Семь лет между нами - Эшли Постон

никому.

Я прошлась по её квартире в последний раз, вспоминая все те ночи, что провела на её диване, все утренние завтраки с яичницей, следы лака для ногтей на дверном косяке, которыми она отмечала мой рост, книги в её кабинете. Я провела пальцами по корешкам — полным лиц, с которыми мы встречались, и историй, которые мы слышали.

Из всех людей, всех переживаний, всех воспоминаний, которые соткали меня из любви.

Я услышала, как открылась дверь, и вышла из её кабинета. Неужели Айван что-то забыл?

— Айван, если ты опять забыл зубную щётку…

Мой голос затих, когда я увидела женщину в дверном проёме кухни. Она была в дорожной одежде.

Она уронила сумки, на её лице сначала мелькнуло недоумение, а потом — изумление. Затем она улыбнулась, ярко, ослепительно, и раскинула руки.

Моё сердце сжалось от горя, радости и любви.

Такой огромной любви к этому призраку, который был моим.

39

Я знала тебя тогда

Я села на одну из скамеек перед картинами Ван Гога с фляжкой вина и тремя своими лучшими подругами. Мы передавали её по кругу, отпивая по глотку, пока они пели мне «С днём рождения» и вручали подарки.

Романтическая книга от Джульетты:

— Это последняя книга Энн Николс! Я получила её раньше всех, никому не говори.

А Дрю и Фиона подарили мне элегантный и очень красивый чехол для паспорта.

— Потому что тебе пора им пользоваться, — сказала Фиона с улыбкой.

Я обняла их всех, благодарная за таких друзей. За тех, кто был рядом, даже когда мне это не было нужно, и за тех, кто бежал ко мне, когда было. Обычно мы отмечали дни рождения в нашем любимом винном баре в ближайшую к дате среду — так праздновали все. Но они знали, что в эту среду я пойду в Метрополитен-музей, потому что у меня день рождения, а я, как и мои родители, человек привычки. Они подкараулили меня прямо на ступенях, совершенно неожиданно. Я думала, что не увижу Дрю и Фиону ещё как минимум неделю, но они привели с собой Пенелопу, которая, на удивление, мирно дремала в слинге у Дрю на груди.

Когда-то мы с тётей всегда заходили к Ван Гогу перед нашими путешествиями. Но в этом году поездки не было. И всё же было приятно просто прийти, сесть, как в студенческие времена, выпить немного вина и послушать, как мои подруги обсуждают искусство, словно хоть что-то в этом понимают.

— Мне нравится эта рама, — сказала Джульетта. — Она такая… строгая.

— Думаю, это махагон, — предположила Фиона, но тут Пенелопа Грейсон Торрес издала звук, который явно что-то означал для Фионы. Она тут же забрала малышку у Дрю и сказала: — Мне нужно найти туалет. Дрю?

— Кажется, он в той стороне. Мы скоро вернёмся, — добавила Дрю, вставая вместе с женой.

— Не торопитесь, — ответила я, и они ушли.

Джульетта схватила чей-то забытый музейный план и сказала, что давно здесь не была.

— Тебе стоит прогуляться. Я столько раз сюда приходила, что, кажется, уже наизусть выучила все таблички.

Это прозвучало как отличная идея, и она отправилась в крыло Сэклера, оставив меня одну.

Наконец-то в тишине, окружённая туристами, я устроилась на скамейке и подняла глаза на Ван Гога, стоявшего рядом с другими художниками-постимпрессионистами той эпохи, Гогеном и Сера. Хотя люди старались ходить потише, их шаги всё равно гулко разносились по паркету.

Я закрыла глаза, выдохнула и… мне вдруг стало невыносимо не хватать тёти.

Она всегда говорила, что любит работы Ван Гога. Может, поэтому и я их люблю. А зная теперь то, чего не знала раньше, я задумывалась: вдруг её притягивали не сами картины, а что-то большее? Может, ей нравилось, что он создавал прекрасное, даже не осознавая собственной ценности. Может, ей была близка идея того, что можно быть несовершенной, но всё равно любимой. Может, она чувствовала родство с человеком, который всю взрослую жизнь боролся с собственными демонами.

Последними словами Винсента Ван Гога были: «La tristesse durera toujours». (Печаль будет длиться вечно.)

И это не было ложью. Была печаль, было отчаяние, была боль. Но было и другое. Смех, радость, облегчение. Любовь не бывает без потерь, а потери не бывают без любви. Я решила думать, что тётя жила именно ради этого. Ради всего света и счастья, что находила в тенях всего, что её мучило. Она жила, потому что любила. Она жила, потому что была любима. И какой же прекрасной жизнью она нас одарила.

Я не заметила, как вернулась Дрю, пока она не прокашлялась. Её руки были спрятаны за спиной, как будто она что-то скрывала. Фионы рядом не было.

— Прости, — сказала она. — Я не хотела отдавать тебе это при всех…

— Что это? — спросила я.

— Очень надеюсь, что ты на меня не рассердишься, но… — Она протянула мне небольшой свёрток. — Когда ты это выбросила… я вытащила его из мусора. Всё думала, когда будет подходящий момент вернуть тебе. Но, наверное… его никогда не бывает.

Это была та самая посылка от тёти, что потерялась на почте. Та, что я выбросила.

Я провела рукой по знакомому почерку.

— Прости, если ты злишься, но…

— Нет. — Я моргнула, пытаясь прогнать слёзы. — Спасибо. Я пожалела, что выкинула её.

Дрю улыбнулась.

— Хорошо. — А потом наклонилась и обняла меня. — Мы тебя любим, Клементина.

Я обняла её в ответ.

— И я вас люблю.

Она поцеловала меня в щёку и уже собиралась уйти, но я остановила её.

— Ты получила ответ? Насчёт Джеймса Эштона?

А вдруг я всё испортила? Я боялась спросить это вслух, потому что так и не узнала, чем в итоге закончился этот аукцион. Кажется, он должен был завершиться сегодня. Скорее всего, он выбрал Faux или Харпер, или…

Глаза Дрю засветились радостью, и она кивнула с улыбкой. Сев на край скамейки, она крепко взяла меня за руки и сказала:

— Мы выиграли! Я узнала об этом прямо перед тем, как мы пришли тебя поздравить.

Я почувствовала, как с плеч спадает напряжение.

— Вы его получили.

— У нас ещё есть несколько деталей в контракте, но он теперь наш.

— Твой, — поправила я.

Её улыбка чуть угасла.

— Strauss & Adder будет уже не таким без тебя.

— Он будет таким же хорошим. И он засияет с тобой, я уверена.

Она оживилась.

— Ты права, и ты должна сказать это громче.

Я послушалась. Встала, указала на Дрю и громко объявила:

— Внимание, все!

Дрю побледнела.