Дорога неровная - Евгения Изюмова

- Выходи за меня, Павла Федоровна, замуж.

- Может быть, вы пьяны? - осведомилась Павла.

- Да не пьян я! - воскликнул Максим. - Просто люблю тебя, и сам не знал, что люблю! А как узнал, что муж приехал, словно обезумел, свет в глазах померк! Узнал, что уехал - крылья за спиной выросли!

- Да вы ведь женаты, Максим Егорович, - рассмеялась весело Павла. - Вы же не татарский хан, чтобы гарем разводить!

- Женат, да не женат, - ответил Максим. - Не расписаны, не венчаны. До Тавды - далеко, а церквей у нас нет, да я бы в церковь и не пошел.

- Да вы бы хоть спросили сначала, люблю ли я вас? - всплеснула Павла руками.

- Панюшка, - с жаром произнес Максим, - если и не любишь, я всё сделаю, чтобы полюбила. Я тебя на руках носить буду, шубу новую сошью, я ж охотник, милая, все у нас будет, у меня ж ничего из рук не вываливается, и я… - он не смог больше ничего сказать в похвалу себе и вновь повторил: - Выходи за меня!

- Максим Егорович, вы словно покупаете меня - и то, и се сулите, - усмехнулась опять холодно Павла, - но я выйти замуж за вас не могу.

- Не можешь? - вскипел Максим. Еще ни перед одной бабой он так не плакался, легко и быстро брал своё, а эта кочевряжится! Он сдернул ружье с плеча. - Соглашайся, или я тебя убью, чтоб никому не досталась, и сам застрелюсь, всё равно мне без тебя не жить! День и ночь в глазах стоишь!

Павла осторожно отвела в сторону ствол ружья, поманила за собой, взяв в руки керосиновую лампу. Максим двинулся следом, обожженный сладкой мыслью скорого обладания Павлой. А та подняла лампу повыше над головой, чтобы свет стал ярче, показала на спящего Витюшку:

- Стреляй, Максим, но сначала его убей.

Максим ничего не ответил, вышел на цыпочках из комнаты, пересек кухню, прикрыл аккуратно за собой дверь, выходя в сени.

Серко всхрапнул, увидев хозяина, потянулся к нему, он уже простил Максима за удар плетью. Максим взял повод в руку, вывел коня за ворота, пошел по улице, ведя его за собой, и чувствовал, как по щекам текли слезы. И Серко, наверное, опять удивился - никогда не видел хозяина таким поникшим и сгорбленным. За околицей, вскочив в седло, Максим обнаружил притороченный мешок с рыбой. Отвязал его, размахнулся и зашвырнул подальше в сугроб: в самом деле, не везти же рыбу обратно, а к сестре Максим не хотел ехать - он никого не желал видеть.

Максима Дружникова Павла не любила, и его выходка с ружьем сильно перепугала ее: вдруг, в самом деле, застрелит, останется Витюшка сиротой. Всю зиму она жила в постоянном страхе, что Дружников совершит какую-либо глупость. И он совершил: дважды приезжал свататься, а на третий просто взял её силой. После того Павла тихо плакала, свернувшись клубком, а Максим стоял на коленях рядом и гладил ее по голове:

- Ну не плачь, Панюшка, я люблю тебя. Еще сильнее, чем прежде. Думал, возьму силой, и все уйдет, а чувствую - люблю. Не знаю, как тебе это объяснить, не умею. Выходи за меня, любушка. Я на всё для тебя готов.

Павла не откликалась, только тихонько поскуливала, как щенок, которого ни за что ни про что взяли да пнули. Всё в её душе бунтовало против насилия Максима, но в то же время она сознавала, что ей с ним было хорошо в момент близости, потому, наверное, и было душевно так плохо. Максим долго что-то говорил бессвязно и горячо, но Павла молчала, и он ушел со смешанным чувством вины перед Павлой, удовлетворения своего мужского желания и злости: на коленях перед ней стоял, а она ровно чурка бесчувственная.

С той ночи он не появлялся в Шабалино, и Павла со злостью думала: «Поматросил и бросил, вся любовь до постели была», - вскоре злость переросла в ненависть. Но самое главное, она вдруг почувствовала себя беременной. К деревенским повитухам обратиться страшилась из-за сплетен, в больнице аборт ей не сделают - существует специальное правительственное постановление, запрещающее аборты. Оставалось ехать обратно в Тюмень, и хотя там её ожидал ад, Павла решила написать в роно, чтобы ей нашли замену, объяснив, что должна уехать по семейным обстоятельствам. Все это подкосило Павлу, она заболела. И к ней то ли в бреду, то ли наяву приходил похожий на лесовика дед, поил её настоем горьких трав, что-то шептал над ней. А потом навалился сон, и как сказала потом бабушка Фёкла, которая прибиралась в школе, Павла проспала ровно двое суток. И проснулась здоровой.

А Максима все не было…

Зато приезжала Ефросинья, сначала костерила Павлу почем зря, потом заплакала по-бабьи навзрыд:

- Уехала бы ты, учительша. Не забирай у меня Симу, - она не сказала, что боится не столько ухода Максима, сколько того, что останется ни с чем - ни достатка, ни дома, ведь сама она колготилась по хозяйству, а работал в колхозе Максим. Дом и всё в нем было сделано его руками, весь достаток - от него.

А Максима не было…

Приходила Елизавета Бурдакова, просила за брата:

- Измучился он весь, исхудал. Все равно ему с Ефросиньей не жить, ладу не было у них и прежде, а тем паче сейчас. Уйдет он всё равно от нее, да он и так живет у родителей. Ты за ним, Павла Федоровна, будешь как за каменной стеной, выходи за него.

Но Павла слушала, оледенев, и молчала.

А Максим не приходил…

И Павла отправила заявление в роно.

Ответ из Верхней Тавды с разрешением уехать, не дожидаясь замены, пришел в августе, и Павла стала готовиться к отъезду.

Все было уложено за пару дней. Павла попрощалась с шабалинскими друзьями, с ребятишками, которых учила два года. Ожидая подводу, которую ей выделил Симаков, чтобы доехать до района, бродила Павла бесцельно по своей квартире, по классу. Школу она хорошо подготовила к новому учебному году - все побелено, покрашено. В классе - новые парты, в шкафах - новые наглядные пособия, нарядный глобус. Про то, что Шабалинская школа отлично подготовлена к новому учебному году, даже в тавдинской газете написали.

И в учительской квартире тоже порядок, не то, что было, когда она приехала. Павле было грустно и жаль покидать Шабалино: ей хорошо жилось и работалось здесь, ее уважали в роно, и вот приходится уезжать. Она понимала, что в материнском доме будет невесело: мать начнет пилить её беспрестанно, плача и сердясь, что второй раз дочь собирается родить вне брака (с Иваном отношения так не были узаконены), сестры начнут насмехаться и фыркать, как это было после рождения Вити, но Павле просто некуда было притулиться.

В коридоре затопали сапоги. «Наверное, возчик», - подумала Павла, очнувшись от дум. Дверь распахнулась. На пороге стоял Максим Дружников - хмурый, потухший, похудевший. Павла пристально глянула на него и почувствовала, что силы оставляют ее, и стала оседать на пол в обмороке. Максим едва успел подхватить женщину на руки.

Глава VII - Максим и Павла

За мужем, за заступником…

Н. Некрасов

А числа дни за днями

Вершат свои круги,

То входят в дом друзьями,

То лютые враги.

С. Островой

С севера Уральских гор текут две быстрые холодные реки - Сосьва да Лозьва. Встретились, обнялись-слились, и дальше побежала уже другая река - Тавда. Многоводная, то быстрая, то ленивая, текла она мимо Вагильских да Пелымских болот на встречу с Тоболом. По Тавде-реке, бывало, и Ермак хаживал на своих крепких и быстрых стругах. До самого Пелыма доходил.

Земля Сибирская поразила своим богатством Ермака - леса необозримые и могучие, зверье в них разное, рыбы в реках - ловить-не переловить, и земля плодородная - есть ягоды, грибы, травы полезные.

И Притавдинский край не был исключением. Прекрасные нетронутые сосновые леса стояли вокруг, только в устье небольшой речушки, впадавшей в Азанку, правый приток Тавды - еловые, потому и назвали речушку Еловкой. Ели были столь высоки, что запрокинешь голову, посмотришь на небо, и покажется тебе, что деревья подпирают остроконечными вершинами небо…

О больших возможностях Сибири и Притавдинского края, вернувшись из путешествия оттуда, в своем отчете царскому правительству написал Дмитрий Менделеев, который был родом из Тобольска и любил свой край. Упомянул и о суконной фабрике, расположенной в нескольких верстах от реки Тавды в глуши лесов. Одному Богу известно, почему основал владелец свою фабрику в столь уединенном месте, однако в поселке, кроме конторы, были построены жилые дома и церковь, сооружен и большой пруд, ведь для суконного производства требуется много воды.

Удаленный, дикий, но не безлюдный был край Притавдинский в начале двадцатого века. Уже стояли лесопильные заводы в селах Кошуки и Жиряково, в последнем даже строили баржи деревянные, и суденышкам тем хватало работы: вниз по Тавде, далее по Тоболу да Иртышу на восток шло мочало, смола-живица - янтарные слезы сосновые, деготь, древесный уголь, даже дрова отвозили в Тюмень. А в устье реки Каратунки, тоже впадавшей в Тавду, стоял одноименный поселок, отмеченный уже на планшете Кошукской волости Туринского уезда Тобольской губернии.