Голубая акула - Ирина Васюченко

Все последующее запомнилось мне так неизгладимо, что в любой момент я могу пережить это вновь. Резким движением я распахиваю дверь, сую в руку опешившего лакея червонец (любопытно, что мошенник деньги взял) и, оттолкнув его, бросаюсь вперед, в темноту…

Да, полумрак прихожей после яркого дневного света в первые мгновения ослепил меня. Но глаза тотчас привыкли, и я увидел, что нахожусь в анфиладе каких-то неприглядных пыльных комнат. Я пробегаю их одну за другой — анфилада кажется бесконечной. Миллера нигде не видно.

Шаги отдаются в этих потемках так гулко, что я вновь и вновь оборачиваюсь. Но за спиной никого. Куда девался лакей? Здоровенный, к слову сказать, парень, если догонит… да чего доброго, с топором… Но негодяй как сквозь землю провалился, и тут, должен признаться, я ничего не имел против.

Дверь в последней комнате притворена, но не заперта — я вижу, как свет лампы пробивается сквозь широкую щель. Распахиваю дверь. Посреди пустой комнаты гигантский аквариум. Голубая акула плавает в нем неторопливо, с ленцой, поглядывая вверх. А там, на узкой деревянной доске, перекинутой через аквариум, сидит девочка, по виду не старше года. Тихая, словно завороженная.

Я успеваю схватить ее на руки. В то же мгновенье за моей спиной раздается короткий булькающий смешок. Передо мной Миллер. Он по-домашнему: в пестром халате, полотенце охватывает голову наподобие чалмы. Белесые круглые глаза смотрят без всякого выражения, зато пухлые короткие ручки шевелятся, удовлетворенно потирая друг дружку.

— Так, — промолвил он тихо. — Вижу, у моей рыбки сегодня два блюда.

Он не был вооружен и выглядел, как всегда, плюгавым. Но я почувствовал, как мною овладевает жуткое оцепенение. Так бывает в кошмарных снах, когда видишь надвигающуюся гибель, но почему-то не можешь ни сопротивляться, ни бежать. Мой револьвер — пустая, бесполезная игрушка, мне и не вытащить его… А Миллер подступает все ближе этим своим беззвучным мягким шагом.

И тут, собрав последние силы, я выкрикнул слова, которых сам не ждал, дикие сумасшедшие слова:

— Я знаю тебя! Тебя съели акулы двадцать лет тому назад!

Он пошатнулся, казалось, взгляд его стал еще мертвее. Тогда, схватив стоявшую на подоконнике лампу на массивной медной подставке, я с размаху ударил по стеклянной стенке аквариума и устремился прочь, прижимая к себе очнувшуюся, навзрыд плачущую девочку.

Когда через двадцать минут на место происшествия явилась полиция, в комнате нашли разбитый аквариум, мертвую акулу и истлевшие останки человека, по-видимому скончавшегося очень давно. Скелет был облачен в пестрый домашний халат. Чалма из полотенца сползла с черепа и валялась рядом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Испытанный рецепт

После долгой болезни возвратясь в инвалидную контору, я нашел ее снова взбаламученной. Сипун низложен. Он где-то некстати напился и позволил себе неприличные выходки. Так говорят, хотя из служащих конторы при сем историческом событии никто не присутствовал.

Так или иначе, стол Мирошкина вновь опустел. Наподобие осиротевшего трона, он привлекает беспокойные взгляды. Как утверждают местные злые языки, Миршавка ходил по начальству, пытаясь овладеть столом, но не преуспел. Попытка заняться предпринимательской деятельностью, хоть и была она, говорят, слаба и бездарна, похоже, навсегда сделала его в глазах начальства личностью сомнительной.

Сипун, угрюмый и непримиренный, обосновался за шкафом.

— В «ермитаже» засел, — осуждающе высказалась по этому поводу Домна Анисимовна. — Сокол с места — ворона на место!

О, людская непоследовательность! Казалось, мадам Марошник терпеть не может Корженевского. Особенно с тех пор, как он позволил себе так вольно сострить насчет доктора Маргулиса. Но поговорка про сокола и ворону, сожаление об оскверненном «ермитаже» явственно свидетельствуют, что Домна Анисимовна кое-что смыслит.

— А как же? — сказала Муся, когда услышала об этом. — У Домны, конечно, мозга домашняя. Но она не совсем тупая!

Ольга Адольфовна, отчаявшись, вовсе перестала делать ей замечания. Тем более что они лишь подливают масла в огонь: девчонка начинает требовать, чтобы ей объяснили, в чем она не права по существу предмета. Что до почтения к старшим, она его вовсе не признает:

— Если дурак или гад прожил гадом и дураком семьдесят лет, почему я должна уважать его больше, чем тогда, когда он успел просмердеть всего лет пятнадцать?

Та же Домна принесла на хвосте слух, что кандидатура нового конторского начальника уже утверждена. О нем самом ничего пока не известно, кроме того, что у него внушительные усы и он носит двойную фамилию Плясунов-Гиблый.

— Везет нам с благозвучными фамилиями, — заметила Ольга Адольфовна. — То был Армяк-Зипун, теперь этот… Одного не пойму: если уж судьба обошлась с человеком так ехидно, почему не отбросить Гиблого и не остаться просто Плясуновым?

— Вероятно, славные фамильные традиции и гордость рода Гиблых не допускают этого, — предположил я.

Мы злословили подобным образом на обратном пути со службы. За окном вагона стояла темень. Ничего не поделаешь: время года… Я с детских лет не любил осени. Ее особую щемящую прелесть я научился чувствовать лишь тогда, когда встретил Елену. Это ведь произошло осенью. Волшебный свет нашей встречи так преобразил безотрадную пору увядания, что и поныне мою душу странно трогает рисунок обнажившихся черных ветвей на пасмурном предзимнем небе, шелест высохшего бурьяна на пустырях, монотонный шум обложных осенних дождей…

О чем бишь я? Да, так, стало быть, ехали мы домой и разговаривали. Мне всегда нравилось общество госпожи Трофимовой: ее ясное красивое лицо, ласковая улыбка, речь, всегда разумная и часто не чуждая веселья. На сей раз, однако, ее что-то смущало. Я это чувствовал, но, не понимая причины, никак не мог ей помочь.

А она вдруг начала рассказывать, какие были в Харькове замечательные кондитерские Дирберга и Пок, как они между собой конкурировали, как из-за этого неистового соперничества качество лакомств без конца улучшалось, превосходя уже всякое разумение, так что гурманам было впору сойти с ума от блаженства, хотя, правда, эта благодать была все же довольно дорогой. Кондитерские были изысканны, не чета обычным с их неизбежным рогом изобилия на вывеске, до чего ни Пок, ни Дирберг, конечно, не снизошли бы…

Я подавил вздох, вспомнив блиновское «Пригубьте!», милый рог изобилия, некую встречу накануне Рождества… а все-таки у Ольги Адольфовны душа не на месте. Болтает, улыбается беспечно и тем не менее куда-то клонит.

— Особенно дороги были частные заказы. Зато уж любые фантазии клиента выполнялись неукоснительно. Знаете, что учудил однажды доктор Подобедов? Заказал у Пок огромную коробку самых дорогих шоколадных конфет — целое состояние они стоили — в подарок даме. Но так как на эту даму он был за что-то зол, он просил мадам Пок начинить все конфеты глиной. У старушки была склонность к шалостям: заказ ей пришелся по душе и она не только с удовольствием его выполнила, но и всем об этом рассказала.

— Ай да Подобедов!

— Он всегда славился легкомыслием. Кстати… — кажется, она наконец решилась, — Николай Максимович, я очень боюсь, что вы сочтете меня бесцеремонной, но… Знаете, мы с Мусей успели привязаться к вам. Ваше благополучие нам далеко не безразлично, и ваши недомогания нас тревожат. В последнее время они несколько участились, и мы… то есть я…

— Спасибо, — сказал я и в порыве благодарности сжал ее маленькую, почти не загрубевшую ручку. — Честное слово, я очень тронут. Не надо обиняков, говорите прямо.

Она кивнула с явным облегчением:

— Хорошо. Так вот, я прошу вас показаться еще одному врачу. Это моя близкая приятельница. Она работала с покойным мужем. Ее главная специальность — хирургия, но муж говорил, что она прекрасный диагност и могла бы стать одним из лучших харьковских терапевтов.

— Вы не доверяете Подобедову?

— Как бы вам сказать… Подобедов опытный врач, но… Во-первых, я долго вращалась в медицинских кругах и знаю, что каждый врач ошибается. Даже самые лучшие. Они делают это реже прочих, и все-таки с ними это случается. И потом, в Подобедове есть что-то такое… ни Богу свечка, ни черту кочерга! — заключила она раздраженно.

Я про себя ахнул. Она применила к Владиславу Васильевичу то же определение, что я — к Легонькому! Такое совпадение не могло быть случайным. Значит, сходство между ними не только плод моего воображения…

— Да, — заявил я с твердостью. — Пусть ваша знакомая посмотрит меня. Спасибо вам большое за заботу.

Смешно, конечно. Ребяческий недостойный каприз. Но мне совсем расхотелось быть пациентом Подобедова.