляете сначала меня. Предпочитаю быть расстрелянным вами, чем сдаться большевикам!

Первого эскадрона тут уже не было. Потерявший в бою папаху ротмистр Натансон вспрыгнул на седло, выкинул вверх руку.

– Текинцы! Неужели предадите своего генерала? Не будет этого! Вто-орой эскадрон, садись!

Вынесли вперед штандарт, сели по коням текинцы, покорно двинулись. Они сумели перейти железную дорогу восточнее Унечи, но Корнилов видел, что это уже не строевой полк, многие ворчали. Он решил покинуть его, чтобы конникам безопаснее было идти на юг. Генерал ушел с офицерами и тремя десятками всадников.

Солоно пришлось этому корниловскому отрядику. Его травили как стаю волков: засады, попадали и в окружение, постоянно прорывались в пулевых вихрях. Здоровье Корнилова окончательно сдало, при воцарившемся страшном холоде он уже не мог сидеть в седле. А в последнем переходе «стальной» генерал едва шел, его поддерживал офицер. Он понял, что в таком «рейде» погибнут все, и решил, что все-таки, может быть, долетит на теплый юг в одиночку.