В провинции - Элиза Ожешко

Впервые со дня разрыва Винцуня виделась с Болеславом на людях; кое-кто из присутствующих горел любопытством узнать, как встретится Топольский со своей бывшей невестой. Некоторые чуть ли не рассчитывали стать свидетелями небольшой сцены или скандала и весьма удивились, когда Топольский, войдя и здороваясь со знакомыми, как ни в чем не бывало приветливо протянул руку Винцуне. Он обменялся с ней несколькими обычными в таких случаях фразами и отошел к группе мужчин неподалеку. Наблюдатели, пошептавшись, заключили, что Топольский разлюбил Винцуню, а она, как известно, никогда его не любила. Никто не заметил, как мгновенно побледнел Болеслав, коснувшись Винцуниной руки, никто не понял значения улыбки на лице Винцуни, когда Болеслав задал ей какой-то обычный вопрос… а в этой улыбке выразилась вся ее душа, страдающая, жалующаяся, тоскующая…

После обильного и вкусного, хотя и неприхотливого завтрака ксендз представил всем прибывшим в N. врача; его приняли очень сердечно, да и он сердечно отнесся к своим будущим пациентам. Затем самые степенные из собравшихся перешли в комнату, где была графиня; священник попросил Болеслава Топольского рассказать соседям о делах больницы, потому что ею главным образом занимался он. Болеслав вышел к столу, на котором были разложены бумаги и счета, касающиеся этого благотворительного дела, и просто, обстоятельно отчитался перед всеми. Несколько раз одобрительные возгласы прерывали его речь; потом выступил врач и призвал всех соблюдать правила гигиены. Новые знакомые дружески его обнимали и заверили, что все выполнят. Когда шум утих, снова поднялся ксендз и сказал:

— С Божьей помощью и при содействии благочестивых людей мы успешно закончили весьма полезное предприятие: открыли больницу для бедных и пригласили к нам на жительство врача. Но это еще не все, господа, во всяком случае, этого еще очень мало. Будем действовать и дальше с такой же пользой для себя: начало сделано, но многое еще можно сделать, чтобы наша местность расцвела в общественном и хозяйственном смысле. Мы подготовили, дорогие соседи, несколько проектов, которые вам сейчас предложим; может быть, вы найдете их полезными для себя и для народа, во главе которого вы стоите как наиболее состоятельные и образованные люди…

— Что это за проекты? Говорите! — закричали со всех сторон.

— Я не мастак говорить, — отшутился ксендз. — И хотя мне понятны и весьма любезны эти планы, боюсь, что не сумею толково вам изложить их, попросим-ка лучше нашего пана Топольского.

Болеслав рассмеялся.

— Отец настоятель, — сказал он, — я вижу, вы хотите из меня сделать Цицерона!

Несколько человек засмеялись, другие стали просить, чтобы Болеслав поскорей рассказал, что же они такое с ксендзом придумали для общей пользы.

— Что ж, извольте, — просто ответил Топольский, — я охотно выскажу свои соображения. По-моему, нам нужно, очень нужно достичь двух вещей: повысить просвещенность и поднять уровень сельского хозяйства, которое пребывает в плачевном состоянии.

— Какими же средствами, по-вашему, мы должны избавляться от этих недугов? — ехидно осведомился поверенный графини, щеголь во фраке, стоя за спиной своей госпожи.

— Я не претендую на истину, а лишь высказываю предложение, — спокойно пояснил Болеслав. — Просвещенность повысится, если мы откроем в складчину общественную библиотеку, для нас, людей более просвещенных, а для крестьян — школу. А вот для развития хозяйства, промышленности, торговли, кредитоспособности, так как все это взаимосвязано, нужно покупать наиболее совершенные сельскохозяйственные машины, привести в порядок наши дороги, построить кое-где в округе необходимые и экономически выгодные фабрики.

— Ого! Куда хватили! — воскликнул поверенный.

— А я совершенно согласна с паном Топольским, вмешалась в разговор графиня.

Поверенный низко поклонился и умолк.

Кое-кто готов был возразить Топольскому, но после вмешательства графини промолчал. Остальные стали бурно обсуждать предложение Болеслава. Неожиданно поднялся старый оригинал пан Томаш.

— Досточтимый пан Топольский, — обратился он к Болеславу. — Много сказано, но мало понято. Слышали звон, да не знаем, где он. Растолкуйте нам ясно и просто, что надо делать. Нам ведь все разжуй да в рот положи.

Он лукаво улыбнулся и указал глазами на кучку расшумевшихся соседей, давая понять, в кого метил.

— Что ж, — с жаром произнес Болеслав, который, по мере того как оживлялась обстановка, все увлеченнее излагал свои планы. — Первым делом, нужна общественная библиотека…

— Позвольте! Что это такое! Зачем она нам и на что мы ее откроем? — прервал один из арендаторов.

— Сейчас объясню, — ответил Болеслав и кратко и ясно изложил цель и смысл своего предложения.

Когда он кончил, снова все страшно расшумелись. Одни пылко поддерживали проект, горячо аплодировали ему, другие тихо ворчали, что это попусту выброшенные деньги в такие тяжелые времена, третьи вполголоса советовались друг с другом.

Снова в разговор вмешалась графиня:

— Я считаю этот проект нужным и легко выполнимым. Мне доводилось видеть такие заведения в других уездах; они, по-моему, весьма способствуют просвещению. Я от всего сердца поддерживаю план пана Топольского и советую вам поступить так же. Надеюсь, господа, вы позволите мне участвовать в этом предприятии, а так как библиотека и впредь будет существовать на общественные сборы, я буду ежегодно жертвовать сумму вдвое большую, чем все остальные участники.

— Графиня, вы удивительно великодушны! — воскликнул поверенный фальшивым голосом.

— Графиня поступает как истинная патриотка и человек щедрый, — возразил Болеслав, с уважением поклонившись знатной даме.

Сила влияния женщины умной и богатой столь велика, что после слов графини все ворчуны тут же замолчали, убежденные в том, что раз такая особа считает что-то правильным, то наверняка так оно и есть.

Почему же богатые и знатные женщины так редко используют свое влияние? Почему им так редко свойственны гражданские чувства? Почему они уклоняются от столь легкой выполнимой и высокой задачи? Мужчина и со скудным состоянием может воздействовать на общество — умом, ученостью, честностью, силой характера; женщина же небогатая, особенно где-нибудь в захолустных и мало просвещенных кругах, даже обладай она умом греческих мудрецов и ангельским сердцем, не в силах ни на кого влиять.

Предубеждение к женщине всегда будет служить ей преградой. Рассуждай она умнее всех, ее и слушать не станут, ухмыльнутся и скажут: «Что с нее взять? Баба — она баба и есть!»