Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков

вздохнула Думасара.

— Ох, не простит нам аллах этого разбоя! — Она просеивала муку и размеренно ударяла натруженными своими ладонями по ситу. — Ох, Астемир! Призовут вас всех к ответу…

— Кого призовут? — недовольно спросил Астемир.

— Большевики вы, что ли, вот вас и призовут, — отвечала, набираясь смелости, Думасара. — Да только тебе, Астемир, что? Разве тебя беспокоит это? Ты привык сам по себе, а мы, жена твоя и дети, сами по себе…

— Ну-ну, Думасара, это же хорошо, что я большевик. Я горжусь этим, Думасара…

— Да знает ли глупая женщина, что такое большевик? — пробасил Ботич.

Думасара бубнила свое:

— Голова… две руки… две ноги — вот кто ты есть сам по себе… Забыл ты, Астемир, что у тебя есть еще, кроме рук и ног, мать и жена…

Думасара всхлипнула, но, овладев собой, умолкла и сердито отправила спать Тембота и Лю.

Удивительно все это было наблюдать мальчуганам! Завернувшись в одно общее, с таким мило знакомым запахом, старое одеяло, Тембот и Лю не спали, а присматривались к тому, как пылает очаг, носятся по стенам тени и огненные блики, а за окнами все еще время от времени разгорается красный свет пожара.

Хотя и жутковато, но до чего все это интересно! Выпадают же такие на редкость интересные дни! Даже разговор взрослых становился все интереснее. Отец пробовал объяснить матери и деду Баляцо, кто такие большевики и почему они так непримиримы к князьям и богатеям, а дед Баляцо все наседал и наседал.

— Ты такие вопросы задаешь, — едва справлялся Астемир, — что нужно месяцы думать, прежде чем ответить. Подожди минуточку — ашру помешаю.

Вкусный запах ашры распространялся по комнате.

— А разве я спрашиваю, почем на базаре цыплята, что ли? — сердился огнеусый дед Баляцо. — Нет, ты мне отвечай на все сразу. Вы твердите: «Большевики за народ». И Клишбиев с Шардановым говорят о себе то же самое. Другие же говорят так: «За все народы на земле — коммунисты, за бедноту — большевики, а за каждый отдельный народ, вместе с бедняками и богачами и царем, — кадеты, а за кадетов — казаки…» Нет, тут ничего не поймешь, и в голове уже сейчас одна ашра!..

— Баляцо верно сказал, — засмеялись старики.

Но Астемир все же не терял надежды прояснить эти головы.

— Эх вы, верно, что не головы у вас на плечах, а казанки с ашрой. Коммунисты… большевики… Да коммунисты и большевики — это одно и то же, так же, как, скажем, кабардинцы и черкесы. Один народ.

— А где тот народ живет?

— Да какой тот народ?

— Большевики.

— Ашра да и только! Везде живет этот народ… Слышишь, Степан Ильич, что спрашивает дед Баляцо? Где живет народ большевики.

— Скажи ему, что этот народ везде живет… Этим-то и особенный народ большевики, что есть они и в России, и в Кабарде, и в Абхазии, и в Дагестане, и среди карахалков, и среди казаков — тех, что победнее. Нет этого народа только среди князей и богачей. Нет и быть не может, потому что, как говорит пословица, конный пешему не товарищ, сытый голодного не поймет… Не отдадут конные и сытые ни коня, ни овец, если пеший и голодный сами о себе не позаботятся.

— Слышишь, Баляцо? — сказал Астемир. — Везде этот народ есть, нет его только среди жадных.

— Вот я и говорю: сначала у жадных князей, а потом у меня, — стоял на своем Баляцо.

— Что у тебя?

— Грабить будете.

— У тебя? Нет, нет, Баляцо, у тебя мы ничего не станем забирать. Что у тебя забирать? Пару лошадей? Двулошадников мы не тронем, это дело не для большевиков.

— А какая у большевиков форма? Солдатская или офицерская?

— Как так форма?

— А как же узнавать их?

— Кого?

— Да большевиков?

— Степан Ильич! — снова обратился Астемир к Коломейцеву, слегка щурясь, усомнившись, должно быть, в правильности своего толкования. — Баляцо спрашивает: какую мы, большевики, заведем для себя форму? Будем ли забирать у него коней?

— А сколько их у него?

— Пара.

— Добрые кони?

— Кони добрые.

— Ну, тогда не будем забирать. Каков хозяин, таковы должны быть и кони, такова и его форма — самая красивая! — смеясь, заключил Степан Ильич, а затем, вернувшись к прежнему, строгому тону, сказал: — Вот потому-то я и не уехал, Астемир, что предвидел подобные настроения… Придется еще немало нам поработать, навести порядки и по дворам, и в головах…

Степан Ильич вышел из-за стола и, прохаживаясь, заговорил о том, что теперь самая первая задача — установить порядок и доверие, утвердить председателем первого ревкома либо Эльдара, который завтра должен вернуться из Пятигорска, либо Астемира… Каждая из этих двух кандидатур имеет свои достоинства и свои недостатки. «Не будет ли Астемир слишком мягким, слишком сговорчивым председателем? — как бы спрашивал себя Степан Ильич. — Сейчас понадобится решительность, твердость, иной раз даже жестокость… С другой стороны, Эльдар еще молод, малограмотен, не имеет среди односельчан такого авторитета, каким давно пользуется Астемир…»

— Ну, мы еще подумаем об этом. Завтра опять собирай, Астемир, сход и доделай то, что не удалось сделать сегодня. А что касается ответов на вопросы Баляцо, — закончил Степан Ильич шуткой, подмигнув в сторону деда, — то это дело откладывать нельзя даже на завтра. Старику нужно все объяснить сейчас же: и какая у большевиков-коммунистов форма, и почему у него, у Баляцо, середняка и честного человека, не собираются отбирать ни корову, ни лошадей, ни землю…

— А что это — середняк? — уже опять спрашивал пытливый, обуреваемый сомнениями старик. — Какая разница между казаком и большевиком — это я уже понял. Я понял, что отличие у них внутреннее, глазами его не увидишь, отличие умственное… Но в том-то и дело, что в голову к человеку один аллах заглянуть может. А мне нужно приметы знать, ты мне приметы растолкуй, Астемир!

— Приметы не всегда правильные, — подумав, отвечал Астемир. — Иной и с красным флагом, а на самом деле контра, а иной в офицерской форме, а идет за народ…

— Слышишь? — подтолкнул брата Тембот в своем углу. — Погоны и нам можно.

Лю сонно пробормотал что-то в ответ.

— Сегодня на сходе был? — спрашивал между тем Астемир у Баляцо при почтительном внимании других гостей.

Даже кузнец Бот не мешал интересному разговору и только время от времени густо покашливал, надышавшись дымом на пожаре.

— На сходе я был, как же!

— Слышал, как люди кричали?

— Слышал.

— Старик Исхак или Масхуд Требуха в Желудке, за кого они кричали?

— Исхак и Масхуд кричали «ура» за красных.

— Так. А Муса с Батоко кричали или помалкивали?

— Больше помалкивали.

— А почему помалкивали? Догадываешься?

— Валлаги! Боялись за себя.