Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

Дурылин, говорил в своем докладе на заседании Религиозно-философского собрания в ноябре 1901 года В. А. Тернавцев: «Есть много оснований думать, что в интеллигенции, теперь неверующей, потенциально скрыт особый тип благочестия и служения» (57, с. 9). Показательно, что Сергей Николаевич, всегда бывший человеком деятельным, в своих личных духовных поисках фактически воспринял подход Н. А. Бердяева, утверждавшего в 1911 году, что «свободная активность человеческой воли органически входит в тело Церкви», что «только свободные в силах утверждать Церковь несмотря ни на что, преодолевая все соблазны…» (23, с. 270, 271). Как бы то ни было, духовный мечтатель ступил на дорогу к храму.

Летом 1912 года Дурылин приехал в Нижегородскую губернию, на озеро Светлояр, в канун «китежской ночи», когда, по преданию, в предрассветный час в тихих водах озера является град Китеж, слышится звон колоколов и видятся китежские старцы в белых ризах. По легенде, имевшей широкое хождение среди старообрядцев, град Китеж после гибели его защитников от полчищ Батыя стал по молитвам праведников невидимым и ушел под воду. Легенда произвела сильнейшее впечатление на Дурылина и послужила импульсом к исследованию религиозно-философского значения феномена Китежа как тяготения народной веры к иной, «праведной Церкви», невидимой, доступной не каждому…

«Тихо плещется озеро. Оно, как горсть живого, светлого серебра, брошено меж желтеющих полей и темного леса, и тихо играет на солнце, и зыблется серебряной мелкой рябью… Три холма подступили к самой воде с другой стороны. А они заросли лесом. Густой лес, тихий, чистый – и прохладно в нем, и пахнет смолой… А Светлый Китеж стоит на тех же холмах, где стоял, над озером Светлояром. Так же блещут золотом осьмиконечные кресты его храмов… Так же сияет Пресветлый Китеж – только нам он невидим и незрим, по грехам нашим. Мы не видим, что холмы те лесистые – не лесом поросли, а застроены храмами златоверхими, палатами расписными, звонницами высокими… Мы слышим, как сосны шумят над озером и березки нежно шелестят листочками, а это – не сосны шумят и не березы шелестят; это в церквах Пресветлого Китежа благовестят, это звонкий и сладостный перезвон идет колокольный» (49, с. 55, 71). В этом поэтическом описании ощутима сильная жажда автора – жажда обретения истинно чистой и безусловно подлинной святыни. Но заметим, что книга «Церковь Невидимого Града. Сказание о граде-Китеже» вышла в один год с книгой о Вагнере, – настолько широк и многообразен был талант Дурылина, но настолько же ощутима и двойственность в метаниях его души: конечно, не случайно «образ тоскующего лермонтовского Демона был тогда его любимый поэтический образ» (195, с. 47).

Показательно, что в своих духовных и интеллектуальных исканиях Дурылин обращается также к наследию одинокого и всегда стоявшего особняком в русской культуре К. Н. Леонтьева, чья страстная личность сильно привлекала его. Думается, также не случайно в предреволюционные годы высшим авторитетом для Сергея Николаевича становится В. В. Розанов, один из самых ярких и самых противоречивых русских философов и писателей, яростный и непримиримый критик Православной Церкви (о степени их близости свидетельствует то, что Розанов сделал Дурылина своим душеприказчиком – см. 82, т. 1, с. 237). Не случайно и увлечение Дурылина учением А. Добролюбова о «невидимой Божией Церкви», издание им текстов Лао Цзы и Жития святого Франциска Ассизского. Казалось бы, зачем искать истину помимо Церкви? Перед ним находился источник жизни вечной, а он в силу какой-то неутоленности души искал еще чего-то.

Дурылина, как и многих интеллигентов, многое коробило в жизни синодальной Церкви: недостойные пастыри, циничные монахи, церковная неграмотность простого люда, очевидно возраставшее равнодушие к вере. В 1906 году, после первой русской революции, он пришел с матерью в родной храм Богоявления и поразился – там было почти пусто, «куда же ушел этот народ, некогда наполнявший храм до почти смертельной тесноты?». Его разочаровывала монашеская жизнь, о недостатках которой открыто писали церковные иерархи, например епископ Никон (Рождественский) в журнале «Приходское чтение» в 1910 году (см. 60, с. 243). Он напряженно искал Истину… Но как бы то ни было, а в декабре 1915 года, накануне Рождества Дурылин вместе с Николаем Чернышевым впервые отправился в Оптину.

Поезд опоздал к пересадке в Калуге на Козельск, и молодым паломникам пришлось проехать несколько десятков верст на лошадях. «Радостно было смотреть на намечающиеся церкви, башни, колокольню, – писал в письме к будущему протоиерею Сергею Сидорову Н. С. Чернышев. – И кажется, будто свет невидимый оттуда идет. Место истинно православное и святое. Крепкая опора Церкви в России… Сила духа, здесь царящая, вводит сама в молитву. Строгость молитвы окружающих облегчает молитву каждого… Очень советую, Сережа, вам сюда поехать, прямо нужно православному человеку тут пожить. Исповедовались мы у отца Анатолия…» (156, с. 174).

Так в жизнь Дурылина вошел великий Оптинский старец. Записей об их беседах не сохранилось, но думается, представление об исканиях мятущегося, потерявшегося в жизни интеллигента может дать беседа старца Анатолия с князем Н. Д. Жеваховым: «Батюшка отец Анатолий, не разберусь я ни в чем… Иной раз бывает так тяжело от всяких противоречий и перекрестных вопросов, что я боюсь даже думать. Так и кажется, что сойду с ума от своих тяжелых дум…». «А это от гордости», – ответил отец Анатолий. «Какая там гордость, батюшка, всегда я старался быть везде последним, боялся людей, сторонился и прятался от них». – «Это ничего, и гордость бывает разная. Есть гордость мирская – это мудрование; а есть гордость духовная – это самолюбие… Наш учитель – смирение. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. А благодать Божия – это все…» (52, с. 86).

Спустя год, в декабре 1916 года, Дурылин вновь вместе с Николаем Чернышевым и Сергеем Сидоровым приезжает в Оптину. Судя по воспоминаниям, в ходе бесед со старцем Анатолием он высказывает ему свое желание стать монахом, но не получает на то благословения, потому что пока не готов к этому (см. ИЗ, с. 667). В письме тех лет он пишет: «Я был на пороге двух аскетизмов: в юности рационалистического интеллигентского, теперь стою на пороге полумонашеского… И я знаю, что должен стоять, постояв, переступить этот порог и уйти. А во мне борется что-то, я люблю молодость, красоту…» (47, с. 26).

Спустя десятилетия умудренный С. И. Фудель, пытаясь понять личность своего старшего друга, выделяет такие качества: раздвоенность, мечтательность и нетерпение. «Одно дело писать о Китеже, а другое дело идти к нему… То, что надо было с великим, терпеливым трудом созидать в своем сердце – святыню Невидимой Церкви, – он часто пытался поспешно найти или в себе самом, еще