Люди грозных лет - Илья Маркин

Рассуждая так, Николай Платонович вышел на второе поле и увидел уступчатую линию растянувшихся от кустарника женщин-косарей. Первой, по-мужски широко взмахивая косой, шла Наташа. Она еще не оправилась от потрясения, вызванного известием о гибели мужа, и Николай Платонович с жалостью смотрел на нее.

— Бог в помощь, Наташа, — пройдя краем поля, поздоровался он.

— Спасибо, дядя Николай, — надтреснутым голосом ответила она и, не останавливаясь, продолжала ритмично взмахивать косой.

— Как там мужички-то наши, дядя Николай? — спросила шедшая за Наташей Елизавета Гвоздова.

— О! У мужичков здорово! — весело ответил Николай Платонович. — Они зарок дали все поле у волчьих ям за день смахнуть.

— Хорошо им зарок давать, на сиденье посиживая! — выкрикнула Арина Бычкова. — Их бы к нам вот, пусть бы тут косой-то помахали да спины погнули.

Женщины приостановились, кто отдыхая, кто подтачивая косы. В обычных условиях, когда они выполняли работу чисто женскую, Николай Платонович говорил с ними легко и свободно, требовал с них, мог даже прикрикнуть и поворчать при непорядках; стоило же ему увидеть женщин на работе тяжелой, мужской, как он терялся, робел и, хотя сам не был ни в чем виноват, именно себя считал повинным в том, что женщины мучаются и делают то, что должны были бы делать мужчины. Так и сейчас, когда Арина Бычкова, совсем и не желая уколоть кого-то за то, что женщины делают мужскую работу, упрекнула мужчин, Николай Платонович смутился, пробормотал в ответ что-то неопределенное и не нашел лучшего выхода, как взять у той же Арины косу, пройти ряд и, подменив другую женщину, пройти еще ряд. Так, сменяя женщин, прокосил он часа два и побежал отправлять на работу вязальщиц снопов.

В трудовом, самозабвенном порыве стремительно пролетел первый день уборки. Подсчитав, что было сделано за день, Николай Платонович с радостью думал, что если дело так пойдет и дальше, то через неделю ни одного ржаного колоса не останется в поле и уборка совсем поспевшего овса начнется вовремя. Тогда, свалив основную массу работ, можно начинать осенний сев и, если не созреет к тому времени гречиха, можно будет, по возможности, молотить и выполнять хлебозаготовки.

Вечером, когда Николай Платонович забежал на минутку в правление колхоза, его встретил председатель райисполкома Листратов.

— Ну, Платоныч, — здороваясь, заговорил Листратов, — начали, значит!

— Начали, Иван Петрович, начали, — ответил Николай Платонович, радуясь, что председатель райисполкома приехал именно в то время, когда уборка урожая развернулась так успешно.

— Что ж, доброе дело, — сказал Листратов, — завтра, значит, молотить, а послезавтра красный флаг и — на ссыпной пункт.

— Нет, Иван Петрович, — принимая слова Листратова за шутку, с усмешкой протянул Николай Платонович, — молотьба недельки так через две, никак не раньше.

— Как это через две? — вдруг багрово покраснев, придвинулся Листратов к Бочарову.

— Да вот уберем все с полей и за обмолот возьмемся, за хлебозаготовки…

— Не понимаю тебя, Платоныч, — резко перебил Листратов. — Выходит, через месяц только за хлебозаготовки примешься?

— Ну, не через месяц, а может, деньков через десять-двенадцать, — не догадываясь даже, к чему приведет такой ответ, запросто сказал Николай Платонович.

— Да ты что? Шутки шутить? — теряя самообладание, выкрикнул Листратов.

— Что ты, Петрович, какие шутки, — еще не понимая, что могло так рассердить Листратова, растерянно проговорил Николай Платонович, — ты же сам знаешь, сколько людей в колхозе. Тут дай бог за две-три недели скосить все да в копны уложить, а молотить-то всегда успеется.

— Вот что, Николай Платонович, — помолчав, примирительно заговорил Листратов, — у нас с тобой и головы седые и морщин не пересчитать, так что давай здраво рассуждать: хлебозаготовки для нас самое главное, и нужно в лепешку разбиться, а хлеб вывозить немедленно, сейчас же!

— Нет, Иван Петрович, — ответил Бочаров, — конечно, хлебозаготовки — важное дело. Только испокон веков так повелось: сначала хлебушек убрать с поля, а потом уж и распределять куда надо: что государству причитается — то государству, что для хозяйства — то для хозяйства.

Листратов смотрел на всклокоченную с застрявшей соломиной бороду Бочарова и нетерпеливо слушал его. И чем медленнее и спокойнее говорил Бочаров, тем ощутимее поднималось у Листратова так хорошо знакомое ему негодование, которое возникало всякий раз, когда кто-то шел наперекор его планам и замыслам. А планы и замыслы у него были большие и серьезные. В этом году, не в пример прошлому, он твердо решил опередить другие районы области в проведении всех важных мероприятий. Для этого он не щадил ни самого себя, ни своих подчиненных. Сам он дневал и ночевал в колхозах, по колхозам разогнал всех районных работников с одной-единственной целью: торопить, подгонять, проверять колхозы, добиваться, чтоб все было сделано как можно раньше.

И его усилия не пропали даром. Район первым в области закончил весенний сев, больше других посеял сверх плана. Это было отмечено не только в области, но и в центральных газетах. Теперь оставалось провести самое важное и самое ответственное мероприятие — хлебозаготовки. По опыту Листратов знал, что успешное проведение хлебозаготовок может покрыть все прежние неудачи, и, наоборот, все хорошее и положительное будет забыто, если район отстанет с вывозкой хлеба. Поэтому Листратов решил, несмотря ни на что, с первых же дней уборки, не теряя ни одного дня, начать сдачу хлеба государству. И вдруг в первый же день натолкнулся на открытое сопротивление.

— А ты понимаешь, время-то какое? — сдерживая нараставшее раздражение, заговорил Листратов. — Война! Хлеб, хлеб нужен!

— Ну что же будет, ежели мы хлеб повезем не послезавтра, а, скажем, через две недели? — сказал Бочаров. — Что, эти две недели государство не проживет без нашего хлеба?

— Что значит не проживет? И что это за рассуждение вообще? — вскакивая, закричал Листратов.

— Да подожди, Петрович, подожди, — прежним тоном остановил его Николай Платонович, — ты же сам знаешь: для молотьбы нужны люди. Оторвем мы на молотьбу, а кто же косить и вязать будет? Ребятишки да старики? Недаром в пословице говорится: «В рабочую пору день год кормит».

Но Листратов был, как он сам определял такое состояние, взвинчен и из всего, что говорил Бочаров, понял только одно: старик упрямо сопротивляется его планам и не хочет делать того, что он требует.

— Ты мне зубы не заговаривай! Ты мне прямо отвечай: начнешь завтра молотить или нет? — подступая к Бочарову, чеканил он своим металлическим голосом.

— Не начну! Не могу начать!

— Не начнешь! — округлив глаза и задыхаясь от гнева, выдохнул Листратов, рванул воротник своего полувоенного френча, и оторванная пуговица с треском упала на пол. — Ну, довольно! — в исступлении кричал он. — Терпел твои самоуправства, хватит! Лопнуло мое терпение! Ты саботажник! Явный саботажник и несоветский человек.

— Вот что, Иван Петрович, — не стерпел Николай Платонович, — ты говори, да не заговаривайся. И не ори на меня, не ори. На жену можешь орать, а я тебе не жена.

— Ты все планы срываешь! Весь район назад тянешь! Из-за таких, как ты, мы всегда на последнем месте в области! — выкрикивал Листратов, ненавидящим взглядом сверля Бочарова.

— Ах, тебе планы главное! Тебе чтоб не последнее место в области занять! Тебе чтоб на первом покрасоваться! А ежели хлеб в поле останется — наплевать и забыть!

— Довольно! Слушать не хочу, собирай правление!

— И соберу, соберу правление! Только не легче тебе от этого будет! — выкрикнул Николай Платонович и, хлопнув дверью, выскочил из дома.

— Фокусник! Саботажник! — вытирая обильный пот с лица, бормотал Листратов. — А я, дурак, защищал его, доказывал всем, что он хороший руководитель. А он чем дальше, тем хуже.

— Послал вызывать. Придут скоро, — возвратясь, буркнул Николай Платонович и, не глядя на Листратова, присел к столу. Старые, натруженные руки его мелко дрожали, побледневшее лицо покрылось мелкими капельками пота, в разгоряченной голове метались бессвязные мысли.

«Приехал и орет, — думал он, — ни за что, ни про что. Молотить! Да какой же дурак молотит, когда хлеб не скошен. И орет, орет, вроде на мальчишку».

Листратов сидел, не глядя на Бочарова, и озлобленно кусал губы. Все мысли его сосредоточились на одном: убрать, немедленно убрать этого своенравного старика и решительно потребовать от колхоза выполнения районных планов.

«Я всех научу на его примере, — раздраженно думал Листратов, — раз и навсегда отучу от самовольства».

Первым пришел недавно введенный в состав правления колхоза Алексей Гвоздов.

— А-а-а! Алексей Миронович! — поднимаясь навстречу Гвоздову, встретил его Листратов. — Как жизнь? Рука-то болит?