Тайная алхимия - Эмма Дарвин

Мы рысью проехали через мост, за которым тропа вилась по утесам, их вершины густо поросли лесом.

— Сын, — повернулась я к Неду, — для тебя будет счастьем или разочарованием иметь сокола, которого ты сможешь отпустить в полет только через полдня езды верхом?

Нед, казалось, не сразу нашел слова для ответа.

— Мадам, — наконец сказал он, — я благодарен моему царственному отцу за такую идею, но я… я не так сильно увлекаюсь охотой, как мои братья.

Я уставилась на Неда, и он, словно прочитав мои мысли, взглянул на Энтони и сказал:

— Конечно, я научился тому, что должен знать об охоте. Но…

В другое время я бы продолжила расспросы, но голос Неда звучал надломленно, а я ни за что на свете не хотела испортить наш праздник. Я продолжила путь, а когда тропа достигла ровной земли, пустила лошадь галопом. Нед с готовностью последовал за мной, и мы поехали через лес колено к колену, в то время как остальные держались позади.

То было счастливое время, и весь следующий год, перед тем как уснуть, я все чаще и чаще вспоминала те дни.

Предательство Кларенса было бесспорным: он даже пытался обвинить мою мать в черной магии. И все-таки Эдуард не подписывал приговора.

Когда настал канун Крещения, весь мир как будто был сделан изо льда. Хотя в очаге высоко громоздились и горели огромные бревна, это все равно не могло смягчить резкого холода, который нас пробирал, и процессия на Сретение была сущим наказанием.

На вторую неделю Великого поста лорды, желая тепла хороших угольных очагов, которые не могли быть зажжены, пока они занимаются делами парламента, подали петицию, чтобы вынесенный ими приговор был приведен в исполнение.

Было уже поздно, осталось позади повечерие, и после сурового, по-прежнему морозного дня крепчал ветер.

Я отпустила секретаря и отправилась в свои покои. Я слишком устала, чтобы, как обычно, сплетничать со служанками и придворными дамами, с которыми мы обсуждали минувший день и готовились ко сну. Я подумала, что возьму новую работу Энтони «Нравоучительные пословицы Кристины», чтобы почитать, пока они трудятся, но не могла сказать, о чем читаю. Я встала, позволив дамам выполнять свою работу, и они, услышав, что я молчу, тоже держались тихо. Они поворачивали меня то туда, то сюда, распуская шнуровки, расстегивая пряжки, вынимая булавки из моих волос, расстегивая мой корсаж, развязывая подвязки, снимая с меня чулки, — и все это с должными поклонами и опусканием на колени.

Когда я осталась лишь в рубашке и чепце, меня закутали в самый толстый из моих ночных халатов — из вельвета и норки, с капюшоном, но все равно из-за сквозняков мне пришлось накинуть в придачу шаль.

Я села, и мне вымыли руки: всего минут пять назад я видела, что вода в их кувшинах исходит паром, однако теперь она была почти холодной. Мне почистили зубы и сняли с меня капюшон, чтобы расчесать завитки волос.

Потом Маргарита начала заплетать их — прядка вправо, прядка влево, прядка вправо, прядка влево, — тихо шипя сквозь зубы, чтобы никто, кроме меня, не мог этого услышать, словно помощник конюха, ухаживающий за лошадью. Ее пальцы бежали вниз, вдоль моей спины, и, когда она добралась до поясницы, я, как всегда, встала, чтобы она могла дотянуться до конца косы, не ложась на холодный пол.

Мы не поскупились на молитвы, хотя я надеялась, Спаситель простит, что я читала их так быстро, ведь холод, пробиравший нас до костей, был достаточным наказанием за подобную поспешность.

Когда мне согрели постель и уложили, забрали мой ночной халат и опустили полог кровати, я отпустила всех, кроме Маргариты.

Я лежала на подушках, под тяжелой грудой мехов и одеял, и все равно до меня добирались сквозняки.

Маргарита подрезала фитиль лампы, которая всю ночь горела на каминной полке, забралась в постель рядом со мной, и вскоре по тому, как она расслабилась, я поняла, что она спит.

Но как часто случалось в последнее время, я слишком устала, чтобы спать. Ноющая боль дня и мои годы пришли, и ушли, и снова пришли. Непрошеные мысли донимали меня, как крошечные сквознячки, которые покалывали мое лицо, словно острыми иголками. Я свернулась под покрывалами калачиком, но поняла, что не могу дышать.

Я должна написать соседу в поместье Барнвуд, сэру Уильяму Стонору, — его видели охотящимся на моих землях. Но он хороший человек и сосед, которого не следует сердить настолько, чтобы он отрекся от вассальной верности. Мэл написала, что ей задерживают выплату пенсии, значит ли это, что остальным задерживают тоже? Я должна это выяснить.

В кровати было слишком тепло, воздух был слишком холодным, мое тело ныло и казалось неуклюжим.

Сколько времени прошло с тех пор, как Эдуард приходил ко мне в постель? Он не являлся с Нового года? Я так не думала. Собрался парламент, верные люди являлись со всех концов страны, чтобы заседать в Вестминстере, неотложные дела домашнего хозяйства короля и домашнего хозяйства королевы требовали срочных решений, как и дела двора и казначейства. Нет, и вправду с Нового года? Столько недель?

Может, мне не стоит этому удивляться. Я была старше короля, а в последнее время мое тело слишком исхудало, слишком пострадало от родов, чтобы быть красивым. Хотя в песнях и рассказах меня все еще называли красавицей, я больше не чувствовала себя красивой: как же мог считать меня красивой он?

Моей груди коснулся ледяной воздух, послышался скрип дерева. Я села и выглянула из-за полога кровати: занавески окна непрерывно шевелились, словно ставни не были закрыты.

Я было подумала разбудить Маргариту, но она храпела, и мне стало жалко ее будить. Я соскользнула с постели, ноги ударились о циновки столь же холодные, как камень кафедрального собора.

Однажды, давным-давно, еще в Графтоне, я сняла в новогодний день перчатку и сунула руку сквозь лед в мельничный пруд, потому что Джон поспорил с Энтони, что тот не сможет переплыть этот пруд, и я, как старшая, не могла не внести свой вклад в доблестные свершения. Сегодня ночью холод ударил меня так же, как те осколки льда. Мой ночной халат висел на кресле на другом конце комнаты, так же далеко от кровати, как и окно, потому что никто не думал, что мне понадобится добираться до халата самой. Принести его — означало слишком долго мерзнуть. Я пошла к окну в одной ночной рубашке.

Конечно, ставни не были заперты на засов, и ветер распахнул их.

По другую строну двора в апартаментах короля все еще горел свет. В этом не было ничего нового.

Я захлопнула ставни, заперла их и снова задернула занавески — одну поверх другой. Даже если Эдуард пьет или распутничает, он еще и занимается делами, потому что Гастингсы и мои сыновья были компаньонами короля во всех трех занятиях. Ничего нового. Но именно этой ночью…