Сегодня и вчера - Евгений Пермяк
- Дата:19.10.2024
- Категория: Проза / Советская классическая проза
- Название: Сегодня и вчера
- Автор: Евгений Пермяк
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Евгений Пермяк
Сегодня и вчера
Сказка о сером волке
Роман
I
Все ладилось у Петра Терентьевича Бахрушина, и казалось, неоткуда было ждать даже самого малого облачка, которое могло бы омрачить это ясное утро.
После объезда полей и участков, довольный увиденным, он пребывал в самом разотличном состоянии. Кукуруза пошла в такой рост, что хоть не уходи с поля. Коровы, несмотря на жару, не сбавляли удоя. Наконец прибыли долгожданные двадцать четыре тонны кровельного железа. Солнышко и то словно подмигивало в этот день удачливому председателю. Теперь ему только жить да жить. Пятьдесят семь лет — невелики годы. Если все так же пойдет и дальше, то старость может и повременить со своим приходом.
И в личной жизни тоже одни радости. В Невьянске родился третий внук: Петя. Нынче все они соберутся в дедовском доме.
Хорошо быть дедом. Честное слово, хорошо. Это какое-то второе отцовство. Только осмысленнее… И как бы… ну, что ли, увесистее. Громче.
Разнуздав и привязав к правленческой коновязи Жимолость, Петр Терентьевич поздоровался с приезжими плотниками, торопливо прошел в старый, тесный председательский кабинет. И там, будто по его заказу, из приглушенного настольного репродуктора послышался ласковый «Танец маленьких лебедей».
Музыка — добрая спутница Петра Терентьевича. И в нелегкие годы его жизни он обращался к ней со своими раздумьями.
Человек сердечный и тонкий, Бахрушин огрублял себя, точно стесняясь показать людям свой мир чувств и переживаний. Не всегда удобно седеющему человеку, да еще занимающему видное положение, восторгаться чарующей мелодией, которая, смолкнув сейчас, продолжает звучать где-то в забеленной временем голове.
Дослушав «Танец маленьких лебедей», выключив репродуктор, Петр Терентьевич подошел к письменному столу и увидел под старинной фунтовой гирькой продолговатый белый конверт, оклеенный иностранными марками, с адресом, написанным на двух языках.
— Сашунька! — позвал он секретаря-машинистку. — Где ты?
Вошла худенькая белокурая девушка в легком, маркизетовом сарафанчике.
— Я тут, Петр Терентьевич. Сводку перепечатываю.
— Оказывается, письмо какое-то пришло, а ты хоть бы что…
— Так я же не хотела мешать… из «Лебединого» ведь передавали…
Петр Терентьевич посмотрел на девушку и с напускным безразличием сказал:
— Неужели из «Лебединого» А я как-то мимо ушей пропустил.
— Да ладно уж, Петр Терентьевич, — улыбнулась девушка. — При мне-то зачем вам так говорить? Лебедята-то все еще, наверно, у вас перед глазами скачут.
— Может быть. Только теперь время служебное, А мы тобой люди солидные. Так или нет?
— Наверно. Особенно я.
Бахрушин расхохотался.
— Откуда письмо, Сашуня?
— Из Америки, Петр Терентьевич.
— Из какой Америки?
— Из Нью-Йорка, Петр Терентьевич. Вот. Тут написано.
Бахрушин надел очки и прочел на конверте:
«Господину президенту колхоза Бахрушину Петру Терентьевичу».
— Да кто же меня может знать в Америке по имени и отчеству?
Девушка не ответила.
— Это письмо, вернее всего, о бычках, — высказал догадку Бахрушин. — У нас нынче пять племенных бычков на экспорт берут. Что ж ты не вскрыла, не прочитала? Доложила бы.
— Я не должна была вскрывать это письмо, Петр Терентьевич…
— Это почему, если у тебя от меня допуск ко всякой переписке?
— А к этому письму меня никто не допускал, — ответила Сашуня, понизив голос и опустив голову.
Разглядывая далее конверт и прочитав имя отправителя, Бахрушин вдруг умолк. Рука его дрогнула. Кольнуло в пояснице. Пол слегка качнулся. На мгновение потемнело в глазах, потом снова стало светло. Даже слишком.
— Сашуня, ты иди и допечатывай, что там надо… Да выдерни ключ из двери, чтобы минут с десяток ко мне никто не входил.
Девушка ушла. Бахрушин медлил с распечатыванием письма.
«Значит, не без колокола звон», — вспомнил он о слухе, дошедшем до него еще в прошлом году.
А слух состоял в том, что брат Петра Терентьевича Трофим, считавшийся убитым сорок лет тому назад под Омском, живет в Америке.
На это никто тогда не обратил внимания, тем более что слух принес прожженный враль и забулдыга фотограф, кочевавший из одной районной газеты в другую, Васька Тутышев.
А теперь не оставалось сомнений — Трофим жив.
Петр Терентьевич неторопливо вскрыл конверт и вынул вчетверо сложенное письмо, из которого выпала фотографическая открытка.
С открытки глядел человек лет шестидесяти или более. Бритый. В шляпе. В хорошем клетчатом пиджаке. При галстуке.
Это был Трофим. Постаревший и обрюзгший, но не потерявший крутого излома поседевших бровей. Та же знакомая отцовская горбинка на носу, тот же широкий лоб и та же ямка на подбородке. Он смотрел со снимка на Петра Терентьевича не заносчиво, не возвышая себя над ним, а даже наоборот — глаза Трофима показались Бахрушину усталыми и скорбными.
Бахрушин имел обыкновение прежде разглядеть нового человека, а потом начинать с ним разговор. Так он поступил и теперь. Рассмотрев Трофимову карточку, он принялся читать письмо, отпечатанное на пишущей машинке куда более четко и опрятно, чем это делала правленческая машинистка Сашуня.
«Мая, 12 дня, 1959 года,
город Нью-Йорк.
Любезный брат мой Петр Терентьевич!
Не удивляйся, мало ли чего не случается на белом свете. Хотел я прожить мертвым для тебя, для первой моей жены Дарьи Степановны, для всех, кто меня знал. Да не сумел.
После того как я отступил с Колчаком из родных Бахрушей, мне много пришлось постранствовать. От Колчака я убег под городом Омском. Потому что я раньше других понял, что ему скоро будет полный разгром, и я не захотел ради оттяжки этого полного разгрома класть свою молодую голову. Перебежать фронт к красным я тоже боялся, потому что не мог ожидать пощады даже от тебя, моего родного брата. И я подался в Шанхай. А из Шанхая уплыл искать счастья в Америку. Потому что мне в России ни от какой власти пощады ждать было нельзя. Если бы даже взяли верх белые, они бы меня тоже прикончили как дезертира. Ведь я же убег из ихней армии.
В Америке спервоначалу жилось мне впроголодь. А потом я повстречал русских кержаков. Они-то меня и пристроила работать на ферму в Нью-Йорк штате, к одному старому и богатому фермеру до имени Роберт. Этот Роберт мною дорожил, а потом он помер, и я женился на его вдове по имени Эльза. Она на семь лет старше меня. У нее от Роберта дочь. А у меня от нее никого не было, и теперь-то уж, само собой, никого не будет. По званию я считаюсь фермером с наемным трудом. Несмотря на это, ваш посол уважил мое чистосердечное прошение, в котором я, как принявший молоканскую веру, ничего не утаил, и велел впустить меня в Советский Союз на тридцать дней, не считая проезда туда и обратно. И наш департамент тоже не усмотрел в том, что я должен повидать брата и родное село, ничего противоречащего. За меня хлопотал Джон Тейнер. Он пишет разные разности в газетах и поедет со мной, чтобы описать, как я приеду в родное село и как я там буду жить. К тому же я, как молоканин, не должен умереть, не вымоливши не для себя, а для своей души прощения на коленях у тебя и у Дарьи Степановны, которую я бросил ради того, что боялся умереть молодым.
И если ты не простишь меня, Петрован, и не пустишь посидеть в доме, где я родился и вырос, то я хотя бы, как странник, постою под родимыми окнами, посижу на могиле отца и матери и отбуду обратно в Нью-Йорк штат на свою ферму.
Про тебя и про Дарью мне прочитали из ваших газет, где было напечатано про то, что вас вознаградили за новую породу коров орденами. Тогда-то я и возымел желание безотлагательно побывать в Бахрушах.
Знай и верь мне, мой брат Петрован, что я еду с открытой душой. Кормить себя не заставлю. Мне наменяли вашей валюты достаточно. Не имей и ты зла на меня. Встреть меня тоже с открытой душой, если даже мои грехи незамолимы перед тобой и перед моей первой женой, Дарьей Степановной.
Жить нам, Петрован, теперь уж осталось не так долго, и мы должны расстаться на этом свете как люди. Спорить нам тоже больше не о чем. Ты это поймешь, когда я тебе расскажу все без утая и откроюсь перед тобой, как на духу».
Далее следовала подпись с твердыми знаками написанная дрожащей рукой:
«Трофимъ Т. Бахрушинъ»
Четырежды перечитав письмо, стараясь как можно больше увидеть не столько в его строках, сколько сквозь них, Петр Терентьевич позвал Сашуню, попросил ее отвести Жимолость на конный двор, а сам принялся звонить в гараж, чтобы ему выслали «какую ни на есть машину, хоть бы даже самосвал».
- Последние заморозки - Евгений Пермяк - Советская классическая проза
- Повелитель железа (сборник) - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов - Советская классическая проза
- Марьина роща - Евгений Толкачев - Советская классическая проза
- Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская - Советская классическая проза
- Том 7. Эхо - Виктор Конецкий - Советская классическая проза
- Неожиданное утро - Даниил Гранин - Советская классическая проза
- Слово о Родине (сборник) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Лицом к лицу - Александр Лебеденко - Советская классическая проза