Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков

через плетень… «Вот это да!» — думал мальчик.

Слышно было, как струя молока звонко бьет о ведро.

— Хозяюшка! — послышался вдруг слабый голос позади.

Лю обернулся.

Прислонясь к притолоке, в дверях стоял Степан Ильич.

— А, это ты, Лю… Покажись… Ишь какой кудрявый!

Но Лю уже не сидел на месте.

— Нана! Нана! — кричал он, влезая на плетень. — Истепан Ильич встал! Вот он!

— Хозяюшка! Хорошо бы молочка! — слабым голосом сказал Степан Ильич.

До чего же он был худ и некрасив, с бледным, одутловатым лицом, заросшим рыжей бородой! Но как, однако, порадовал и мальчика Лю и Думасару его пусть еще неокрепший голос, как приятно было уловить в его еще больных глазах едва заметную веселую искорку, когда по своей старой привычке Степан Ильич подмигнул Лю…

Так началось выздоровление Коломейцева, а дня через два полегчало и Астемиру.

Обоим не терпелось поскорее окрепнуть, и это нетерпение заражало всю семью. «Гони корову в стадо, пусть нальется молочком», — говорила по утрам мать. Лю подхлестывал Рыжую хворостинкой, и казалось ему — чем старательнее будет он гнать корову, тем скорее поправятся отец и Степан Ильич.

А у них аппетит все усиливался, и, видя в этом лучший признак выздоровления, Астемир велел ничего не жалеть из припасов. Закололи теленка, причем Лю и Сарыма всплакнули. И как раз в этот же вечер во двор въехала подвода деда Баляцо. Дед вернулся из степи, куда был третьего дня тайно вызван для встречи с посланцем Эльдара. Баляцо получил добрые вести от своих сыновей и, весело притопывая, разгружал подводу. Под сухими дровами нашлись и бараньи туши, и два куля муки, и кувшин, полный сала, лук, чеснок…

Давненько под крышами этих двух соседних домов не пахло такой вкусной и обильной едой, как в тот вечер… Да и на другой день Думасара и Сарыма, озираясь, то и дело носили со двора на двор котелки то с кипящим ляпсом, то с жирной картошкой, то с мамалыгой…

Степану Ильичу не сиделось без дела, и Бот принес ему сапожный инструмент. Степан Ильич принялся чинить сапоги — и свои и Астемира.

Бот частенько стал заходить к старому знакомому Степану, дабы спокойно поупражняться в русском языке.

Но вот однажды он прибежал встревоженный недоброй вестью.

— Слышите, кабардинцы, — проговорил он, хотя кабардинцем был только один Астемир, — слышите — беда! Идет атаман Шкуро!

Бот даже показал жестом, что это сулит: он как бы прицелился в собеседника и тут же в страхе отпрянул.

— Чей он атаман? — спросила Думасара.

— О, он не нашего круга атаман. Это волчий атаман, — серьезно и обеспокоенно сказал Степан Ильич.

— Валлаги! Его всадники скачут с волчьими хвостами, — Бот любил щегольнуть умением поддержать любой разговор. — Кто к папахе его пришьет, кто к лошадиному хвосту привяжет, как мы — красные ленты.

— Не совсем так, — усмехнулся Степан Ильич, не теряя серьезности.

— Не так, Истепан, не так… а только будется так: видит аллах, опять будется виселица и это… как называется?

Бот руками показал сначала виселицу, а затем и то, что не мог выразить словом, — очень уж и мудрено!

— Поборы! — подсказал Степан Ильич. — Контрибуция.

— Да, Истепан, опять будет контра!

Может быть, и справедливо слово «контрибуция» и слово «контра» сливались у Бота в одно созвучие.

По всем данным, шкуровцев нужно было ждать в Шхало чуть ли не наутро. Было решено уходить сегодня же ночью.

Когда стемнело, Астемир зашел проститься со старухой матерью и детьми. После него в комнате долго держался запах сена и травы. Немало охапок того и другого Лю и Тембот перетаскали для подстилки больным, для маскировки оружия.

Хотя мальчики и знали, что отец опять уходит, они крепились и только прислушивались из своего угла к звукам и шагам за стеной, но пока слышали только дыхание и покряхтывание старой наны. Старались что-нибудь увидеть в окно, наполовину заклеенное газетной бумагой, но ничего не увидели.

О том, что отец уже в дороге, они узнали, когда опять скрипнула дверь и вошла Думасара.

— Ушли, — проговорила Думасара. — Опять ушли. Мы опять одни.

Старая нана сползла с постели, желая, видимо, утешить сноху.

— Ох ты бедная утя! — в устах состарившейся индюшатницы это было большой лаской.

— Видно, не хочет аллах, чтобы Астемир был со мной, со своей женой.

— Кто угадает, чего хочет аллах! Только знаю я, старая мать, что аллах совсем отступился от моего сына, замутили его душу русские люди. Я хочу одного, Думасара: пусть аллах примет меня к себе, чтобы я смогла просить его за тебя, о бедная моя дочь!

Женщины обнялись, затихли, и только по вздрагивающим плечам можно было понять, что они плачут.

Бот и на этот раз отказался уйти — и, может, все-таки из-за Данизат: любил он эту недостойную женщину не меньше, чем свое достойное ремесло.

Как-то странно вдруг исчез Давлет. Прикинувшись больным, он не выходил из дому.

В недавнем тайном приюте под слоем умятой соломы остались лежать винтовки и патронные сумки. Оружие еще было слишком тяжело для беглецов.

Безлюдными тропами шли они по степи к кургану у входа в ущелье на берегу Чегема. Там было условное место для встречи с партизанами…

Утром куры и индюшки беспрепятственно забрели в сени дома, куда их так долго и непонятно, по какой причине, не пропускал мальчишка с хворостинкой в руках.

Одни уходят, другие приходят.

Началось с того, что на улицу вдруг выбежали все, кто еще оставался в селении, — старики, женщины, дети и с ними собаки, побежали с плачем и криками; все заметались, как будто перед грозою дунуло ветром и понесло пыль и листья.

— Казаки… казаки! — кричали люди. — Бегите в дом Гумара! Сейчас начнут стрелять из пушки.

Почему, однако, в дом Гумара? Потому, что это было единственное надежное кирпичное строение: турлук — плохая защита от пушек.

Некоторые женщины в этот час работали в поле, ушла туда и Думасара. Лю и Тембот, ожидая мать, обычно забирались на крышу, откуда было видно поле. Сидели они на крыше и сейчас. Но тут им открылась действительно небывалая и грозная картина.

По полям, ломая посевы и взметая тучи пыли, к аулу приближалась целая армия всадников. Катились пушки конной артиллерии, гремели тачанки с пулеметами. Отряды Шкуро вели наступление на Нальчик.

Тембот скатился с крыши, за ним Лю.

На крыльце показалась старая нана, дети успели сообщить ей, что идут казаки-шкуровцы, будут стрелять и надо бежать в крепкий дом Гумара.

— Вот он, конец света, — бормотала старая нана. — Бегите, дети, а я никуда не пойду…

— А