Деяние XII - Павел Виноградов

Лишь об одном не сказала – о Сахибе. Может быть, ей удалось это потому, что их отношения были ближе не к любви, а к смерти.

К середине своей кощунственной исповеди – то ли от собственных слов, то ли от механических движений руки – стала ощущать нарастающее возбуждение. А может быть, восприняла его извне: оно буквально изливалось от замолкшей группы ряженых. В утробной тишине лишь раздавалось тяжёлое дыхание, да усиливался звериный запашок, какой витает в тёмном маленьком зале к концу порнофильма.

Осознав, что вот-вот её подхватит и завертит всеобщее неистовство, она разом ощутила мучительную пустоту и отвращение.

– Это всё, что я могу вспомнить, – произнесла устало.

– Этого достаточно, – глухим, чуть расслабленным голосом подтвердил мастер-патриарх.

– Теперь, согласно уставу Ордена, ты должна добровольно и с радостью отдаться тем братьям, кто этого пожелает.

Этого она не ожидала. Отчаянье разбило корку её спокойствия и рассекло душу. Она закусила губу, пытаясь удержать готовые хлынуть слезы.

Но была спасена.

– Досточтимый мастер, я протестую! – голос раздался из-под куклусклановского капюшона, и она с великим изумлением поняла, что говорит чёрный брат.

– Эту поправку к уставу Орден отверг большинством голосов.

Мастер недовольно замолк, но тут же продолжил, словно ничего не случилось.

– Теперь, достойная леди, тебя ждет причастие. Сядь.

Ещё не пришедшая в себя Мэм послушно села, и тут же на неё было вылито ведро вонючей грязи, залившей внутренность гроба и смешавшейся на её коже с потёками крови.

Мастер почти без замаха, но резко ударил её ладонью по щеке, которая сразу словно онемела.

– Так наказывают блудниц, – произнес он и отошёл.

Его место занял другой брат, который тоже отвесил ей пощечину, произнеся те же слова.

После пятого она перестала считать.

– Хватит, – раздался голос мастера, – помните, что перед нами леди.

Приказ был весьма своевременен: распалённые мужчины разрешали свое возбуждение в ударах и не стеснялись силы. В голове её звенело, она уже почти теряла сознание. Много дней после этого изводила тонны косметики, чтобы скрыть лиловые синяки.

– Несите Йорика, – голос мастера приходил, словно из-за слоя ваты.

– Отведай из общей чаши, достойная леди, и стань нашей сестрой.

Она жадно сделала огромный глоток тёплой солоноватой жидкости из поднесённого ей черепа, оправленного в золото и украшенного драгоценными камнями, и ей было наплевать, настоящий ли это череп, и пьет ли она сейчас чуть подогретый томатный сок или свежую кровь.

Череп пошёл по кругу, который завершился на мастере.

– Свершилось, слава светозарному! – возгласил тот, и огонь факелов блеснул на его обагрённых губах.

– Братья приветствуют тебя, сестра наша. Встань, омой своё тело и облачись в одежды достоинства.

Она не помнила, как очутилась в прекрасно оборудованной ванной с джакузи и прочими благами цивилизации, как яростно отмывала тело, словно через это способна была очиститься её оскверненная навеки – она знала это! – душа.

Когда она, одевшись в единственную найденную ею одежду: что-то вроде бархатной чёрной хламиды, отороченной алым шёлком, и остроконечный красный колпак, усеянный чёрными зодиаками и мёртвыми головами, попыталась выйти в ту же дверь, откуда пришла, та оказалась закрыта. Зато открылась другая, в противоположной стене. И она вошла туда.

Яркий электрический свет хлынул в глаза, на уши обрушился треск аплодисментов.

В белом с золотом зале, увешенным подлинной живописью и оружием, они ждали её за круглым, роскошно сервированном столом – уже без масок и в смокингах. Её взгляд выхватил озабоченные очки чёрного брата, упрямо сжатый рот и высокий лоб мастера-патриарха, который оказался глубоким стариком. Узнала знакомое больше по газетным полосам и экрану телевизора лицо бывшего шефа ЦРУ, а ныне вице-президента страны. Сидевший рядом с ним и азартно нахлопывающий молодой мужчина, несомненно, был его сыном – очень похожи, только болезнь (легкая степень олигофрении, как сплетничали) наложила на младшего свою удручающую печать. Сынок что-то выкрикнул, и она узнала визгливый голос «Дон Кихота».

Мастер вальяжно прошествовал к ней. В руке его был обнажённый меч – судя по искрящейся кромке клинка, отнюдь не бутафорский.

– Приди, сестра моя, в храм дружбы, и пусть ничто не омрачит счастье нашей встречи.

– Благодарю вас, досточтимый патриарх, – ровно ответила она, после чего, заранее наученная, опустилась на колени и поцеловала носок его зеркальной туфли.

Тот, помешкав всего пару мгновений, довольно чувствительно хлопнул по её плечу мечом.

– Посвящаю тебя, сестра, в рыцари Предвечного Саркофага. Да будешь ты верна и непоколебима, как и он сам. Клянешься ли сохранять тайну и служить нашему Ордену?

– Клянусь.

Он поднял её и театрально заключил в жёсткие объятия, прижав чёрное лицо к белоснежной манишке.

Когда ритуал обнимания завершился, она даже сумела улыбнуться ему.

– Отныне даруется тебе освобождение от всех бывших обетов, и ты безбоязненно можешь прибегнуть к любой «лжи во спасение», буде потребуют того интересы Ордена.

Она низко поклонилась.

– Теперь дело за малым.

Она вновь сжалась. Да сколько же можно!..

Общество за столом смолкло.

– Тебе предстоит пройти собеседование с нашим… э-э-э, консультантом. Сейчас ты войдешь вон в ту дверь и встретишься с человеком, остов которого скрыт в нашем Ордене. Что справедливо, поскольку человек этот при жизни успел скальпировать сорок девять белых американцев. Так пусть теперь он служит их потомкам.

«Их потомкам» после «белых американцев» патриарх произнес с долей ехидства, но Мэм не обратила внимания на издёвку вонючего расиста. Она уже вспомнила слова Ковбоя и поняла, что ей предстоит рандеву с черепом вождя и шамана Джеронимо. А этого она совсем не боялась.

– Пообщавшись с ним ровно пять минут и дав ему лобызание в уста, – продолжал разливаться мастер, которому его речь, похоже, очень нравилась, – ты вернешься в этот зал к полуночи и разделишь нашу праздничную трапезу в честь обретения новой сестры. Ты не должна рассказывать нам, что произойдет с тобой в той комнате – это останется между тобой и вождём. Иди же и не бойся ничего, ибо отныне ты кавалерственная дама великого Ордена Саркофага.

Под внимательными взглядами собрания она порывисто подошла к неприметной двери и рванула на себя ручку.

Глаза вновь окутала темень. Мэм не могла распознать размеров и обстановки комнаты. Лишь в дальнем её конце виднелся отблеск красноватого света. Подойдя поближе, поняла, что это подсвеченное скрытыми лампами красное покрывало, на котором покоился очень старый белёсый череп.

Череп и череп, этого добра, особенно сегодня, она навидалась достаточно. Но, неизвестно почему, её охватил леденящий страх. Ей вдруг померещилось, что на окровавленном покрывале лежит отрезанная голова Сахиба и смотрит ей в лицо адским взглядом, видеть который вновь она не могла и не хотела.

Первый раз за вечер мужество оставило её. Отшатнувшись, повернулась чтобы выбежать из комнаты, уповая на какую-нибудь ложь, которую придумает для «братьев».

– Не бойся меня, чёрная скво. Я не причиню тебе зла.

Глухой, как из глубокой бочки, и несколько скрипучий голос остановил её, словно впившаяся между лопаток пуля из винчестера.

Она не поверила россказням пьяного Ковбоя о говорящем черепе. И сейчас не собиралась верить. Но ведь «братья» способны были подсунуть ей любой галлюциноген…

Решив, что политика страуса не лучший выход, резко обернулась.

Красное свечение сменилось неестественной синевой, как на старых дагерротипах. И в этой синеве во весь рост стоял до пояса обнажённый мужчина в штанах из оленьей кожи и головной повязке, украшенной двумя орлиными перьями. Черты его лица были грубы и свирепы: широкий нос, низкий морщинистый лоб, тяжёлый подбородок и – длинный, совсем прямой, словно прорезанный скальпелем, тонкогубый рот. Близко посаженные маленькие глаза, пронзительно блестели.

Несмотря на призрачное свечение, он был очень, очень реален, как будто это не призрак шамана и героя чирикахуа-апачей Гоятлайа, прозванного мексиканцами Джеронимо, потому что при его появлении они всегда звали на помощь святого Иеронима – а другой надежды у них не оставалось – явился в мир живых. Нет, он выглядел так, словно это Мэм попала в его мир и предстоит перед ним в виде призрака.

Она даже почувствовала исходящий от него первобытный дух: запах лошадиного и человеческого пота, полевых трав, дыма костра и – крови.

Стояла, замерев от ужаса.

– Ты не в объятиях пейотля, скво, – продолжил вождь, словно читал её мысли. – Я здесь и я хочу говорить с тобой. Я никогда не говорю о важных вещах с этими бледнолицыми, которые приходят сюда, просто пугаю. И с чёрным тоже не стал говорить – он им предан. Но с тобой буду.