Лабиринт №7 - Сергей Васильцев

пути. Мелькнули перекошенные ужасом лица людей на платформе. Его ударило о ручку сиденья. Теряя сознание, путник в последний раз ощутил себя Червем-Демиургом, пожелал покоя и растворился в протяженности.

Когда он очнулся, на груди сидела лягушка со странными желтыми пятнами на голове, собранными в корону.

– О как! – квакнуло земноводное. – Опять ты!

– Этого не может быть! – заорал Сергей, но очнуться во второй раз не получилось.

– Поболтаем? – лягушка запрыгнула ему на грудь, угнездилась там поудобнее и уставилась в его глаза своим немигающим взглядом.

– Мистическая сила! – пробормотал Сергей. Правда в действительности, первая часть этого словосочетания звучала как-то иначе. – Ну, похоже – теперь мне точно – хана, – Продолжил он заплетающимся языком. – Если бы все не было так хреново, можно бы и со смеху помереть.

Через несколько минут парень начал тонуть в лягушечьих глазах. «Не жить, а только спать, и видеть сны. И в снах осознавать свое существованье…». – Так, кажется…

Он увидел себя отраженным в витрине большого магазина. Наступили сумерки, и весенняя листва подсвечивалась зелеными огнями уличных фонарей. Сергей остановился под одним из них, раздумывая, куда пойти.

– Как дела? – поинтересовался пробегавший мимо пес.

– Что? – опешил человек.

– Да я так. Не хочешь говорить – не надо. Гуляю себе, никого не трогаю.

– Починяю примус…

– Какой такой примус?

– Ну, керогаз.

– Обзываться! – ощерилась собака.

– О как! – выдохнул Сергей.

– А ты думал! – буркнул пес и свернул за угол.

– То ли еще будет! – обрадовался человек и пошел в другую сторону. – Где-то я это уже проходил… Ага! «Роза Мира». Там, еще лошадей грамоте учили, а пространство слоилось, и Андрей Болконский был живее всех живых. Мой клиент…

В одном с ним следовало согласиться. Дон Кихот не менее реален, чем Сократ или Аристотель, а Гарри Поттер.... Ладно, обойдемся без исторических аналогий. Развитие общества определено развитием разума в наихудшем его проявлении – накоплении иллюзий. О чем это я?

Похоже, он распечатал мир, где разум забыл о своем хозяине.

Сергей задрал голову к небу в надежде разглядеть пирамидальный свет мировых эгрегоров. Но не увидел ничего кроме огрызка луны и перемигивания огней пролетающего лайнера. В следующий момент парень зацепил ногой припаркованный у столба велосипед и полетел, шарахнувшись головой об асфальт.

– Куда же ты все время так торопишься! Говорю же, поболтаем… – расслышал он сквозь шум в ушах знакомое кваканье. – Полежи, расслабься.

– Да идите вы все! – психанул путешественник. – Подскочил, стряхнул с себя лягушку и побежал, куда глаза глядят. Кровь из разодранной щеки стекала под воротник.

И не удивительно, что следующая выбоина в дорожном покрытии обернулась новым полетом, ударом виском о что-то твердое и очередным забытьем.

Открыв глаза, Сергей обнаружил себя в помещении, заполненном старинной мебелью и полумраком. Он провел рукой по щеке и ощутил там корку засохшей крови.

– Я чувствую боль, – убедил он себя, – значит, все это наяву. Боль – самый верный признак моего существования.

– Выспались? – проворковала вошедшая дама в кринолинах. – В этой комнате у нас ампир. Иногда я вдруг чувствую, что никак не могу обойтись без ампира. Он мне просто необходим, чтобы сохранить самочувствие. Вы как?

– Мне бы еще вздремнуть, – сказал Сергей, чтобы оправдаться, и поплотнее закрыл глаза.

Очнувшись в следующий раз, Сергей увидел вечер – темный, теплый, душистый. Прямо за открытым окном куст сирени и два силуэта – мужской и женский. Томный голос.

– Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот уже правда небесный, на земле таких нет. Смарагд какой-то.

– Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда не видал. Вам просто это слово нравится? – спросил парень в широких штанах и безрукавке странного фасона.

– Да. Ну, я не знаю. Может, не смарагд, а яхонт… Только такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот так смотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы, божий престол…

– И золотые груши на вербе…

– Какой вы испорченный, Толя. Правду говорит Дарья Сергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякого молодого человека.

Сама истина глаголет ее устами, Киса.

Платьице на ней было ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные, девичьи, круглая головка с небольшой косой вокруг нее так мило откинута назад…

Парень положил руку на ее колено, другой обнял за плечи и полушутя поцеловал в приоткрытые губы. Она тихо освободилась и сняла руку.

– Что такое? Мы обиделись?

– Девушка прижалась затылком к косяку окна. И Сергей увидел, что она, прикусив губу, едва удерживает слезы.

– Да в чем дело?

– Ах, оставьте меня…

– Да что случилось?

Она прошептала:

– Ничего… – и, соскочив с подоконника, бросилась прочь.

Парень сплюнул и пожал плечами:

– Глупа до святости! Однако… – и зашагал следом.

Сергей приподнялся на локте и увидел, как парень скрылся в ближайшем кустарнике, а потом еще некоторое время лежал и хлопал глазами.

– Доездился! – наконец выговорил он. – Так что даже время покатилось черт знает куда. Или это фильм какой снимают? – хотел, было, встать, но не обнаружил для этого никакой причины – даже выйти помочиться – и снова уснул.

Проснувшись среди ночи, он уже не осознавал, где находится. Сон это или явь. Место и время стали эпохами и спутались в его воспоминаниях. Он не мог отличить места, в которых жил прежде, от мест, в которых только мог бы жить. Поскольку возможность для него давно обратилась реальностью. Но, уже поэтому, сама реальность переставала существовать.

Реальность оттого и реальность, что не может быть многовариантна. Не так ли? Или может? И тогда ряд кармических судеб позволено продлевать не только вдоль – сквозь время, но и поперек – в пространствах миров, порожденных возможностью. А возможность – это тот же поезд, в двери которого можно войти. Или остаться?

И, значит, прав философ, говоря, что каждый новый миг из личинки, именуемой человеком, нарождается новая личность. И все-таки что-то здесь было неправильно. И время снова преследовало его своими несовпадениями и несвоевременностью. И, может быть, оттого Сергей стал так высоко ценить своих друзей, нелогичные поступки и любимую женщину. И так отчаянно пытался вернуть ее, потому что связывал с ней обретение подлинности собственной жизни.

Потому что никакая философия не может изменить мир, и никакие загадки истории или авантюры не способны вернуть интерес к жизни, если утерян стержень существования. И единственным посылом к действию оказывается тезис: «Мне