Последний в семье - Иосиф Опатошу

Сорка слышала от старого однорукого лесоруба, что ее отец жизнь положил ради Польши. Брайна рассказывала, что ее отец принес покаяние. Сорка знала, что в молодости Мордхе сбежал из дома. Почему он никогда не рассказывает, где он был? И почему он сбежал? Сорка уверена, что помнит свою мать — худую, высокую, укутанную в шали, хотя Брайна и считает, что этого не может быть. Она помнит, как мама плакала, прятала Сорку на груди, целовала, кричала на отца, что тот гой, что он ее не любит и она уйдет от него с ребенком, а потом замолкала. Становилось так тихо, что Сорка плакала от страха. Она помнит, как отец стоял над ней, гладил ее, подарил ей золотые часы, и с тех пор Сорка больше не видела матери.

Даже и без брички, остановившейся под окном, Сорка уже знала о приезде Мразовской. Она быстро схватила книги и тетради, сложила их, еще раз посмотрела, помнит ли она наизусть «Возвращение тяти»[12], пригладила волосы и стала ждать учительницу.

Мразовская была гувернанткой у Кроненбергов, и Мордхе договорился, чтобы она три раза в неделю приезжала в лес учить Сорку.

Мразовская была невысокая, стройная, с продолговатым аристократическим лицом, обрамленным с двух сторон причесанными на пробор волосами, в которых местами проглядывала седина. Она вошла с приятной улыбкой:

— Добрый день, Сореня!

Сорка сделала реверанс, поцеловала учительнице руку, та по-матерински обняла Сорку и поцеловала в лоб. Мразовская взглянула на часы на черном шнурке и села за стол:

— Ты готова, Сореня?

— Готова.

Сорка переходила от одной темы к другой, довольная тем, что Мразовская радуется ее успехам, и вдыхала тонкий аромат ее духов. Она подумала, что все в Мразовской было чистым, даже сухим, будто ее долго мыли, потом еще дольше сушили, и от сильной сухости у нее на лице появились морщинки.

Мразовская полировала ногти, привычно вторя ученице и постоянно говоря:

— Хорошо, хорошо! Ты учишься лучше, чем дочка Кроненбергов! Я только не понимаю, почему тебе так тяжело дается математика? Ты сделала задание, которое я дала?

— Нет. — Сорка опустила глаза.

— Нехорошо, нехорошо! — Мразовская покачала головой. — Не годится, чтобы я каждый раз делала твои задания. Были бы у тебя плохие способности, это другое дело. Это означает, что ты не стараешься, не хочешь, тебя придется наказать! Математика — важный предмет, очень важный, и женщины, которыми пренебрегают мужчины, должны преуспевать в математике! Я делаю за тебя задание в последний раз, в последний… Где книга?

Сорка сидела надувшись, раскрасневшись и чувствовала, что сейчас расплачется. Она была уверена, что не виновата: потратила два часа, но в чем ее вина, если ответ не сходится? Сорка разозлилась, не смогла сразу найти страницу и в расстроенных чувствах принесла книгу Мразовской.

Мразовская держала в руке карандаш и тетрадь, напрягая лоб, словно собираясь с мыслями. Она резко сказала:

— Читай!

Сорка принялась читать. Посреди чтения Мразовская забрала у нее тетрадь, видимо не поняв задачу, еще раз перечитала и пожала плечами:

— Что же здесь непонятного? Дети в школе решают задачи посложнее, понимаешь? Если из первого крана вытекает в ведро столько-то воды в минуту, из второго — столько-то и из третьего — столько-то, а ведро вмещает в себя столько-то и столько-то, спрашивается…

Она принялась быстро писать круглые цифры и объяснила так понятно, что Сорка увидела, какая простая задача, расстроилась и признала правоту Мразовской в том, что она действительно плохо соображает.

— Ну посмотри. — Мразовская отложила карандаш. — Каков ответ? Двадцать минут?

Сорка посмотрела, порадовалась про себя, что ответ не совпал, и тихо сказала:

— Нет.

Мразовская еще раз проверила, не сделала ли она ошибки: снова перечитала задачу, смутилась и смягчилась. Потом взглянула на часы, спохватилась, что уже поздно, и сказала:

— Иногда бывает, что не получается. Дома еще раз проверю. Возможно, в ответе ошибка. Так, что у нас еще?

— История.

Мразовская нервно листала книгу, чувствуя, что Сорка довольна ее неудачей, и желая осадить ученицу, чтоб та не задавалась, ведь она все равно ничего не знает.

— Кажется, мы дошли до пятнадцатого века, верно?

— Да.

— Не могла бы ты мне сказать, как тогда жилось женщине в Польше?

Сорка замерла, не зная, что ответить. Она была не готова к такому вопросу, поскольку не обратила на него внимания, когда готовила задание. Сорка забормотала:

— Женщина в пятнадцатом веке, я думаю, в пятнадцатом веке женщина… Об этом, кажется, ничего не написано…

— Написано, написано, — улыбнулась Мразовская, довольная тем, что Сорка снова запнулась. — В главе «Семья» речь идет о женщине.

— Ах да, — Сорка стукнула себя рукой по лбу. — Я думаю, что запретили выдавать замуж девушек в одиннадцать-двенадцать лет. Дочерей стали считать наследницами так же, как и сыновей…

— А еще что?

— Еще? — Сорка щелкнула пальцами.

— Я имею в виду самое важное.

— Я не помню.

— Вот видишь. — Мразовская закрыла книгу, облокотилась на спинку стула, сверкнула глазами, довольная возможностью показать свои знания. — В пятнадцатом веке женщины начали принимать участие в общественной жизни. Уже на Казимира Великого женщин оказывали большое влияние. Те дамы были воспеты…

— Они были воспеты Кра… — перебила Сорка Мразовскую, но поняла, что ошиблась, поскольку Крашевский наверняка еще жив, покраснела и замолчала.

— Кем? — спросила учительница.

— Простите, я ошиблась.

— Если пани Сореня нужно всегда переспрашивать… — протянула учительница. — Теперь я уже не знаю, на чем остановилась. Где дневник?

Сорка подала ей дневник, увидела, что та ставит ей хорошие отметки, успокоилась и снова спросила:

— Это правда, что у Казимира была жена еврейка?

— Эстерка? — улыбнулась учительница.

— Почему об этом не сказано в истории, которую мы учим?

— Должно быть, это легенда.

— Нет.

— Откуда тогда тебе это известно?

— Я читала об этом в «Короле холопов».

— Крашевского?

— Да.

— Очень хорошая книга. — Учительница встала.

Сорка сделала реверанс и ждала, когда учительница поцелует ее. Та обняла Сорку:

— Если тебе не лень, Сореня, пойдем пройдемся до ольшаника. Мне уже надоело ездить на бричке.

— С удовольствием.

Они вышли. Мразовская велела извозчику ждать ее у ольшаника, взяла Сорку под руку и отправилась с ней по песчаной дороге, проходившей мимо их дома через лес и тянувшейся по лугам.

Перед домом были разбиты круглые клумбы с бархатцами: на бархатных головках сияли цветные пятнышки, словно нежные детские глазки.

Было тихо. Издали послышался стук приближающейся повозки. Проехала телега с пустыми бидонами из-под молока. Молочник, без кафтана, немного придержал лошадей и, поравнявшись, поприветствовал:

— С добрым утром, вельможная пани Мразовска!

— Доброе утро, Абрамка. Ты почему так поздно из города?

— Меня сегодня можно поздравить. — Опаленный солнцем, с выгоревшими взъерошенными волосами, он напоминал залитое светом поле с пшеницей.

— Что случилось, Абрамка?

— У моей дочери сегодня свадьба.

— У кого? У Рохеле?

— Да.

— Она же еще ребенок!

— Ей уже пятнадцать.

— Мазл тов, Абрамка! — сказала Мразовская на идише и рассмеялась.

— Мазл тов! — Еврей хлестнул лошадей и вскоре свернул на развилке дороги.

— Очень хорошо, что еврейские девушки не засиживаются, — сказала Мразовская, словно разговаривая сама с собой.

— А мне кажется, что, если девушка не может выйти замуж, за кого ей хочется, нужно подождать. — Сорка гордилась сказанным. — Разве дочь Кроненберга засиделась в девках?

— Ты имеешь в виду Ядвигу?

— Да.

— Ты еще маленькая, Сореня, — ласково сказала ей Мразовская, — я скажу тебе одно: девушке нельзя затягивать. Для самой красивой женщины жизнь без мужчины все равно что почва без воды. Земля высыхает, истощается без влаги… вот я одна. — Мразовская смутилась, помолчала немного, словно размышляя, стоит ли говорить об этом с Соркой. — У меня были возможности: Рудовский из Поплавки, ты же знакома с ним, просил моей руки шестнадцать лет назад… Я тогда была красивее, моложе…

— Так почему же вы не вышли за него замуж? — Сорке было неловко, что Мразовская жалуется ей свою личную жизнь.

— Это долгий разговор, — вздохнула Мразовская. — Но говорю тебе, женщине необходимо выйти замуж! Возьми, к примеру, мою воспитанницу пани Статкевич. Она состоятельная, богатая, но я ей не завидую. Что за жизнь у нее без мужа? Она никому не нужная старуха. Куда бы ни пришла, от нее стараются отделаться, избегают ее, а все потому, что она не замужем. Жаль, жаль, Сореня, что я засиделась. У меня было столько возможностей! — Мразовская опустила голову, потом спохватилась, что ей не следовало об этом говорить со своей ученицей, и замолчала.