Восход - Петр Замойский

Да, это был Яков Цыпленков, с которым мы встретились в петлинской чайной. Человек без трех ребер.

— А вот мы, гольтепа, лапотники, у себя в селе самых неимущих в барское имение вселили, и вроде артель вышла. Раньше артели были из рабочих, разных по ремеслу, а теперь на земле поставили артель. И, гляди, раздуем кадило не хуже попа, приходи, кума, париться. И вам советую так! У нас уж пчелки мед собирают.

Речь Цыпленкова, несколько нескладная и путаная, но всем понятная, прерывалась то веселым смехом, то хлопками. Говорил свой человек, мужик, деревенский печник. Когда он внезапно окончил и вытер усы, то повернулся к Романовскому и молча погрозил пальцем.

После Цыпленкова выступил Федя из Горсткина. Вот уж не ждал, что выступит этот молчаливый человек! Он рассказал, как у них организовался комбед, как сделали обыски у кулаков, нашли хлеб у мельников и даже в тайных ямах в мельницах. Рассказал, что в помещичьем имении Тарасова они организовывают коммуну, а пока до общего посева собираются вместе убрать урожай. В первую очередь вдовам и безлошадным хозяевам.

Я очень опасался — вдруг он проговорится об арестах заговорщиков. Нет, Федя промолчал. Он прошел ко мне, поздоровался и сел рядом.

Во время его выступления как бы случайно я поглядывал на Жильцева. Хотя бы единый мускул дрогнул у него на лице. Что он в это время думал? Мне кажется, он хорошо знал об арестах. А может быть, и не знал? Если же и узнает, то подумает — арестовали за сокрытие хлеба. Но надо быть настороже, особенно Филе.

От нашего села выступил Григорий Семакин. Он также рассказал, как работает комбед, сколько нашли хлеба, сколько вывезли и что в бывшем имении Сабуренкова уже с весны работает артель.

И еще, еще выступали представители комбедов, уполномоченные продотрядов. Наконец раздались крики:

— Пусть сам Шугаев выступит!

— Шугаева, Шугаева!

Степан Иванович начал перебирать бумаги. Значит, сейчас выступит. Переглянувшись с Боковым и Гавриловым, мы приготовились записывать. Я взял бумагу и ушел за сцену, где стоял столик, за которым сидели Брындин и Иван Павлович.

— Ты что, писать будешь? — спросил Иван Павлович.

— Да. Его речь надо потом для газеты обработать.

И я уселся за столик напротив окошечка декорации, они ушли.

— Товарищи! — послышался спокойный голос Степана Ивановича, но в спокойном его голосе уже чувствовались еле сдерживаемая дрожь и волнение. У него ответственное выступление против самых сильных ораторов и врагов. Особенно против Жильцева.

— Дорогие товарищи!.. — повторил он.

В окошечко декорации мне видно, как Романовский, едва только начал свою речь Степан Иванович, подошел к столу и уселся на мое место.

— Представители деревенской бедноты, продотрядцы, комсомольцы, женщины! Мы подходим к концу обсуждения первых итогов работы комитетов бедноты по нашему уезду. Вам известно, что декрет об организации комбедов был издан всего месяц тому назад. Срок, как видите, совсем короткий. Да и Советской власти еще года нет. А сколько сделано? В своем докладе о текущем моменте я уже говорил, что время движется семиверстными шагами.

Ленин говорит, что власть взять легче, чем удержать ее. И не только удержать, но и наладить жизнь. А всюду разруха, спекуляция, предательства, восстания и нападения капиталистических стран. А главное — голод. Поэт Некрасов сказал: «В мире есть царь, этот царь беспощаден, голод названье ему». Верно сказано. Голод — враг беспощадный. Косит и старых и малых. Потому-то и созданы комитеты бедноты: победить голод, дотянуть до нового урожая, накормить Красную Армию, рабочих промышленных центров и бесхлебный народ в деревне… Борьба с голодом, изъятие от кулаков хлеба и является нашей главной революционной задачей…

Комбедам необходимо перераспределить землю. При дележке кулаки обманным путем захватили лучшие участки, перевезли с барских имений инвентарь, скот и даже постройки. Комитет должен все это взять в свои руки…

Вместе с коммунистами комбеды ведут и будут вести агитацию за Советский строй, за социализм. Многие еще этого слова не слыхали, — а тут мужику примеры. Была у дворян земля, теперь у трудовых мужиков. Было у помещиков по нескольку имений, а теперь у немазаных лапотников. Ничего, отмоются мужики в барском пруду, чистенькие будут. Лапотники? Нашьем сапогов яловых и хромовых, а женщинам шагреневых полусапожек…

Комбеды — революционная организация на селе. За один только месяц они основательно тряхнули кулачье, изъяли тысячи пудов хлеба и вывезли. Чем плохая работа?..

Кое-кто кричит: «Продотрядцы пьют!» Будто все вповалку пьют? Есть, конечно, такое дело, а если копнуть поглубже, выйдет, что кулаки сами и спаивают. Потом выйдет кулак и орет: «Продотрядчики пьянствуют!» Как в пословице: «Медведь корову дерет и сам орет». Кричат: «Бедняки тоже спекулируют!» Расследовали. Тоже проделки кулаков. Подсунут бедняку пуда два по шесть рублей, а научат продать по триста. Вот и глаза отвел!..

Левые эсеры за вольную торговлю хлебом, они против монополии. Не выйдет. При свободной торговле хлеб дойдет до тысячи рублей. С рабочего последние штаны сдерут, армия останется без хлеба, а деревенский бедняк зубы клади на полку…

Мы знаем, кулацкая утроба ненасытна. Деревенская буржуазия самая живучая. Накопила керенок целые холсты. Вот скоро конец будет керенкам. Тогда ими пусть избы оклеивают…

Хлебная монополия, товарищи, нерушимый закон на сегодняшний день. Твердая цена — шесть рублей пуд. Злостно укрытый хлеб отбирается, а злодей, как враг Советской власти, предается суду. Товары будут присланы еще и тоже пойдут по твердым ценам.

Передохнув, он провел пятерней по волосам, чуть-чуть прищурился. На лице появилась у Шугаева тонкая, озорная улыбка. И спокойным голосом с иронией он продолжал:

— Товарищи, из уважения нам необходимо отметить речь уполномоченного губпродкома Романовского. Вы прекрасно его слышали. Говорил он довольно понятно, этот левый коммунист. А надо сказать, что никакого левого коммунизма в нашей программе большевиков не предусмотрено. Это левачество буржуазное, барское. Романовскому вручили аршинный мандат, а надо бы ему за его слова дать волчий билет в полторы сажени. Такие господа, которые обзывают народ вахлаками, дураками, быдлами, знакомы нам с детства. Они росли у папеньки в кабинете и у маменьки за пазухой.

Он поднял голос:

— Эти дармоеды не должны нам мешать, а оскорблять себя мы не позволим. Отберем, товарищи, у него мандат и выдадим ему справку о его позорном поведении на совещании комбедов… Отберем и будем продолжать наше кровное революционное дело. И закончу я словами нашего Ильича — Ленина:

— Дело социализма победит!

С каким вниманием — большинство впервые — слушали все Шугаева! Сколько раз его речь прерывали восторженными восклицаниями, аплодисментами! Прекратились выкрики против комбедчиков и продотрядцев.

Был объявлен перерыв на ужин, а после для делегатов будет поставлена пьеса Толстого «Власть тьмы».

Завтра доклад об организации пробного умолота. Хлеба почти созрели. Надо заранее учесть излишки, а это можно сделать только пробными умолотами.

Глава 31

— Так рассказывай, Соня. Вот Иван Павлович не слышал, Андрей тоже, Коля Боков. И хозяйке нашей интересно.

Мы сидим на кухне. Перед нами знакомый самовар с небольшой вмятиной возле ручки. Самовар пыхтит, а в нем клокочет и урчит, словно обидевшись на свою давнишнюю жизнь, кипяток.

На шестке таганок, под ним пылают сухие щепки. Сверху объемистая сковорода. Жарится картофель с бараниной и луком.

Еще у нас за столом мордвин Михалкин, член уисполкома. С ним-то мы сегодня и едем в Барсаевскую, мордовскую, волость проводить пробные умолоты ржи.

Певучим голосом, поправив волосы, рассказывала Соня, как в прошлое воскресенье после утрени отец Федор вышел на амвон произнести проповедь. Он никак не мог забыть, что у него нашли и отобрали припрятанный в гробах и ульях хлеб.

Он то просил, то грозил, чтобы ему вернули хлеб.

«А не вернете, слышь, то станет вам хлеб этот поперек горла и животы ваши распухнут, утробы лопнут. И утонете вы, слышь, в крови зловонной».

— «Изыдьте вон, — передавала Соня, подражая голосу отца Федора, — кто протянул руку на мой хлеб, трудом и потом добытый. Изыдьте вон, грабители, из храма, где я служу богу сорок лет!»

И когда, слышь, он дошел до этого места в своей проповеди, в церкви поднялись шум и крики.

«Сам изыдь, антихрист в рясе!»

«Служил сорок лет, а толку нет».

«Мужики, — выступил Осип, — это что же? Это как понять — изыдь?»

Все в церкви пришло в такое движение, что ничего но слышно и не видно. Тут еще туча поднависла и закрыла окна. Гром загремел. Это еще более разъярило отца Федора.