Дезертир - Валериан Якубовский

— Зачем все это тебе, дитятко? — спросила мать, глядя, как сын листает одну за другой испачканные солидолом страницы.

— Чтоб время убить, мама. Тоскливо, — ответил Шилов и подумал: "В самом деле, зачем эти двигатели? Ведь мне никогда не управлять трактором".

С этого дня он опять пристрастился к газетам. Валентина выписывала "Комсомольскую правду", и Шилов прочитывал ее с начала и до конца. Его одинаково интересовали и дети, разыскивающие родителей, потерянных в войну, и вывод советских войск из Северной Кореи, Чехословакии и Китая, и последние эшелоны демобилизованных солдат, и полезащитные лесонасаждения, и даже одесский профессор Филатов, возвращающий слепым зрение.

Из газет Шилов уяснил, что в мире набирает силу "холодная война". Гарри Трумэн, как жупелом, размахивает атомным грибом, поразившим Хиросиму и Нагасаки. Черчилль призывает к крестовому походу против коммунизма. И вот в Советском Союзе появилась своя бомба… "А интересно знать, что думают американцы про русский атом?" — рассуждал Шилов, включая старенький приемничек, который, к сожалению, не доставал Капитолийского холма на Потомаке… Татьяна Федоровна купила новый приемник — "Родина", и Шилов, поставив магнитный экран-усилитель, часами просиживал у освещенной шкалы, принимая, помимо Москвы, британское радиовешание "Би-би-си" и "Голос Америки".

Шилова не менее интересовали и местные события. Он не одобрял, например, Леушева, который женился на Фаине. После свадьбы молодая милицейша ушла из красного уголка опытной станции и превратилась в солидного директора Дома культуры запани. Она стала ходить в модной шляпе с вуалью, в драповом пальто, с лисой через плечо и голову держала выше положенного уровня.

Неожиданностью для Шилова явилась смерть Ивана Ивановича. Он умер в декабре 1949-го года и своей кончиной внес разлад в семейные отношения Сидельниковых и Щукиных. Похоронив отца, Щукин заявил Марии Михайловне:

— Не знаю, что делать с мамой. Ни дров принести, ни воды почерпнуть из колодца. Как мальчишка, бегаю, помогаю.

Мария Михайловна поняла, на что намекал зять. Она терпеть не могла ворчливой сватьи и не допускала мысли, чтобы жить с ней под одной крышей. А зять как раз об этом и заговаривал.

— Хорошо, Саша, подумаем, как ей помочь, — сказала Мария Михайловна. Она вспомнила приглашение Николая Николаевича приехать к нему на день рождения, который совпадал с Новым года, и решила побывать в Курцеве.

Познакомились они еще в 1922-м году на курсах селекционеров в Петровской академии под Москвой. Судьба разбросала их в разные стороны. Николай Николаевич уехал в Курскую губернию выращивать новые сорта пшеницы. Мария Михайловна^ получила назначение на Север, в Губино. В том же году она вышла за Сидельникова. Николай Николаевич женился на сельской учительнице. В 1940-м году на каком-то совещании в Москве он выступил в защиту учения, подвергшегося в те годы гонению известного всему миру генетика и селекционера Н.И.Вавилова, и нелестно отозвался о лженауке Т.Д. Лысенко. Вскоре Николай Николаевич был арестован и осужден по 58-ой на семь лет. Отбыв срок наказания, он вернулся к жене, но жены не застал. Она погибла во время бомбежки еще в начале войны. Николай Николаевич сделал попытку поступить на работу в один из научных центров Подмосковья, но безуспешно. Сторонники Лысенко припомнили ему сороковой год и отказали в приеме. Будучи одиноким, он махнул на Север. С трудом удалось устроиться научным сотрудником в селекционную станцию Курцево. И вот он случайно встретился с Марией Михайловной. Узнав, что Сидельников погиб на фронте, он зачастил к ней в Губино, побывал на свадьбе ее дочери и в тот же вечер сделал предложение самой хозяйке. Мария Михайловна ответила отказом. Новая обстановка в семье заставила ее пересмотреть прежнее решение и пойти навстречу предложению Николая Николаевича.

Когда она приехала в Курцево, Николай Николаевич несказанно обрадовался ее приезду и внес Марию Михайловну в дом на руках:

— Маша, будь умницей, — говорил Николай Николаевич. — Выходи за меня замуж. Что тебе чужая семья? Ты большего заслуживаешь.

— Хорошо, Коля, — покраснев, как девушка, согласилась Мария Михайловна. — Пожалуй, ты прав.

Предвидя нескладную жизнь, со старой сватьей у одной печки, она отважилась на смелый шаг. Оставила дом покойного мужа дочери и зятю, а сама вышла замуж за Николая Николаевича.

Более месяца добивалась Мария Михайловна перевода из опытной в селекционную станцию, и, наконец, Николай Николаевич подкатил на грузовике к калитке Сидельниковых.

Собралось много народу. Провожала ее и Валентина. Все жалели Марию Михайловну. Светлана, держа закутанную в одеяло шестимесячную дочурку Машу, названную так в честь бабушки, простилась с матерью и заплакала:

— Не забывай нас, мама.

— Не на край света уезжаю, — целуя внучку, сказала Мария Михайловна. — Береги Машеньку. Я буду вас навещать.

Дома Валентина рассказала об отъезде Марии Михайловны в Курцево, и Шилов повеселел. Он был доволен, что избавился от хитрого глаза этой женщины, которая принесла ему столько огорчений и мук. Но оставался Щукин…

Приближалась весна 1950-го года. С началом "домашнего ареста" Шилов в свои двадцать восемь лет ожирел, обрюзг. Ему не хватало воздуха. Он тяжело дышал, медленно передвигался по комнате, страдал одышкой. Да и нервы тоже были на исходе. Наконец им обуяло отчаяние.

— Я с ума сойду или подохну в этой тюрьме! — сказал он матери и заплакал. — Не могу больше. Задыхаюсь, мама… У меня мозги ссыхаются…

Татьяна Федоровна не знала, что ответить сыну, и сама залилась слезами. Неторопливо, но безостановочно тянулись мартовские дни. Шилов с грустью поглядывал в окно и ждал, когда начнутся утренники, чтобы по насту можно было идти в любом направлении, не разбирая дороги, идти подальше от дома, хоть к черту на кулички.

Ночью хватил мороз. Подтаявший снег сделался каким-то зернистым и прочным, Шилов выскочил во двор, прошелся до калитки по колючему снегу и тотчас вернулся в избу, потирая зябкие руки и покрякивая от удовольствия.

— Завтра иду в город, — сказал он матери, не надеясь, что мать одобрит его затею. — Мне надо попасть в поликлинику на прием к врачу.

— Ну что ж, — сказала Татьяна Федоровна, — сходи, Мишенька, да смотри, не попадись на глаза кому-нибудь из опытной.

Утром Шилов стал собираться в город, где не был с того февральского дня, когда его с Ершовым вызывали в военкомат на комиссию и определили в военное училище. Мать вынесла белую рубашку с галстуком, пальто с черным каракулевым воротником, такую же папаху и, положив на стол, сказала сыну, стараясь развеять в нем болезненное состояние духа:

— Вот тебе, дитятко, одежка. Чтоб лучше был какого-нибудь партийного начальника. О человеке судят по одежке. За это пальто три мешка картови свезла, — и, перекрестив сына, расплылась самодовольной улыбкой.

Шилов оделся перед зеркалом. Натянул на валенки галоши на случай, если днем растает, и, ухмыльнувшись в ответ на улыбку матери, до рассвета вышел за околицу, в дальний путь.

Пошел он напрямик, через Вондокурские луга, не встретив на пути ни одной живой души. Не доходя до железнодорожного моста через Малую Двину, свернул влево, пересек реку, и тропинка вывела его к Болтинке.

У больничного городка Шилов остановил женщину:

— Скажите, пожалуйста, больных здесь принимают?

— А вы что, приезжий? — спросила женщина, подозрительно оглядывая щегольски одетого молодого человека.

— Я командированный из Кирова.

— Здесь стационар. Больных принимают в новой поликлинике.

— А где новая поликлиника?

— С правой стороны железнодорожного вокзала. Недалеко от горсовета.

— Спасибо…

Это второй после встречи со Щукиным разговор с посторонним человеком. Шилов успокоил свое самолюбие, что не разучился разговаривать с людьми. Вскоре он очутился в толпе прохожих, сновавших по тротуарам в разных направлениях. Ему показалось странным, что никто не обращает на него внимания, не тычет пальцем и не говорит: "Смотрите. Вон дезертир идет".

У поликлиники он остановился и долго любовался наружной отделкой здания. Потом прошел в вестибюль. Сдав гардеробщице пальто и папаху, подошел к зеркалу, причесался, подтянул галстук и повернулся к указателю лечебных кабинетов и расписанию работы врачей. Выбрав нездешнюю фамилию мужчины-терапевта, он поднялся на третий этаж и стал в очередь.

В половине одиннадцатого зашел в кабинет. Доктор ответил ему на приветствие, пристально посмотрел на него и сказал:

— Вы, молодой человек, попали не по назначению. Вам следует зайти в соседний кабинет к моему коллеге невропатологу. На вас лица нет.

Шилов попросил прощения и, обливаясь потом, вышел за дверь. Его подташнивало от непривычного запаха медикаментов.