Чудесное мгновение - Алим Пшемахович Кешоков

по пословице: хочешь иметь лошадь — обзаведись уздечкой. Но судьба распорядилась иначе, не довелось Мусаби дожить до исполнения мечты…

Толпа ахнула, когда стал виден четвертый. Стараясь, как и Бот, согреть дыханием руки, четвертым шагал Луто.

— Сюда, сюда молодчиков, — покрикивал Залим-Джери.

Арестованных подвели к нему. Аральпов подскочил на своих каблучках к Боту и с возгласом: «Большевистский раб!» с размаху ударил кузнеца кулаком по лицу. Бот покачнулся, но выдержал удар. Может быть, горше всего прозвучали для него слова разъяренного Аральпова:

— Твоя жена, большевистский раб, предает тебя проклятию! Нахватался! Вы еще изрыгнете обратно то, что съели. Я, Залим-Джери, покажу, как Российская империя карает врагов. Скот вышел из хлева, надо водворить его на место… Пусть видят все… Принесите кирпичи.

Солдаты поспешно притащили к ограде несколько кирпичей и по указанию Аральпова стали составлять из них нечто вроде лесенки. Никто еще не догадывался, для чего это. Но тревога овладела людьми. Когда приготовления были закончены, Аральпов, взявшись за маузер, подошел к Луто, схватил его за шиворот, прикрикнул:

— Ступай!

Подтянув Луто к самой высокой ступеньке, Аральпов велел:

— Становись лицом к стенке.

Луто взошел на сложенные кирпичи, оглянулся и посмотрел своими неизменно милыми, удивленными глазами на толпу, как бы умоляя заступиться за него.

В затылок Луто Аральпов поставил Мусаби, за ним — Мухарби, и этот зловещий строй замкнула рослая фигура Бота.

— Карахалк… — хотел было заговорить кузнец, но окоченевший рот перекосился, издав не слова, а какое-то хрипение.

— Молчать! — заорал Аральпов и поднял маузер.

Убедившись, что головы всех четырех обреченных на одном уровне, он сказал:

— Аральпов не тратит отдельной пули на каждую большевистскую собаку! Но знайте, что патронов хватит на всех большевиков… Меч Российской империи, падай!

С этими словами Залим-Джери приставил маузер к затылку кузнеца и выстрелил. Огромное тело кузнеца покачнулось, и убитый грохнулся на спину с огромной зияющей раной у переносицы.

На Бота упал Мухарби с размозженной головой. Его черная шапка откатилась в сторону.

Увидев, что Мусаби и Луто живы, в толпе закричали:

— Бегите! Бегите!

Мусаби побежал. Аральпов выстрелил ему в спину.

Только теперь смекнув, что происходит, Луто испуганно метнулся, под ногами у него загремел кирпич; мальчик неловко упал на снег и виновато улыбнулся.

Аральпов приблизился к нему. Луто прикрыл голову ладонями. Аральпов прицелился и выстрелил.

С бледного лица Луто медленно сходила улыбка.

Мусаби был еще жив. Его пальцы царапали оледенелую кору акации, под которой он упал. Залим-Джери добил раненого двумя выстрелами.

Всю эту картину Шарданов созерцал, сидя в седле.

Уже стемнело. На притоптанном, посиневшем снегу растекались лужи крови. Дед Баляцо шагнул, поднял чью-то, должно быть Мухарби, большую лохматую шапку, хлопнул по ней ладонью и прикрыл изуродованное лицо Бота.

— Видели! — крикнул князь Берд.

Но его никто не слушал.

Старики в обветшалых черкесках, порыжелых, как мужичьи зипуны, тесно окружили троих мертвых товарищей, не снимая над ними шапок.

Четвертый, Мусаби, лежал в стороне, под акацией.

— Соотечественники! Кабардинцы! — опять крикнул Берд, оправляя белый башлык.

Молчание. И только дед Баляцо, положа руку на кинжал, произнес негромко:

— Ой, князь… Ой-ой-ой…

— Что ты, старик? — И, как бы предотвращая какую бы то ни было вспышку возмущения, полковник, повернувшись в седле, поднял руку в перчатке и скомандовал: — Очередь!

Над людьми пронесся рой пуль. Пулеметная очередь эхом отдалась по снежной равнине. Стая ворон с шумом снялась с высоких тополей. Упали хлопья снега; стая, совсем затенив вечернее небо, с карканьем унеслась.

Полковник сделал знак, всадники, подъехав, загородили конями своего командира, Гумара и Залим-Джери, севшего в седло. Затем начали теснить людей. Пулеметчик в тачанке не выпускал из рук гашетку. Кавалькада двинулась к воротам, и тут все старики, как по команде, повернулись к Берду Шарданову, и в их взорах князь увидел ненависть и гнев… Слов не понадобилось.

ТЕМБОТ И ЛЮ

Тембот перестал ходить в кузницу после ареста и смерти Бота и Луто. Зачем? Давно не слышались там звонкие удары железа по железу, в полутемной глубине кузницы все затихло, застыло, оледенело, не сыпались, не взлетали, не рассыпались веселыми звездочками снопы искр над омертвелым горном.

Грустные дни настали для Тембота. Ведь ему стукнуло уже двенадцать, и это не шутки! В трудное время стал Тембот в доме старшим и единственным мужчиной.

Думасара и Сарыма уже прислушивались к нему, частенько присаживались за шитье, перешивая ему на штаны свои старые юбки и Астемировы рубашки.

Как все это вышло прискорбно! Ведь Тембот уже начал было делать первые серьезные успехи в славном ремесле кузнеца. Уроки Эльдара и самого Бота не прошли даром. У мальчика окрепли руки, развилась смекалка, глаз приобрел точность. Тембот уже мечтал о таком же широком кожаном фартуке, в каком красовался обычно Бот… Все рухнуло ужасно и непоправимо. Не было ни Бота, ни Луто, и Тембот нередко видел во сне широко открытые светлые глаза доброго Луто, ему казалось, что Луто ловко взмахивает молотом или клещами, крепко держит железо, по которому бьет кузнец. Но все это только снилось…

А руки у юного кузнеца что называется чесались, молодые силы бродили и искали применения.

Лю, причмокивая губами, еще, случалось, досматривал свой седьмой безмятежный сон, а старший брат, слыша, что мать уже стучит ухватом, вставал и принимался за дела, которых по дому было немало.

Обычно утро начиналось с осмотра конюшни, хотя уже давно здесь все было убрано и чисто подметено, давно не слышалось конского ржания, похрустывания сена на конских зубах или нетерпеливого удара копытом об пол. Старая, запыленная феска, о происхождении которой уже забыли, виднелась в углу на полке. Тихо, неуютно было в конюшне, так же, как и в бывшей кузнице Бота, и Тембот не любил здесь задерживаться.

Но конюшня еще стояла, а хлев для коровы Тембот сломал на дрова. Потом пришел черед плетню, из которого мальчик начал выдергивать колья.

Так или иначе, топор в руках Тембота всегда был отточенным.

Лю, пожалуй, жилось привольнее.

Вот и судите, как по-разному могут действовать два лезвия одного и того же кинжала.

В конце декабря, как бы в ознаменование годовщины возвращения из первого изгнания, Астемир через своих посредников вызвал деда Баляцо с подводой к условному месту у входа в Чегемское ущелье.

Баляцо начал хлопотливо собираться, а для Лю вообще не было большего удовольствия, как поехать с дедом куда бы то ни было. Не без опаски согласилась Думасара отпустить малыша. Дед усадил его на подводу,