Последний в семье - Иосиф Опатошу

Когда бричка с Мразовской пропала из виду, Сорка еще долго смотрела, как колеса, проворачиваясь, утопают во влажной земле. Она увидела, как Мразовская неловко запрыгнула в бричку, и подумала, что, должно быть, учительница очень несчастна. С сегодняшнего дня Сорка всегда будет готовить уроки и придумает, как бы ей помочь.

Глава 6

Лес цветет, Сорка взрослеет

Прошло лето, затем зима, потом еще одно лето и еще одна зима, а сосновый лес вновь ожил, запахло грибами и хвоей.

Далеко в лесу змора[13] оправилась от своего долгого зимнего сна, зашагала в белой рубахе по лесам и полям, раскинула длинные, льняные, похожие на солому волосы над домами и деревнями. Коровы стали беспокоиться в стойлах, терлись о стены, мычали — их тянуло в поля.

Опьяненная юностью и свежестью, пятнадцатилетняя Сорка с веточкой сирени в черных растрепанных волосах ходила по вечерам на Вислу и бросала в воду все, что попадалось под ноги. Она то и дело останавливалась и смотрела с тоской на ветряную мельницу, стоящую на холме и освещенную золотым пламенем, которая загоняла своими крыльями ярко-красное солнце за лес. И небо окрашивалось кровью.

От избытка молодой бодрости Сорка сама не знала, чего ей хочется. Она закусила губу, бросилась на траву, закинула голову и увидела, как лес и мельница пылают в Висле, а там, где лес опрокидывается в Вислу, гуляет вверх ногами парочка.

Сорка рассмеялась, но тут же замолчала, боясь, как бы парочка ее не заметила, и заползла на четвереньках за куст.

Цыган с еще совсем юной цыганкой пришли с другого берега Вислы. Они сложили очаг из камней и разожгли огонь. Цыган вынул из мешка цыганки белого гуся, сунул большой палец ему в глотку. Клюв сжался, и гусь повис на пальце с вытянутыми лапками и остекленевшими глазами. Цыганка облепила глиной живого гуся, чтобы потом было легче ощипать его, и положила в огонь. Закатав платье по колено, она смыла глину с рук и ног и подошла к цыгану.

Тот спрятался от нее, как от маленького ребенка, за ветвистое дерево. Он кружил вокруг дерева, стараясь держаться у цыганки за спиной, а та искала его, не понимая, куда он пропал. Цыган протянул руку из-за дерева, и цыганка, радостно визжа, бросилась к нему на шею. Они упали и начали кататься по траве, точно лохматые собаки.

Сорка чуть не рассмеялась в голос тому, что они играют, словно дети, и ощутила, как нечто разливается по ее телу от кончиков пальцев. Она задержала дыхание и смутилась.

Вдруг Сорка вздрогнула: птенец выпал из гнезда, словно камешек, и замер рядом с ней. Она схватила его, потормошила, приставила клювик к губам, подышала на него, смазала слюной, и птенец пришел в себя. Сорка положила птенца за пазуху и завороженно поглядела туда, где лежала парочка. Маленькое существо грело грудь, гладило Сорку крыльями и клювиком, а свежий запах жареного гуся приятно щекотал ноздри и нагонял усталость. От счастья Сорка закрыла глаза.

Над Вислой пронеслась Ванда и расправила полы своего платья над верхушками деревьев. Они выглядели как медно-янтарные столпы. Ванда задержалась перед заходящим солнцем, покачалась на прозрачных облачках и осыпала Сорку блестками, слепящими песчинками.

Неясный образ матери, наряженной в субботние турецкие шали, манил, показывая Сорке жемчужное ожерелье и длинные бриллиантовые серьги. Она сняла с груди медальон в виде Стены Плача, размером с золотое блюдечко, рассмеялась и позвала к себе…

Влажная прохладная земля, трескаясь от избытка свежести, кишела миллионами тварей. Она дышала тяжело и прерывисто, испуская тысячи запахов, гудела и обволакивала, поглощала все вокруг.

Сорка почувствовала, как земля охлаждает ее тело, а от ароматов кружится голова. Она вцепилась кончиками пальцев ног и рук во влажную землю. Та впитала в себя все клеточки тела Сорки, спавшие в течение пятнадцати лет, и стала понемногу открывать их, будто заряжая силой и наполняя жизнью. Сорка зажмурилась еще сильнее.

Недовольная спокойствием Сорки, Ванда хватала одно облачко за другим, яростно бросала их на холм и разрушила его. Из облаков появился юный Потоцкий на черном коне и направился к Сорке.

Изящный, со светлыми локонами, он спустился с коня и нагнулся:

— Прекрасная пани, не пугайся! Это я, твой возлюбленный. По лесам, по полям я ищу тебя. Дубы состарились, засохли от старости, ушли в землю, и та вырастила крепкие дубы еще выше — до облаков, а я все ищу тебя. Теперь никто нас не разлучит! Иди, прекрасная пани, сядь на мою черную лошадь, держись за мой белый плащ, иди! Столы накрыты, гости ждут нас, мой дворец пустует без тебя…

Граф взял ее на руки, завернул в белый плащ, и конь полетел, понесся, как черный орел, через леса.

Сорка чувствовала, как горят, пылают бледные губы графа, и прижималась к нему все сильнее и сильнее, ух!

Усталая и задумчивая, Сорка очнулась, расправила помятое платье и почувствовала, что с ней что-то произошло. Вещи, которых она раньше не замечала, вдруг прояснились у нее в голове, она словно взглянула на них по-новому. Сорка устыдилась самой себя и оглянулась. Ей показалось, что в полутемном лесу, где-то там, за деревьями, сидят папа, Брайна, Борех и глаз с нее не спускают. Ее лицо загорелось жарким огнем. Со всех сторон она слышала шаги, видела тянущиеся к ней руки. Сорка вынула из-за пазухи птенца, посадила его на ветку и отправилась домой.

Лес шумел, казалось, он стал гуще, тут и там стояли стройные юноши и протягивали к ней руки в ожидании. В первый раз Сорке стало страшно идти через лес, она свернула к Висле.

Соленый ветерок, доносящийся с Вислы, взбодрил Сорку, и она почувствовала себя свежей и счастливой. Сорка почти бежала домой, дотрагиваясь до каждого деревца на дороге, до каждого куста. Она вспомнила, как Борех сидел на лошади, испуганно бормоча, и громко рассмеялась. Внезапно ей стало холодно. Сорка побежала быстрее, не желая ни о чем думать, но взмокший, перепуганный Борех, как назло, не выходил у нее из головы.

Во дворе Сорка остановилась. Лохматая хромая собака вышла из будки, потянулась, хрипло залаяла и принялась вертеться вокруг Сорки. Собака что-то почуяла, внезапно встрепенулась, попыталась погнаться за своим хвостом, но перебитая лапа мешала ей. Она растянулась рядом с будкой и стала наблюдать. Куры уже уселись на насест и дремали. Квочка звала цыплят спать неторопливо, словно хозяйка в летах. Покопавшись лапками и клювом, она нашла зернышко, и стайка птенцов кинулась к матери, вытянув шейки.

Черный коршун с кривым темным клювом, похожим на топор, показался высоко в небе и стал нарезать круги, поглядывая злым глазом на цыплят. Курица раскудахталась, расправила крылья, распушила перья и накрыла птенцов.

Коршун спустился, открыв черный кривой клюв. Покрасневший глаз брызгал огнем. Курица с кудахтаньем бросилась ему навстречу. Полетели перья. Коршун отступил, у курицы из ранки потекла кровь.

Коршун со страшными криками взмыл вверх, вновь ринулся вниз, готовый наброситься на курицу, но быстро повернул крылом, схватил в клюв цыпленка и пропал из виду.

Курица закудахтала и забегала по двору, как безумная.

* * *

Неожиданно, за одну ночь, Сорка выросла из своих платьев, день ото дня она хорошела и взрослела. Руки и ноги, которые раньше были такими длинными и угловатыми, внезапно округлились. За несколько летних месяцев она пропиталась распаренной землей и солнцем и поспела, как сочное утро. Зрелость проступала сквозь ее легкое летнее платьице.

Сорка редко сидела дома и целыми днями бродила по лесу, забираясь далеко в дремучую чащу, куда никто не ходил. Словно волшебнику, вызывающему мановением волшебной палочки, кого ему вздумается, Сорке нужно было только улечься под деревом, закрыть глаза, и юный Потоцкий со светлыми локонами представал перед ней. Она делала с ним все, что хотелось ее девичьему сердцу.

Его почти всегда сменял Кроненберг, которого Сорка освобождала из тюрьмы и уводила в чащу леса, мечтая быть только с ним. Соскучившись от чрезмерного счастья, Сорка отправлялась с Кроненбергом путешествовать по свету. Где бы они ни появлялись, люди становились счастливее, больше не делились на богатых и бедных, переставали закрывать дома и, танцуя, выходили им навстречу, и стар, и млад.

Когда Сорка открывала глаза и вспоминала, что все — лишь мечта, ее это не смущало, словно бы она не верила в фантазии. С полузажмуренными глазами она продолжала грезить и часами болтала с изящным юношей.

* * *

Сорка в белом батистовом платье лежала за деревом. Она убрала со лба растрепанные пряди, обернула два раза волосы длинной нитью кораллов, закрепила ее на манер короны вокруг головы и улыбнулась стройному юноше — Кроненбергу:

— А ты меня любишь? Сильно любишь?

— Конечно, я тебя люблю!

— Неправда. Если бы ты меня любил, то не носил бы шлейф за Цешкой.