Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

не похожа на подход большинства современных американцев, отправляющих родителей в дома для престарелых, где их навещают два раза в год.

В лесах я не пробовался на роль няньки; я бы все равно с ней не справился, поскольку едва мог следить за собственной безопасностью и приходилось всему учиться на ходу. Но я наблюдал за волчицей, которая получила должность опекуна, и запоминал ее действия. Что оказалось очень кстати, когда мне пришлось стать нянькой за неимением других кандидатур. Когда несколько лет спустя я вернулся в Редмонд и Местав отказалась от волчат, нам с Карой удалось спасти троих из четверых родившихся, и кто-то должен был научить их жить в стае, то есть научить их руководить; к концу обучения я буду стоять в иерархии выше только Кины, которому суждено было родиться сигнальщиком.

Волчата обучаются на примере; наказанием для них становится отсутствие необходимого детенышам тепла. Когда волчата вели себя хорошо, я барахтался в самой гуще их игры. Когда они выходили за рамки дозволенного, я прикусывал их, переворачивал и скалил зубы над горлом, чтобы знали: они могут мне доверять. Я показывал им различия в иерархии через питание, потому что волки воистину являются тем, что едят. Получается своеобразный цикл: то, чем питаются волки, определяет их ранг в стае; их ранг в стае определяет то, чем они питаются. Поэтому, как только мы с Карой перевели волчат со смеси «Эсбилак» на кроличье мясо, я начал давать им разные части животного. Кине, самому младшему по рангу члену стаи, доставалось содержимое желудка. Нода, задиристый бета, получал «мясо движения» – крестец и ляжки. Ките я давал драгоценные потроха. Когда они стали способны осилить целые телячьи туши, я направлял волков к соответствующим частям, как это делали для меня волчьи братья в Канаде.

Грубиян Нода иногда отпихивал Киту в сторону, чтобы добраться до хороших частей, то есть сердца и печени. Когда это случалось, я переставал есть и затевал короткую шуточную драку с Киной, а потом возвращался «к столу» с гудящей в жилах кровью и стучащим в висках адреналином. И этого хватало, чтобы Нода отступил и делал так, как велел я.

Я научил их собственному языку: что скулеж на высоких нотах означает поощрение, а низкий тон успокаивает. Что рычат в знак предупреждения, а звук «уф-уф» предупреждает об опасности.

Но самым трудным уроком, который я должен был преподать, стал порядок важности в стае. Если стая в опасности, альфу защищают любой ценой. Всех остальных можно заменить, но, если погибнет альфа, стая, скорее всего, перестанет существовать. Поэтому я выкапывал «ямы для встреч» – глубокие дыры в земле, куда можно спрятаться от опасности в виде медведя, человека или любой другой угрозы, – и потом играл с волчатами в салочки, кусая их за ноги и за ляжки, будто преследующий хищник. Я направлял их к ямам, так они понимали, что единственный способ спастись от меня – это зарыться поглубже. Но я должен был убедиться, что они всегда впускают Киту первым. По сравнению с будущим альфой жизни Ноды и Кины были второстепенными.

И каждый раз эта мысль убивала меня. Потому что, как бы сильно я ни хотел стать волком, я всегда оставался человеком. А какой родитель выбирает одного ребенка в ущерб другому?

Кара

Циркония Нотч живет на экологической ферме так далеко на севере штата Нью-Гэмпшир, что это уже практически Канада. Мы заезжаем во двор, там пасутся козы и ламы, что несказанно радует мать, потому что можно разрешить близнецам погладить животных и скоротать время, пока я встречаюсь с адвокатом.

Мисс Нотч сказала по телефону, что сейчас редко вспоминает о своем юридическом образовании. У нее появилась новая профессия: медиум для почивших домашних животных. Пять лет назад она открыла в себе этот дар, когда посреди ночи к ней явился дух соседского лабрадора и испугал ее лаем. И действительно, дом соседей горел. Если бы Циркония не разбудила их вовремя, произошла бы катастрофа.

При входе в дом меня окутывает запах ладана. В каждой перегородке окна с двадцатью пятью крошечными стеклами стоит банка из-под желе, наполненная чем-то похожим на воду с добавлением пищевого красителя. В результате получается нечто среднее между радугой и аптекарской лавкой из «Ромео и Джульетты», как она рисовалась в моем воображении, когда я читала в десятом классе книгу. В дверном проеме висит занавеска из хрустальных бусин, но если встать под определенным углом, то видно Цирконию, сидящую с клиенткой за столом, покрытым фиолетовой кружевной скатертью и усыпанным вереском. У Цирконии длинные белые волосы, а вокруг шеи обвивается татуировка в виде лозы душистого горошка и исчезает под воротником. Пушистая безрукавка выглядит так, словно начинала свой путь на спине одной из лам во дворе. В руке женщина держит веревочную собачью игрушку для жевания.

– Нибблс передает, что она не хотела пачкать новый ковер, – говорит Циркония; ее глаза закрыты, тело слегка покачивается. – И что сейчас она с вашей бабушкой Джейн…

– Джун? – переспрашивает посетительница.

– Да. Иногда трудно разобрать имена в лае.

– Вы можете сказать, что мы скучаем по ней? Каждый день.

Циркония поджимает губы:

– Она вам не верит. Подождите… Она называет имя. – Циркония открывает глаза. – Она жалуется на суку по имени Хуанита.

– Хуанита – наш щенок чихуахуа! – ахает посетительница. – Конечно, вообще-то, она сука, но она вовсе не замена Нибблс. Никакая собака не сможет ее заменить.

Циркония прижимает руки к вискам и зажмуривается.

– Нибблс ушла, – говорит она и откладывает игрушку.

Сидящая напротив женщина в отчаянии.

– Но вы должны передать ей наши слова! Скажите, что мы ее любим!

– Поверьте, – Циркония касается руки женщины, – Нибблс знает. – Она деловито поднимается и замечает меня сквозь хрустальную занавеску. – С вас триста долларов. Я принимаю личные чеки.

Пока Циркония провожает посетительницу в прихожую за пальто, я успеваю разглядеть, что под черной юбкой на ней надеты ярко-розовые лосины.

– Ты, должно быть, Кара, – говорит она. – Проходи.

Она обнимает на прощание хозяйку почившей собачки:

– Если Нибблс навестит меня во время других сеансов, у меня есть ваш номер телефона.

Хрустальные бусины поют, когда я прохожу сквозь них.

– Итак, – начинает Циркония, – ты добралась.

Я присаживаюсь на стул:

– Скорее, это заслуга матери. Она снаружи с моими единоутробными братом и сестрой.

– Она не хочет зайти в дом? Я могу приготовить ей чай, погадать на листьях.

– Я уверена, что у нее там все в порядке, – говорю я.

Циркония исчезает за другой хрустальной занавеской и возвращается с двумя дымящимися чашками. Их содержимое похоже на оставшуюся после мытья посуды