Голубая акула - Ирина Васюченко

Марфа Спиридоновна встретила меня приветливо, хотя прежнего бурного радушия не проявила. Видимо, до ушей Парамоновых дошла молва о моих чудачествах.

Это, конечно, не помешало купчихе предпринять энергичную попытку немедленно усадить меня за стол, полный яств. В доме гостил сын Димитрий с молодой женой, и здешнее святилище — стол — выглядело еще богаче, чем в прошлый мой визит.

Но на сей раз я был менее всего расположен к кротким радостям чрева. С несвойственной мне бесшабашностью я солгал, что следствие по делу о похищении ребенка возобновлено в официальном порядке. Я здесь затем, чтобы получить дополнительные сведения.

Будучи далеки ото всего, что связано с нашим департаментом, Парамоновы не усомнились в истинности моих слов, как то не преминул бы сделать любой мало-мальски сведущий в сих тонкостях человек. Они дружно насели на меня, заклиная открыть им, какие там новые обстоятельства, есть ли подозреваемый, кто он таков и пр.

— Тайна следствия, — твердил я, незыблемый, как скала.

Димитрию, искушенному в суровой поэзии воинского долга, моя непреклонность пришлась по сердцу.

— Оставьте, маменька, это дела мужские, — тоном приказа молвил он, оттесняя Марфу Спиридоновну богатырским плечом. Как будто не он только что с нею вместе атаковал цитадель моей следственной тайны!

Но я счел за благо не напоминать ему об этом. То, что он оказался здесь, было как нельзя более кстати. Его-то мне и надобно! В противном случае пришлось бы отправляться в Сызрань, семь верст киселя хлебать ради встречи с Софьюшкой да Аглаюшкой, которые, весьма вероятно, еще не пожелали бы обсуждать со мной щекотливую, хоть и давно быльем поросшую тему. Решать «дела мужские» с этим недалеким молодцом, похожим на водевильного гусара, было значительно легче.

По настоянию Димитрия пригубив крепкого, ядовито-зеленого, однако вкусного домашнего ликера, я приступил к главному. Из почтения к мужскому братству приподняв завесу тайны, я намекнул ему, что к преступлению мог быть причастен некий немолодой господин, который был тогда влюблен — само собой, безответно — в его сестрицу.

— Для розыска подозреваемого надобен его словесный портрет, — надувшись, как индюк, заявил я. — Мы рассчитываем на вашу помощь.

Пробормотав несложную комбинацию из слов, имеющих хождение в мужском обществе, Димитрий потер лоб:

— Знать бы! Эх!.. Не больно-то я рассматривал его. Как Глашка показала, — вот он, мол, — я его враз за ворот и харей в лужу. Зол я тогда был, как бешеный жеребец. Не оттащи меня Глашка, утопил бы его на месте. Лужа глубокая попалась, а такому мозгляку много не надо.

— Так он мозгляк?

— Наигнуснейшего свойства! Верите ли, его даже бить было мерзко. Я и не стал, потыкал только… И вы говорите, он замешан?.. — Душевное смятение честного вояки дало о себе знать новым залпом исконно русских выражений. — То-то мне показалось…

— Что? Что показалось?! — вскричал я, уже не заботясь о своей внушительной позе.

— Когда мы с Аглаей уходили, а он в луже валялся, он вроде бы что-то квакнул, мол, «погодите!» или «я вам задам!». Я хотел было вернуться, добавить ему леща-другого от щедрот, да Глашка у меня на руке так и висела. Боялась, убью…

— Прошу к столу, Николай Максимович! Не обидьте, откушайте!

Только потому, что живот в самом деле подвело, да и все, что собирался узнать, уже было спрошено, я согласился. В первые минуты гурманское наслаждение поглотило меня целиком — все же Марфа Спиридоновна, а скорее, ее кухарка была волшебницей. Но когда подавали десерт — упоительно-нежное, многоцветное сооружение из пышного крема, — я был уже так сыт, что мог бы любоваться сим натюрмортом почитай что бескорыстно.

Взглядом пресыщенного эстета я скользнул по кремовому шедевру, по голубеньким в глазках и лапках обоям, по уже виданной когда-то огромной фотографии — портрету красавицы Софьюшки… Сердце вдруг бешено дернулось, готовое, как любят предполагать романисты, выпрыгнуть из грудной клетки. Ну, моему-то было отчего выпрыгнуть! Пышная и сладостная, как большой торт, на меня со стены смотрела помолодевшая на пару десятилетий, но вполне узнаваемая Лидия Фоминична!

Не в силах постигнуть, что может означать это новое открытие, я остро чувствовал, что оно отвратительно, противоестественно, ужасно. Кровь стыла в жилах при виде этих сдобных щек, маленьких полных губок, сложенных в умильный бантик, туманных самовлюбленных очей, ничего не видящих, зато красноречиво сообщающих наблюдателю, что их владелица — не простая дура, но дура милостью Божией, мечта многочисленных поклонников и ценителей совершенств этого рода.

У бывшей московской невесты покойного Миллера и юной дочери блиновского купца Парамонова — одно лицо, хотя по возрасту первая годится второй в матери. Родство маловероятно, да если бы каким-то чудом и обнаружилось, не все ли равно? Надо думать! Думать, хотя ситуация чем дальше, тем больше вылезает из пределов умопостигаемого.

По дороге домой и в последовавшие за этим бессонные ночные часы я тоскливо бился над новой задачей. Самозванец мог подделать почерк умершего. Мог даже приучить себя всегда писать только так, как он. Это вполне логично. А вот многие годы спустя в другом городе найти девушку, похожую на невесту покойника, чтобы завести с нею шашни, — бессмыслица чистой воды!

Объяснение напрашивалось только одно: Миллер не умер. Ему зачем-то понадобилось, чтобы невеста и прежние знакомые считали его мертвецом. Но он живехонек! И даже сохранил прежние вкусы, по крайности в том, что касается женской красоты. Соню он мог увидеть случайно. Ее сходство с Лидией взволновало его, и он…

Нет. Опять не получалось. У меня никак не укладывалось в голове, что Миллера способно взволновать цветение купеческой дочки. Это было, как выразился бы знаменитый философ, «слишком человеческое». Влюбленный Миллер — абсурд. Иное дело Миллер-забавник, Миллер-шалун: в том, что эти свойства ему не чужды, я успел убедиться на собственной шкуре. Он заметил, что девушка, похожая на Лидию, почти слепа, но скрывает это, и вздумал порезвиться на свой манер. А тут откуда ни возьмись на сцене появился атлетический братец и отмутузил его. И Миллер решил мстить…

Когда возвращался от Парамоновых, открывая дверь своего дома, я нашел под нею записку от Елены. Она спрашивала, что случилось, просила прийти как можно скорее, признавалась, что не находит себе места от беспокойства. Ни тени былой церемонности: она была моя, боялась за меня, думала и тосковала обо мне! Но явиться к ней сейчас было выше моих сил.

Да, эти силы, физические и душевные, были истощены до предела. К тому же по мере того, как росла моя уверенность, что я на правильном пути, надежда, что Миша жив, сходила на нет. Какое там жив, если Миллер…

Она прочтет все это на моем лице! Ее чудесная проницательность, предмет моего давнего восхищения, теперь ужасала меня. Если ей суждено пережить такой удар, пусть хотя бы это случится единожды, тогда, когда все будет ясно до конца!

Итак, необходимо как можно скорее найти этого человека, Миллер он или нет. По размышлении я, однако, был вынужден признать, что моих новостей могло бы хватить, чтобы заставить Горчунова заинтересоваться этой версией, так сказать, в частном порядке. Но не более того: об официальном возобновлении следствия нечего было и думать. А коль скоро в частном порядке Александр Филиппович лишил меня своего благоволения, то и вообще не заинтересуется. Нарвусь на еще один выговор, только и всего. Предстояло и дальше действовать исключительно на собственный страх и риск.

Впрочем, поиски Миллера, как я успел сообразить, были не таким уж безнадежным делом. Если этот господин, распустив слух о своей кончине, несколько лет спустя как ни в чем не бывало под тем же именем появился в Староконюшенном, потом у помещика Филатова, и все это в прежнем своем качестве ихтиолога, его имя и место нахождения должны быть известны в кругу тех, кто интересуется тою же областью знания.

Найти ихтиолога в Блинове казалось мне маловероятным. Но на всякий случай я зашел к знакомому продавцу в книжную лавку и осведомился, нет ли в здешних краях кого-либо, кто проявлял бы сугубый интерес к Книгам по зоологии, в особенности к трудам, посвященным жизни обитателей подводных глубин. Мне, дескать, срочно требуется небольшая научная консультация ихтиолога.

Продавец углубился в какую-то картотеку, с невероятной быстротой на моих глазах перелистал ее содержимое и, к величайшей моей радости, извлек карточку. На оной значилось: «Глухобоев Владимир Львович» — и блиновский адрес. Искомый ихтиолог жил на соседней со мной улице! Я чувствовал, что удача, прежде неуловимая, вдруг приветливо обернулась ко мне. Если бы только в глубине отравленной сомнениями души не копошилась мерзкая догадка, что это, может быть, никакая не удача! Что, если сам Миллер все подстраивает, чтобы заманить меня в ловушку и погубить?