Дезертир - Валериан Якубовский

— И моя, — спокойно ответил незнакомец.

— А фамилия твоя как?

— Шилов.

— А имя-отчество?

— Михаил Васильевич.

— Странно, — удивился Шилов. — А не самозванец ли ты из числа тайных осведомителей милиции?

— Если говорить честно, не самозванец. Я твой двойник, но вижу тебя, насколько мне помнится, впервые.

— А паспорт у тебя есть?

— Какой может быть паспорт у дезертира?

— Значит, ты дезертир?

— А ты разве нет?

— Мерзавец! — неистово взревел Шилов и схватил двойника за грудь. — Ты хочешь меня выдать? Убью!

Двойник вырвался из рук Шилова и пустился наутек. Шилов догнал его и, размахнувшись, со всего плеча ударил по лицу. Потом еще ударил и еще. Почувствовав острую боль в руке, Шилов широко раскрыл глаза и увидел, что колотит кулаком по сухому стволу разбитого молнией осокоря, а двойника словно не было и в помине.

"Что за вздор! — в ужасе подосадовал Шилов. — Я же не спал. Я шел по дороге. Что же со мной происходит?" — и вспомнил психиатра: "У вас — зрительные и слуховые галлюцинации".

Шилов боялся, как бы и во второй раз не оплошала его голова, когда будет проходить через Кошкинский лес. А вдруг выйдет из могилы Ершов и потянет его за собой в волчью яму? И Шилов успокаивал себя тем, что всякие встречи с мертвецами в ночное время — предрассудки и отдаваться во власть суевериям — не в его характере.

Однако болезнь, попадая в ослабленный организм, не смотрит на характеры людей. Она отнимает у человека все, что ей нужно, уродует больного до неузнаваемости и лепит из него фигуры по своим рецептам.

Как только Шилов вошел в лес и нащупал в полутьме под ногами тропинку, ведущую к околице Кошачьего хутора, с огромной ели, не успевшей освободиться от зимних наслоений, посыпался снег. Шилов насторожился. Яркий серпик молодого месяца скользнул между деревьями, и Шилов увидел белку. Лесная проказница с пушистым хвостом засыпала ею снежной пылью и скрылась в дупле. Такое начало не предвещало ничего хорошего. В темном лесу становилось жутко. Потрескивали деревья. Усиливающийся морозец выжимал дневную влагу из обветренных и оттаявших на солнце сучьев. Серая мгла встревоженного белкой инея все еще кружилась в воздухе и застилала Шилову глаза.

Шилов медленно продвигался по тропинке в глубь леса. Подходя к волчьей яме, он остановился. При одной мысли о Ершове по телу прокатывалась крупная дрожь, точно его начинала колотить лихорадка. Сделав несколько шагов, он снова остановился, увидев знакомую ель, на которой когда-то курил Ершов. За день она заметно обтаяла и лежала на том месте, где была оставлена Шиловым четыре года тому назад.

Здесь и произошло то, чего опасался Шилов. Он встретил Ершова, сидевшего на обледенелом стволе дерева. Шилов сначала его не заметил, но почувствовал на себе тяжесть нечеловеческого взгляда, который пронизывал Шилова до костей и держал в состоянии полного оцепенения.

— Что сидишь в одной гимнастерке? — с замирающим сердцем спросил Шилов, понимая, что Ершов давно его видит и избежать встречи с мертвецом уже не представляется возможным. — Замерзнешь, Саша.

— И так замерз, — глухо ответил призрак. — Места не найду, чтобы согреться. Скорей бы в настоящую могилу. Там все же потеплее.

— А ты надеешься попасть в настоящую?

— Обязательно, — продолжал призрак. — И обелиск поставят, и ограду…

— И когда это произойдет? — дрожа, допытывался Шилов.

— Когда меня найдут в волчьей яме.

— Кто найдет?

— Есть еще один человек, который меня помнит — Алеша Лучинский.

— Лучинский? — отступил на шаг Шипов. — Он же в армии…

— Не удивляйся. Он и тебя найдет. Нас вместе найдут. В один день.

Предсказание призрака озадачило Шилова Он в детстве слышал от матери, что мертвецы не врут — говорят правду:

— Может, зайдешь к нам отогреться на печке?

— Не могу, — отказался призрак. — Это не в моих силах.

— Почему?

— Разве забыл, кем ты мне доводишься? А своего дома у меня нет. Татьяна Федоровна продала. Зачем она продала? Я каждую ночь хожу по тому месту и стучу от холода зубами…

— Так вышло, Саша. Прости, — сказал Шилов, поглядывая через голову Ершова в темноту ночи. — Мне пора идти.

— Иди-иди, — сверкнул на него огненными глазами призрак. — Только сначала зайдем ко мне в гости, в волчью яму.

— Отпусти меня, Саша, — взмолился Шилов, готовый упасть перед призраком на колени и расплакаться.

— Не хочешь взглянуть на свою работу? Тогда иди. Я тебя не держу.

Шилов сделал шаг вперед — и на шаг отодвинулся от него призрак. И сколько бы он ни продвигался по тропинке, призрак держался перед ним на одном расстоянии. Наконец Шилову показалось, что идет не туда, куда нужно, что он заблудился в знакомом лесу, где знал чуть ли не каждое дерево:

— Ты куда меня ведешь?

— Домой.

— Не вздумал ли погубить?

— Зачем мне тебя губить? Хватит того, что ты меня погубил, — сказал призрак, взмыл над темным лесом и сверху крикнул Шилову: — Мы еще встретимся!

Эти слова прозвучали для Шилова угрозой. Очутившись на задворках своего дома, Шилов вспомнил, что Евсей тоже обещал наведаться, и не успел про себя произнести этого имени, как увидел у калитки маячившую фигуру, согнувшуюся на морозе. Это был дед Евсей:

— Ты меня звал?

— Черт тебя звал! — выругался Шилов. — Вон отсюда!

Поднявшись на ступеньки крыльца, Шилов открыл

дверь и вошел в избу. Татьяна Федоровна взглянула на сына и обмерла:

— Что с тобой, дитятко?

Шилов повел вокруг себя дикими глазами, проворчал под нос что-то невнятное и, как подкошенный, тяжело рухнул на пол:

— Там, у калитки — Евсей… Гоните его… в шею…

Мать и дочь переглянулись. Ясно было, что Шилов бредил. Татьяна Федоровна раздела его, принесла из подвала тулуп, разостлала у печки на полу, взбила подушку и уложила сына спать, задернув кухонную занавеску.

— Господи! Что за напасти?

— А может, он в городе вовсе и не был? — предположила Валентина. — Потолкался в лесу — и домой. Проверь-ка у него карманы.

Достав из кармана помятую сайку и кусочек колбасы, завернутый в носовой платок, Татьяна Федоровна положила в сундук пальто, костюм и сказала:

— Был, доченька, в городе-то… Был…

Всю ночь больного мучили кошмары. Мать до утра не смыкала глаз и не отходила от сына. Порой, когда он вскакивал на ноги и пытался куда-то бежать, призывала Валентину, и обе, выбиваясь из сил, держали его. Шилов вырывался из рук и лез на стенку, отталкивая от себя мать и сестру.

— Зачем вы меня убиваете? — исступленно рыдал Шилов, прикрываясь от мнимых ударов. — Пощадите!

— Что ты, Мишенька, господь с тобой, — плакала мать. — Никто тебя не убивает. Ты дома, со мной. Вот сестрица, Валентина. Ты видишь ее?

— Нет! — говорил он отрывисто и громко. — Меня не обманешь. Это не сестрица. Это Дунька-утопленница… Пошла вон! Туда, к Николке…

— А я кто? — качая головой, спрашивала Татьяна Федоровна.

— Ты кто? Ты Паранька… Хромая… Колченогая… Кыш, нечистая сила…

В минуты успокоения мать становилась на колени перед богородицей и слезно молилась о спасении сына.

Утром, в воскресенье, Шилов пришел в себя и поведал матери о своем тяжком недуге. Сказал, что был в городе, что ему удалось попасть на прием к врачу и узнать, как лечиться от своей болезни.

— А еще где был, дитятко? — с осторожной дотошностью выспрашивала Татьяна Федоровна, радуясь просветлению в голове сына.

Шилов побледнел, нахмурился и нехотя признался матери о своих дорожных приключениях вчерашнего дня. Услышав о двойнике, о встрече с Ершовым и дедом Евсеем, Татьяна Федоровна рвала на себе волосы, что два года держала сына взаперти и довела до такого состояния.

В этот день она не ходила на ферму. Валентина за нее доила коров, чистила стойла, задавала животным корм и вернулась домой поздно вечером. На вопрос заведующей, почему не пришла мать, ответила, что приболела.

В последнее время Валентина все чаще ночевала дома, приобщаясь к семейным делам, и кривила душой перед совестью, сознательно подавляя в себе неприязнь к матери и брату, чтоб накануне приезда Лучинского получить их согласие выйти за него замуж. Валентина во всем угождала матери и не прекословила ей. Она вошла в горницу тихо, незаметно и, кивнув на полати, где лежал Шилов, вполголоса спросила:

— Спит?

— Слава богу, уснул, — Татьяна Федоровна смахнула слезу и прошептала дочери: — Доктор сказал — спокойствие нужно. Свежий воздух. И больше ходить по улице. А лекарств от этой болезни никаких нету.

Шилов пролежал два месяца при открытой форточке. Не расстраивался. Ночью выходил на прогулки и почувствовал себя здоровым в конце мая, когда зацвела на лугах и под окном черемуха и началось лето.