Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

строя», священников изгоняют из храмов, объявив «классовыми врагами», и даже убивают, церковные святыни подвергаются поруганию. Все это происходит где при активном сопротивлении или ропоте народа, а где и при его молчании или содействии. Рушится миф о «народе-Богоносце».

Каждый человек в эти роковые дни принужден был сделан свой выбор, сделал свой выбор и Сергей Николаевич Дурылин: он едет в Оптину пустынь и просит старцев Анатолия и Нектария о благословении на принятие монашества. Ему хотелось укрыться за высокими стенами монастыря от ужасов жизни, хотелось молить Бога о прекращении вражды, о единении людей; желалось всегда быть с чистыми сердцем мальчиками, навечно остаться в жизнелюбивом аскетизме отрочества. (Позднее он записал в дневник: «После 20, 23 лет – будет много умного, интересного, волнующего – но вся эта “овчинка” житейская не стоит “выделки”, требующей столько труда, боли и тоски…» – 48, с. 303.) Старцы благословили его на иной путь – служения людям в качестве священника. По свидетельству протоиерея Сергея Сидорова, Дурылин, кроме иеросхимонахов Анатолия и Нектария, пользовался глубоким уважением у монашествующего старца архимандрита Феодосия (ИЗ, с. 67). Решение о принятии священства было истинно мужественным поступком: встать в ряды воинства Христова в те годы означало не только отказ от житейских благ и обычного житейского благополучия, но и готовность в любую минуту отдать свою жизнь за Христа.

3

Переехав в Москву, Дурылин готовится к перемене своей жизни под опекой отца Алексея Мечева в известном всей церковной Москве храме Николы в Клениках. 2 марта 1920 года он рукоположен в сан иерея (целибатом) и начинает свое служение в храме святителя Николая на Маросейке, где проводит внебогослужебные беседы.

Новый священник быстро получает известность своими «назидательными беседами». Отец Сергий два раза в неделю занимается с детьми; участвует в составлении службы Всем святым, в земле Русской просиявшим; составляет тропари канона святым Калужским (песнь 4, тропарь 7) и Тамбовским (песнь 9, тропарь 1) и второй святилен, обращенный к Софии Премудрости Божией (ИЗ, с. 667).

Церковную жизнь России тех лет неверно было бы свести лишь к мученическому стоянию за веру. «Это была жизнь скупости во всем и какой-то великой темноты, среди которой, освещенный своими огнями, плыл свободный корабль Церкви, – много позднее вспоминал С. И. Фудель. – В России продолжалось старчество, то есть живое духовное руководство Оптиной пустыни и других монастырей. В Москве не только у отца Алексея Мечева, но и во многих других храмах началась духовная весна, мы ее видели и ею дышали. В Лавре снимали тяжелую годуновскую ризу с рублевской “Троицы”, открывая божественную красоту. В Москве по церквам и аудиториям вел свою проповедь Флоренский, все многообразие которой можно свести к одной самой нужной истине: о реальности духовного мира» (195, с. 69).

Стоит привести и свидетельство «с другой стороны», свидетельство непримиримого врага Церкви – вождя обновленческого движения Александра Введенского: «В церковной жизни увеличивается религиозность. Массы новообращенных заливают дворы Господни… Новая церковная интеллигенция занимается организацией церковных сил… В 1919–1920 годы, несомненно, наряду с притаившейся… струей контрреволюции в церкви шумели весенним побегом воды подлинной религиозности» (цит. по: 91, т. 2, с. 215–216). Вопреки демоническому злу во многих крупных городах России образовались христианские студенческие кружки. В Москве их организатором был Владимир Марцинковский, привлекая не только православных, но и католиков, баптистов, протестантов, евангелистов. В кружках изучали Евангелие и Ветхий Завет.

Дурылин был воодушевлен этой обстановкой духовного возрождения тем более, что находился среди его активных деятелей. Перестраивалась жизнь прихода, вновь был поднят вопрос об имяславии, пересматривались некоторые вопросы в церковной истории России. Впервые за два века открыто, с участием мирян обсуждались кардинальнейшие вопросы жизни Церкви. Сторонники имяславцев имелись в среде духовенства, среди монашества и в кругу молодых москвичей – ревнителей Православия, среди которых особенно активен был философ А. Ф. Лосев. Близкий к Дурылину М.А. Новоселов самостоятельно занимался глубоким исследованием этого вопроса. Тогда формулировались основные идеи, позже вошедшие в документ под названием «Большое имяславие», в котором, в частности, утверждалось: «Похулено и осквернено сладчайшее Имя Иисусово, и вот постигла Россию великая разрушительная война, падение и расслабление великого народа, безумие и окаянство жесточайшего сатанинского десятилетия…» (цит. по: 171, с. 117).

На все прочее отец Сергий не обращал внимания. Быт его известен по воспоминаниям: жил в четырехметровой холодной комнате, при постоянных «стуках» – люди шли одни за другими, просьбы, слезы; недоедал, недосыпал, был плохо одет. Сам он будто ничего этого не замечал, но трудно было при такой непрактичности и неприспособленности просто выжить. У отца Сергия украли, например, материнский плед, служивший одеялом; он не раз падал в обморок от голода. Одна из молодых прихожанок, двадцатилетняя Ирина Комиссарова, стала подкармливать его: приносила со службы ведро ржаной каши, на которую собиралась ее знакомая молодежь, и отец Сергий кормился этой кашей.

Весной 1921 года отец Сергий совершает решительный поступок: без благословения отца Алексея Мечева переходит служить в Боголюбскую часовню у Варварских ворот Китай-города и становится там настоятелем. Поселившись во внутренних помещениях Варварских ворот, он служит там со своим другом отцом Петром (105, с. 668). Мы не знаем, что побудило отца Сергия оставить храм Николы в Клениках. Связей с отцом Алексеем, его сыном Сергеем и маросейской общиной он не порывал. Но как не вспомнить один из заветов Оптинского старца Нектария: «Самая высшая и первая добродетель – послушание. Это – самое главное приобретение для человека… И жизнь человека на земле есть послушание Богу» (32, с. 145).

А душу священника Сергия Дурылина смущают сомнения, позднее запечатленные в отрывочных записях: «Смотришь на липкую октябрьскую черноземную грязь, на старые заборы, на завалившиеся избы в деревнях, на заплеванные хмурые полустанки, из каждой щели которых глядит белесая вошь, слышишь “мать твою” во все предметы видимого и невидимого мира, видишь широкие скулы… бесцветные глаза, задыхаешься от густого… облака махорки, плывущего над Россией, обоняешь отвратительный рвотный запах самогона…»; «Дело в том, что человек бесконечно одинок, неописуемо одинок… И это одиночество… он пытается истребить, сливаясь с другими в любви, в знании, в искусстве, в Боге. Напрасный труд! Чем теснее слияние, тем глубже одиночество…»; «человечеству верилось до сих пор – и все было хорошо: и святые святы, и папы непогрешимы, и мощи благоуханны, и чудеса несомненны… Но вот пришел какой-то роковой рубеж времен… и не верится. Нс этим никто и ничего не поделает. Всему человечеству не верится» (47, с. 256, 258). Тайна души человеческой открыта Богу, не нам, но можно представить, как трудно было отцу Сергию бороться со своими сомнениями.

Его тонкую натуру коробила не только грубость