Восход - Петр Замойский

Он писал довольно быстро. Парень был грамотный. Когда перечислил всех, я решил задать два главных вопроса.

— Пиши, что, кроме перечисленных лиц, в эту группу входит…

Он остановился, так как и я остановился.

— Слушай, Ваня, а кто еще с вами был, который скрылся?

— Н-не знаю.

— Ваня, ты хорошо знаешь. Кто сказал вам и бодровскому председателю за углом возле сарая, когда вы укладывали винтовки на телегу, чтобы к нему прийти седьмого числа?

— Не знаю. Около сарая никого не было.

— Вот видишь, начал ты хорошо и вдруг испугался. А бояться нечего. Главный-то не Васильев, а этот, в желтых очках.

У Вани лицо покривилось, руки задрожали, и перо выпало.

— Закурим еще.

— Так ты его видел? — спросил он с большим удивлением.

— Очень даже хорошо. И за столом вы у Тарасова вместо сидели.

— Но он меня убьет!

— Он ничего не узнает. И ты никому не говори.

— Эх, раз и про это знаешь, мне бояться нечего. Все равно, куда ни шло. В этот вечер он был. И раньше приезжал. Только фамилию не вспомню. Чудная какая-то.

— А ты вспомни.

— А что вспоминать-то! Наш теперешний начальник милиции.

— Жильцев?

— Он, он, — обрадовался Ваня. — Ей-богу, фамилию забыл.

— Запиши и его.

Ваня записал. Пот с его лба и щек лился в три ручья. Толстые губы совсем обвисли. Он то и дело их. облизывал. Видимо, хотел пить. Я нажал кнопку. В коридоре послышался звонок. Скоро щелкнул ключ в двери. Ваня испуганно привскочил.

— Сиди, сиди. Пить, наверное, хочешь?

— Что пить?

— Конечно, не самогон.

Вошел конвойный Степа.

— Скажи Марье Ивановне, чтобы она принесла две кружки чаю, хлеба и колбасы.

Вскоре появилась Марья Ивановна с подносом. Завидя Ваню, которому, как и всем, она подавала чай в камеру, удивленная, остановилась.

— Давай сюда, Марья Ивановна. Это наш знакомый, Ваня.

— Да уж вижу, — сказала она и вышла.

Мы молча пили чай из фаянсовых кружек, ели хлеб с вкусной конской колбасой.

— Ты поможешь нам, а мы поможем тебе, Ваня. Еще вот что вспомни: на какое в точности число и месяц намечено восстание?

— А разь я бы утаил? При мне такого разговора у них не было. О седьмом числе было, а что к чему — не знаю.

— Ты честно говоришь? Смотри! Иначе все насмарку пойдет.

— Вот святой крест! Провалиться сквозь землю, — даже перекрестился Ванька.

Видимо, он и правда не знал.

— Хорошо, верю твоему кресту. А кто, по-твоему, может знать?

Ваня подумал-подумал, перебрал сообщников всех вслух.

— По-моему, откровенно говоря, знать должен этот… из Бодровки председатель, Лапин Петра. С ним больше всего Жильцев и Васильев шептались.

«Лапин Петр. Хорошо. Пусть Лапина будет опрашивать Филя. Он его поймал в пруду и сам в болотной зелени „ердань“ принимал, — подумал я. — Но надо вот что еще сделать…»

— Слушай, Ваня, сейчас я тебя отпущу.

— Домой? — обрадовался он.

— Рановато захотел. О Федоре соскучился, что ль? Вот она тебя может убить. Нет, пока все не выясним, домой не попадешь. Ты хорошо знаком с Лапиным? Он-то тебя знает?

— Вместе на базар ездили. И на станцию вместе.

— Словом, все вместе да вместе. Давай так уговоримся. Кроме меня, тебя никто допрашивать больше не будет. Только одному мне все будешь показывать.

— Я уж и так, откровенно говоря, все до конца показал.

— До конца еще ох далеко, Ваня. Мы тебя переведем к Лапину. Вы — друзья, оба спекулянты. Да-да, не обижайся. Что делать, спекулянты. И не простые. К тому же он самогонщик отъявленный. Так вот, если хочешь загладить свою вину хоть малость, то выведай у Лапина, но не сразу, а как сумеешь, исподволь, что ему говорил Жильцев и где еще есть у них люди. А самое главное, пытай — когда, на какое число они затеяли свое поганое дело.

— Ладно, Петр Иваныч. А ты меня не подведешь, как в нашем селе?

— Дурак ты, Ваня. Если бы у тебя не нашли обрезы, так ты и не сидел бы здесь. Но обрезы, обрезы тебя подвели. Что говорить, положение твое аховое, и мне очень трудно будет выгородить тебя. Ведь не я решаю. Трибунал будет вас судить. И, наверное, не здесь, а в губернии. А мне тебя жалко. Ты молодой, вся жизнь впереди. Если исправишься, человеком станешь.

— А когда узнаю, как тебе передать? — спросил Ваня деловитым голосом.

— Принесет вам обед Марья Ивановна, а ты ее спроси: «Мне передачи из дому не было?» Вот и все. И в тот же день я тебя вызову. Есть такое дело?

Он кивнул головой.

Дня через три Марья Ивановна зашла ко мне в отдел управления уисполкома. Дело шло к концу занятий. Служащие частью уже ушли. Прикрыв дверь кабинета, она тихо сказала:

— Тот, который был у тебя, спрашивал, есть ли ему из дому передача.

— Есть, Марья Ивановна, есть.

И вот вечером снова передо мною Ваня. Лицо у него сияющее. Рассказал, как ему с трудом удалось от Лапина узнать, что Жильцев говорил о двадцатом июле в воскресенье. Ударят рано в соборе в колокол — сигнал. Пойдут от водяной мельницы и от кладбища в центр. А до этого главных большевиков арестуют.

— Насколько правда, насколько врет, не знаю, Петр Иваныч. Говорил, что в скором времени во многих местах поднимутся восстания. Только в каких — он сам не знает. Передавал ему Жильцев, чтобы он другим говорил, будто они, эсеры, сильны. Оружия у них хватит. Лапин обещал пристрелить Филю. О-ох, сердитый этот Лапин. Сначала я так и эдак к нему, а он молчит. Ну, и я замолчал. А потом давай его раззадоривать: «Вам-то так и надо. А меня за что? Вы, говорю, эсеры какие-то. А я кто? Вот, говорю, вас большевики изловили и кокнут. Ишь что затеяли». Разозлил я его, до каления довел, а он на меня с кулаками и кричит: «Поглядим, что они двадцатого запоют, как до зари в колокол ударят». И пошел, и пошел…

Дверь открылась. Вошел Николай Петрович, тяжело ступая деревянной ногой. Мы с ним уговорились, что если показания Жукова будут хорошими, то в награду перевести его в сапожную мастерскую.

— Вы меня звали, Петр Иванович? — нарочно спросил он.

— Да, Николай Петрович. Садитесь. Познакомьтесь, наш земляк.

— А-а, молодой спекулянт? Как же, видел. Что ж с тобой делать?

— Он больше спекулировать не будет, Николай Петрович. Дал мне слово. Он ведь хороший сапожник.

— Сапожник? — притворно удивился начальник тюрьмы. — Тогда ему самое место в сапожной.

Вскоре Ваню отвели в сапожную.

Уже поздно вечером я, усталый, отправился к себе на квартиру. Проходя мимо Народного дома, заметил в нем тусклый свет. Я знал, что там идет репетиция «На дне» Горького. Наверное, там Коля Боков, играющий роль Васьки Пепла. Возможно, и Иван Павлович. Он любит сцену, и его манит на репетиции.

В зале было полутемно. Я прошел в боковую дверь и сел на стул. Кто-то сзади тронул меня за плечо.

— Ты, Петр?

— А это ты, Ваня?

На сцене репетировали последний акт. Татарин стоял на коленях и молча молился, подняв руки. Актер, на что-то решившийся, проходя мимо, попросил его:

— Эй, Асан, помолись за меня.

Актер стремительно удалился со сцены. Остальные играют в карты.

Иван Павлович пересел ко мне, и мы шепотом переговариваемся. Он указал на незнакомую мне девушку, которая стояла в сторонке с Зоей.

— Это новенькая библиотекарша. Кларой зовут. Как у тебя дела?

— Пожалуй, хорошо. А у тебя?

— Дома поговорим, — тронул он меня за колено.

Босяки на сцене запели «Солнце всходит». Хорошо они пели.

Под конец вбежал Барон и истошно крикнул:

— Эй… вы! Иди… идите сюда! На пустыре… там… Актер удавился!

Все замерли. Сатин мрачно бросил:

— Эх… испортил песню… дур-рак!

Задернулся занавес, раздались хлопки в зале. Все честь честью, как на спектакле. Перед сценой сидели освободившиеся от репетиции актеры-любители. Здесь были умершая от чахотки Анна, жена кузнеца Клеща, повесившийся алкоголик Актер, Васька Пепел, вор, убитый им содержатель ночлежки Костылев, ошпаренная кипятком Наташа, пельменщица Квашня, злая хозяйка Василиса, полицейский Медведев, гармонист Алешка. А с ними мужья, жены и просто знакомые артистов — служащие учреждений, почты, уисполкома, внешколпода, учительство и комсомол. Это была генеральная репетиция. Играли по-настоящему в полугриме.

— Пойдем искать Бокова, — встал Иван Павлович.

— А что его искать? Вон сидит с убитым Костылевым, и оба курят.

Мы прошли вдоль стены. Люди уже поднялись и направились к выходу. Коля Боков, он же Барон, стоял теперь с героиней Наташей и, гримасничая, что-то рассказывал ей. Наташу, судя по афише, играла Дина Соловьева, дочь фотографа, красавица. Мы поздоровались с красавицей и позвали Колю домой. Он состроил рожу, подмигнул в сторону Дины. Словом, он хочет проводить ее.

В это время сошли с лесенки остальные артисты. С ними режиссер Беневольский, учитель гимназии. Он играл главную роль — странника Луку. «На дне» ставили не раз в нашем театре. Раньше я сам играл Асана.