Опасная привычка заглядывать в окна - Елена Костадинова

Мысли постепенно переместились в лес. Как можно было теперь туда попасть, по какому поводу?

Да, я всегда знал, что ходьба благотворно влияет на мои умственные способности! У меня был отличный повод попасть в коммуну. Послезавтра выходил номер газеты с моим солнечно-медовым материалом, и я мог поехать в лес на выходные с этим номером и навязаться в гости. С журналистами обычно любят дружить, если нечего скрывать. А председатель с мозолистыми руками, кстати, был предельно вежлив и доброжелателен, однако в гости «на чаек» не пригласил. Ну, тут уж приходилось проявить настойчивость, переходящую в наглость.

Где происходит главное – здесь, в городе, или в лесу? Пока в этом вопросе была полная неясность, даже ходьба не помогала. Я заново начал перебирать разговор, слышанный ночью. Что за «странные смерти»? Может то, что избежал вчера Валерка, сегодня, кстати, немного бледный, но бодрый. А птица не-феникс? В голову лезла всякая чушь. Про раскаленные ветки и новый способ готовить жаркое.

Нет, я должен был попасть в этот лес еще раз. В этот лес, полный тайн. Ну, это уже пошли литературные штампы. Все-таки ходьба явно располагает к творческой деятельности. Я начал размышлять, как мне разговаривать с председателем. Проще всего было косить под простака, которому понравился чай с медом. Это мы могём. Журналист, часто, тот же артист.

Я шел по городу, который должен был бы любить, потому что жил в нем с детства, и который не мог полюбить, как ни старался. Я помотался по стране и вне ее, я видел разные города и, когда мне говорили, что наш город не хуже других, я, если и не возражал вслух, то, внутри, в душе был твердо убежден в обратном. Я искренне удивлялся молодым горожанам, которые и вправду любили этот город, находили в нем прелесть и индивидуальность. Я же не мог забыть двор моего детства, усыпанный красной рудой и вечно пьяных люмпенов-соседей, по которым плакала тюрьма. Недолго плакала, так как почти каждый мужик, а потом и пацан из моего двора рано или поздно сели, за исключением подлого Валика. Да и то, потому что отец его был капитаном милиции, а не потому что Валик был чист.

Я иногда заезжал в свой двор, сам не знаю зачем. И каждый раз убеждался, что никто из моих детских знакомых не меняется. А все стареют – грязно, пьяно и безысходно.

Они еще проворачивали какие-то дешевые делишки, пытаясь заручиться моей поддержкой, но у них ничего не получалось (и с поддержкой, и с делишками).

Они сидели в своих прокуренных хрущобах – бывшие зеки с прочифиренными черными зубами, кашляли, распространяя палочки Коха, пили самогон, затягивались травкой и планировали своими дебильно-пьяными мозгами аферы, коим не суждено было сбыться. Потому что место, которое они выгрызали себе зубами в блатной иерархии, заступала беспредельная молодежь на «мерсах». Молодые эти плевали на «понятия», и, казалось, всю оставшуюся жизнь будут хозяйничать в городе, стране и мире.

Мой двор был на окраине. И из всего нашего двора, из шести домов только я вышел в люди. Может, потому что папа мой был инженер, а мама – врач, единственная интеллигентная семья в радиусе пятидесяти километров. А может потому, что я всей душой возненавидел наши дворовые «свинцовые мерзости»?

Я откололся от дворовой компании, когда мне было четырнадцать лет. Мы нормально проводили время. Играли с девчонками в «казаки-разбойники» и «цепи-цепи», вечерами на «козле» (так назывался стол, на котором до программы «Время» папаши моих приятелей играли в домино) щелкали семечки, влюблялись. А, когда я в десять нуль-нуль отправлялся спать (отец, обычно мягкий, в этом вопросе был кремень), мои приятели шли в темные переулочки.

Короче, дело кончилось тем, что однажды ранним утром их, одного за другим подняли из теплых постелей и посадили на разные сроки за изнасилование. Меня даже не вызывали. Участковый, который жил в соседнем доме, прекрасно знал про мой режим.

Все. Я нашел интересы вне родного двора, и с тех пор отдалялся от друзей детства и не слишком приятных детских воспоминаний все дальше и дальше. А когда родители умерли, отделился окончательно, поменяв квартиру на меньшую в новом районе.

* * *

Конец негазетного дня в редакции спокойный. Это в газетный день – то есть в день, когда сдаются в типографию сверстанные полосы, у нас светопреставление – кричит всегда спокойный и юморной редактор Илья Леонидович, желчный ответственный секретарь – Олег Петрович шипит на Раечку – нашу заведующую отделом социальных проблем. Я вишу на телефоне, уточняя что-то важное. Валерка то и дело поправляет очки, вычитывая свою серьезную экономическую статью. С прямой спиной у компьютера сидит наборщица Алина, быстро набирая полосы. Вдохновенно кликает мышью верстальщик Александр, тихо, как крыска (на мышь она не тянет по объему) пьет свой кофе секретарша шефа Зинаида, стреляя у нас сигареты, пока мы носимся в запарке и ничего не соображаем. В общем, все силы брошены на то, чтобы вовремя сдать газету.

А сегодня идет обычная планерка, дают задания на будущий номер, потому что для этого номера мы трудились всю прошлую неделю. Только я вынужден искать информацию до последнего и писать ее прямо в газетный день – иначе мы отстанем от семидесяти газет нашего городка. Но пока не отстаем, у нас везде свои люди, коим выпоено немеряно коньяку.

– Раиса! – говорит главный редактор Илья Леонидович, – если я еще раз увижу, что ты взяла заголовок из прошлогодней подшивки, я лишу тебя премии. Полюбуйтесь, -маленький лысый редактор кубарем скатывается со стула, достает с полки старую подшивку, в которую заложен лист А4. Раскрывает ее в нужном месте и тычет толстым пальцем.

– Вот – «Расскажем ребятам о зверятах». О лебедях в парке Гагарина. Июнь прошлого года. Все логично. А вот номер за этот год, за прошлую неделю – о цирке-шапито, который приехал и остановился на Октябрьской. Ну, мало того, что заголовок, прямо скажем, хреновый, – кипятится шеф, – Да еще и с прошлого года вытащила. Ох, Раиса! Доведешь ты меня, уволю на хрен.

О том, что у Раисы проблема с заголовками всем известно, и что Раиса так делает постоянно, мы знаем все и давно, вот, наконец, и шеф поймал, сподобился. Мы с Валеркой переглядываемся. Вообще-то это мой материал – про Цирк, который приехал пару недель назад, это, типа, новость. Я даже видел администратора, по совместительству, дрессировщика, который приходил к Олегу давать объявление.

Это было в прошлую среду, когда мы вовсю трудились над «маничкой», набивая в компы результаты трудов. Вначале в коридоре послышался шум и какое-то бряцание и звяканье, потом мы услышали бас. Звякающий человек с басом разговаривал так интересно, что я тут же оторвался от своего занятия и начал слушать.

– Ай вонт сделать объявление в вашу ньюспэйпа, что в ваш таун приехал наш Циркус. Ве ай кэн это сделать?

Что, видимо, должно было означать, что человек хочет дать объявление о том, что в наш город приехал цирк и интересуется, где это сделать.

Мы с Яровым переглянулись, и я сказал,

– Пойду гляну, что там за «Ай вонт». Я с удовольствием отвлекся от «манички», которой мы занимались, потому что интересных людей предпочитаю чему угодно. А такая странная речь могла быть только у необычного человека.

У Зинаиды в приемной стоял большой мужик с красной физиономией в малиновой косоворотке в восточных огурцах, подвязанной веревкой с кистями, потертом кожаном жилете с бахромой до колен и сапогах со шпорами. Стало ясно, откуда звяканье, которое сопровождало столь странную речь. Пахло навозом, опилками и вообще в малюсенькой приемной стоял жуткий духан, Зинаида уже начала обмахиваться тетрадкой, и когда я вошел, с облегчением воскликнула,

– Двери оставь открытыми! – Что я и сделал.

От мужика веяло просторами, горячими конями, пыльными дорогами, путешествиями и приключениями. Заманчиво от него пахло для журналиста, безвылазно сидящего в городской газете.

Зинаида как раз объясняла мужику, что наша редакция может составить небольшую заметку об их цирке, за приемлемую плату, чуть дороже просто объявления, на что он кивал и повторял, – Йес, Йес, – надо сказать с жутким акцентом.

– А вот и наш заведующий отделом информации, – сбагрила мне мужика Зинаида. Тот улыбнулся хищной улыбкой – клыки торчали ниже остальных зубов, и железной рукой пожал мою руку так, что пальцы слиплись. Мы вышли от Зинаиды и мужик зазвякал своими шпорами, а перехватив мой косой взгляд, начал горячо говорить,

– Ю не гляди, что от меня дух такой, ты знаешь, я и эдминистрэйтор и дрессировщик. Ох, какие у меня звери талантливые, ты б видел! Смок будешь?

– Курить?

– Ну да

– Пошли на лестницу

Мы вышли на лестницу, где было полно пустого пространства, которое как бы съежилось от присутствия дрессировщика-администратора.