Дорога неровная - Евгения Изюмова

- Эй, дед, гони за водкой: литр за тобой!

- Ну, это… не сейчас же, - забормотал жадноватый Евсиков. - Ужо после дежурства, что ли. А вот спорим, тебе, Макся, Мишку не одолеть! - завёлся снова дед.

Мишка - всеобщий любимец-медвежонок. Его кто-то из охотников нашёл в лесу, видимо, потерялся от матери либо осиротел. Был он, казалось, маленький, однако сильный и не всякий мужик мог его одолеть. Бороться Мишка любил и победы одерживал мастерски. И предлагал Максиму дед побороться с медвежонком отчасти из вредности характера, отчасти потому, что, увлечённые зрелищем, забудут мужики про дедов проигрыш. Но мужики отлично знали старого скареду, потому воспротивились:

- Не-е, старый, гони сейчас, потом, небось, улизнешь! - Чайка подступил к Евсикову вплотную. - Знаем тебя, куркуля. А насчёт Мишки потом поспоришь.

Из открытого окна коммутаторной станции пожарной части - стоял теплый август - выглянули телефонистки: чего это мужики так развеселились? Их увидел Чайка и закричал:

- Эй, Пань, ну и здоров у тебя мужик! - он подошел к окну и по-свойски стал рассказывать Павле Ермолаевой, как Максим выспорил у деда Евсикова литр водки. - Так что не жди нас рано, да и Марии моей скажи, что я, мол, припозднюсь. Эй, Маш, слышишь ли? - громыхнул он вглубь операторской, где у коммутатора в наушниках сидела его жена.

Максим и Павла до переезда в Тавду жили на Четырнадцатом участке у родителей Максима - Егора Артемьевича и Елизаветы Игнатьевны. С ними жил и младший сын Миша. Другие - Григорий, Василий - семейные и давно отделились. Оба - здоровяки и балагуры, Когда Максим привез из Шабалино в родительский дом новую жену, братья заявились поздравить его, заодно и разглядеть внимательно ту, которая смогла так скрутить их шебутного Максю, мужика-живчика. Они глядели на смущённую Павлу весело и благожелательно: женщина им понравилась. Худа, конечно, однако были бы кости, а мясо нарастёт.

В доме Дружниковых Павла оказалась неожиданно и против своей воли.

Симаков, когда Павла попросила подводу, чтобы уехать в Тавду, сообщил о том Максиму Дружникову - все знали в округе причину его ухода от жены. Председатель выписал Максиму наряд отвезти учительницу в город и посоветовал ещё раз попробовать наладить отношения с Павлой: жалел, что она уезжает - в селе учительница пришлась к месту. Но Максим не успел даже слова сказать: женщина, увидев его, упала в обморок.

Павла пришла в себя в незнакомой горнице, рядом с кроватью стояла Евдокия Воронова и Максим, в глазах которого плескался страх. О том, чтобы немедленно ехать в Тавду, не было и речи: Павла заболела, и Максим отвёз ее вместе с Витей в дом родителей. Лечил её пришедший из леса дед Артемий, прослышавший, что Максим всё-таки бросил Ефросинью, с которой прожил без малого восемь лет, и взял молодую жену - учительницу, которую дед лечил от горячки. Высокий, выше самого рослого из внуков - Григория, дед глянул пронзительными глазами на молодую женщину, казалось, в самую душу ей заглянул и прогудел басовито - Дружниковы, кроме Максима, все басили:

- Ну-ка, ну-ка… - он ласково улыбнулся. - Ты, девка, вроде, неплохая, но, баю тебе, жизнь у тебя будет нелегкая. А Максе шибко не подчиняйся. Он у нас хоть и крут характером, а отходчивый. Будет лаяться - он у нас ругатель - молчи, а делай все по-своему. Да гляжу, ты тоже характерная! Ну, чего вы насупились, как сычи? - накинулся он на сына и невестку. - Сыну счастье привалило - бабу грамотную отхватил, хоть образует его, а вы тут гундосите!

Павла вспыхнула алым маком, но на сердце стало легко и спокойно, словно ждала благословения деда Артемия на жизнь с Максимом. Напряженный, ждущий взгляд Максима встретился с её взглядом, в котором он прочел: «Да».

Егор Артемьевиич шевельнул недовольно бровями: лезет дед со своими разговорами, сраму и так натерпелись от соседей, сваты приходили разбираться. Оно, конечно, Фроська - бабёнка сварливая, жадная, да и что удивляться? Сроду в родительском доме не видывала такого богатства, какое в сундуках у неё сейчас запрятано - и мануфактура, и шкуры звериные, и деньжата у Максима водились. Когда сын сходился с Фроськой, Егор Артемьевич был против, однако жили же они столько лет, да и знал ведь Максим, кого брал, зачем так с бабой поступать - у Дружниковых испокон веку было заведено один раз жениться.

Ефросинью разнесло, конечно, словно квашню, заросла она дурным мясом при хорошей жизни. Еще бы! Максим - мужик головастый и рукастый, всё в дом нести норовил. А эта, новая, тощая, в чем только душа держится, голь перекатная да еще с дитем. Да, похоже, опять брюхата. Максим сказывал, что в ней его семя, а так ли это? Говорят, к ней мужик приезжал, баба же с одного разу понести может, оно ведь, дурное-то дело - не хитрое. А как работать по хозяйству будет? Ведь городская, сумеет ли крестьянствовать?

«Охо-хо!» - вздыхал Егор Артемьевич, но не перечил сыну: пусть поступает, как хочет. Смолчал он и на дедовы подначки.

Максим не думал долго оставаться в деревне, в которой пользовался огромным авторитетом: после укрупнения колхозов его оставили в «Красных орлах» бригадиром. Он понимал, что Павле будет неуютно в доме свекров: получилось, вроде как она семью разбила, да и работать негде - в школу прислали новую учительницу, не коровам же хвосты крутить, не для того Павла училась, да и не желал ей Максим такой доли.

Кроме того Максим знал, что Ефросинья, хоть и оставил ей всё нажитое, взяв только плотничьи инструменты да ружье, проходу не даст обоим, будет беспрестанно скандалить, чего Максим боялся больше всего, потому что Павла могла из-за бабьих свар уйти от него. И они уехали в Тавду, где Максим заранее подыскал себе работу - при пожарной части лесозаводов седьмого и девятого, а попросту «семи-девять», которые находились на берегу реки Тавды, километров на десять ниже по течению от «восьмого» лесозавода. Павле искать работу в школе было бессмысленно: зимой ожидалось рождение ребёнка, и начальник пождепо взял её телефонисткой на коммутатор.

Пожарная часть стояла рядом с проходной, от которой уходила в сторону соснового парка улица Сталина, отделённая парком от поселка Еловка, где, как и на улице Сталина, в основном жили работники всех трёх лесозаводов. Парк - тавдинцы звали его Сталинский сад - был большой, с летним кинотеатром и клубом «восьмого» завода. Сразу за воротами высился памятник Сталину, с левой стороны - деревянное здание летнего театра, в котором каждый год шли гастроли Ирбитского драмтеатра, а в 1932 году судили убийц Павлика Морозова. В глубине парка находилась братская могила красногвардейцев, казненных колчаковцами. Павла, бывая в парке, часто стояла перед той могилой, а в памяти возникали картины, навеянные рассказами отца и Максима, порой и слезы наворачивались на глаза.

Максиму сразу же выделили квартиру в бревенчатом двухэтажном доме напротив пожарной части, он был намного теплее двухэтажных «засыпушек», построенных в конце улицы для работников «восьмого» завода».

Максим обрадовался, узнав, что Павла беременна, хотя и случилось это нечаянно во время первой их близости. Впрочем, не случись этого, Павла, может быть, и не согласилась бы сойтись с ним. У них с Павлой, думал Максим, будет много детей, и Витюшка тоже будет Дружников.

Обо всем этом размышлял Максим, когда возвращались они с Ефимом Чайкой от деда Евсикова. Окна их квартир были уже темны, видать, жены спят давно.

«Жена… Павла - моя жена», - улыбнулся своим мыслям Дружников. Пусть не «расписаны» пока, но день этот наступит обязательно - так решил Максим.

Он тихонько рассмеялся, вспомнив, как испугался, когда Павла неожиданно хлопнулась в обморок, увидев его на пороге в день своего отъезда из Шабалино. Ефросинья сроду не падала в обморок, и Максим просто не знал, что делать в таком случае. Максим выбежал с Павлой на руках во двор и помчался к Вороновым. Женщина принялась хлопотать над Павлой, а он кинулся обратно в школу, где во все горло голосил перепуганный Витька: «Мама!»

Дружников подхватил парнишку на руки, и тот доверчиво прижался к его груди. Максим неожиданно с нежностью подумал: «Сын!» - и понял, что если Павла и на сей раз не согласится стать его женой, то он будет следовать за ней всюду, пока не получит согласие.

Шел тридцать тридцать пятый год с начала века…

- А что, Панёк, рожать-то скоро? - спросил Максим, с любовью оглядывая располневшую фигуру жены, лукаво улыбаясь. - И какую фамилию будет носить дите - Ермолаев или… Копаев?

Павла строго глянула из-под черных бровей, мол, не упрекает ли? Максим смутился - ему всегда становилось неловко от её взгляда в упор. Она, Павла, была родной и понятной, как женщина, но иногда недосягаемой образом мыслей. Да и как могло быть иначе? Он - почти неграмотный, читал плохо, потому и не любил чтение, и все, что делалось в стране, узнавал из разговоров с Павлой да из черной бумажной тарелки репродуктора городской радиосети.