Люди грозных лет - Илья Маркин

Яковлев недовольно хмурился, собирая морщины на высоком лбу и в уголках рта. По его лицу и холодным глазам Вера поняла, что он не верит ни одному слову Канунникова и явно готовится к борьбе с ним. Поняв это, Вера обрадовалась и сама решила ни в чем не уступать Канунникову и во всем поддерживать Яковлева.

Корнеев оказался тем самым высоким, седым, еще крепким стариком с удивительно молодыми глазами, которого видела Вера на своем заводе перед войной. Он бодро встал из-за широкого, заваленного бумагами письменного стола, поздоровался и, показывая на стулья, сразу же заговорил густым, басистым голосом:

— Рассмотрели мы ваше предложение, товарищи машиностроители, и решили открыто сказать вам: молодцы!

— Вообще этот завод в нашем главке отличается, — с улыбкой, поворачиваясь то к Яковлеву, то к Корнееву, сказал Канунников. — И главное — это инициатива, самая широкая, творческая инициатива.

— Простите, товарищ Корнеев, — вставая, заговорил Яковлев, и по его голосу Вера поняла, что он вступает в решительную борьбу с Канунниковым.

— Иван Степанович меня зовут, — мягко перебил его Корнеев.

— Простите, Иван Степанович, — уже совсем твердо, с явным вызовом, продолжал Яковлев, — заводской коллектив очень благодарен за поддержку нашего предложения. Но наш коллектив возмущает другое: почему без вмешательства Комитета обороны мы не могли получить одобрение нашего начинания? Почему этот вопрос не решил наркомат? И, наконец, почему товарищ Канунников начисто зарезал наше предложение, а теперь расхваливает наш завод?

«Молодой, молодой, а ретив, — с любопытством присматриваясь к Яковлеву, думал Корнеев, — и не глуп, не глуп парень. Дельный, видать, руководитель и, главное, смелый. Интересно, что же ответит молодой Канунников».

— Александр Иванович, — с укоризной заговорил Канунников, — я честно признался: недосмотрел, передоверился… Моя вина, каюсь…

— Нам-то от этого не легче, — перебил его Яковлев, — у нас люди целый месяц без карточек живут.

«Ах ты, не вовремя», — услышав телефонный звонок, подумал Корнеев и взял трубку.

— Я слушаю. Да, Лорочка. Да, я поздно приеду. Не раньше трех, хорошо, поезжай.

«Спасительница! Вот вовремя-то», — мысленно воскликнул Канунников, радуясь, что звонок прервал неприятный для него разговор.

— Пожалуйста, продолжайте, — положив трубку, сказал Корнеев и еще ближе придвинулся к Яковлеву.

— Я говорил вам и еще повторю, — теряя спокойствие и важность, сказал Канунников, — что предложение Веры Васильевны…

— Это совсем не мое предложение, — вспыхнув от возмущения, перебила Вера, — напрасно вы его приписываете мне.

Канунников с улыбкой пожал плечами, как бы говоря, что мы, дескать, знаем, кто инициатор предложения, и скромность тут ни к чему. Эта улыбка и подергивание плеч еще больше возмутили Веру.

— Я вообще не понимаю, как можно, — выкрикнула она, — как можно так бездушно к такому делу отнестись! У нас людей нет, работать некому, а вы… Девушки наши, они же так к машине рвутся, а вы…

«Ну и пропесочат они его, — радуясь напористости и горячности Веры, думал Корнеев. — Что же ответит он?»

Но Канунников ничего не отвечал. Он только улыбался, пожимая плечами, вроде что-то собирался сказать, но так и не сказал.

«Жидковат парнишка-то, жидковат, — думал Корнеев, — не в батю, видать, сынок-то».

— Значит, девушки к машинам рвутся? — спросил Корнеев.

— Да, да, Иван Степанович! — воскликнула Вера. — Малограмотные они, а посмотрите, как записывают все. Ну, каждое слово так и ловят! А тут…

Она бросила такой взгляд на Канунникова, что тот не выдержал и отвернулся.

— И не только это, — вмешался в разговор Яковлев, — был товарищ Канунников у нас на заводе, обещал помочь нам…

— Но я же помог вам с запчастями для машин, — стараясь сбить Яковлева, сказал Канунников.

— С запчастями! — гневно вскрикнула Вера, и Канунников, побледнев, опустил голову, а Вера сразу же смолкла, ужаснувшись тому, что чуть было не вырвалось у нее. — Да какие это запчасти, Иван Степанович, — молящим, совсем чужим голосом сказала она, — старье одно, поставишь и опять ломается.

— А станки, что вы обещали? Когда получим? План втрое увеличили, а станков нет. Где они? Когда будут? — не отрывая взгляда от лица Канунникова, допрашивал Яковлев.

Канунников молчал. Вскрик Веры окончательно вывел его из привычного состояния.

— Значит, плохо с оборудованием? — спросил Корнеев.

— Очень плохо, Иван Степанович!

— Расскажите, в чем трудности, чем помочь.

Корнеев, Яковлев и Вера долго говорили о заводских делах, о недостатках и неполадках, и только один Канунников понуро сидел, не принимая участия в разговоре.

— Я прошу вас, Александр Иванович, и вас, Вера Васильевна, — взглянув на часы, сказал Корнеев, — присядьте там, у моего секретаря, и напишите все, что не хватает вам и что нужно. Пишите подробнее, может, и не все удовлетворим, но кое-что сделаем. А вы, Владимир Андреевич, задержитесь, пожалуйста, на минуточку.

«Ну, вот и начинается», — тоскливо подумал Канунников, проклиная и Яковлева, и Веру, и ту минуту, когда он решился сам вместе с ними поехать к Корнееву.

— Ну, что загрустил, Володя? — проводив Яковлева и Веру, спросил Корнеев.

— Иван Степанович, понимаете, обидно, просто обидно, — заговорил Канунников, боясь взглянуть на Корнеева, — работаешь, стараешься, и вот пожалуйста.

— А как ты думаешь, Володя, — присаживаясь рядом с Канунниковым, задумчиво спросил Корнеев, — может, не по плечу тебе эта работа? А?

— Иван Степанович, я давно на фронт рвусь! — выкрикнул Канунников первую мысль, которая пришла ему в голову. — Все время рвусь, не пускают. Посодействуйте, помогите! Там события такие, а тут кисни в этих дрязгах и склоках.

— На фронт, говоришь, — в раздумье проговорил Корнеев, — фронт, конечно, главное сейчас. Что же делать ты будешь на фронте? А? Солдатом рядовым обидно вроде, а командовать едва ли сможешь.

Эти простые, задушевные слова Корнеева, сказанные им с отеческой теплотой, возмутили Канунникова.

— У меня же есть воинское звание, я же лейтенант запаса, — раздраженно сказал он и сам испугался своей резкости.

— Видишь ли, Володя, — словно не замечая раздражения Канунникова, ответил Корнеев, — звание это одно, а командовать людьми совсем другое. Для того чтобы командовать по-настоящему, нужно прежде всего знать людей и не только знать — любить их. Конечно, и вид у тебя представительный и голос громкий — вроде можешь быть командиром. Только времена-то изменились. И голос и вид теперь не самое главное. А самого главного — душевного отношения к людям, глубокого понимания, их у тебя-то, кажется, и нет. Да, да! Ты не обижайся, нет! Другому я, может, и не сказал бы так. А тебе говорю, потому что знаю тебя с детства. Вырос ты на моих глазах.

Канунников сидел, опустив голову, порываясь и не имея сил возразить Корнееву. Все в нем кипело и возмущалось. Он не был согласен ни с одним словом Корнеева, но мягкий, дружеский голос Корнеева обезоруживал его.

— Позвольте, Иван Степанович, откуда у вас такое превратное мнение обо мне? — наконец, собрав силы, спросил он и бросил на Корнеева беспомощный и озлобленный взгляд.

Корнеев отметил и этот взгляд и вдруг наступившее после него еще большее внутреннее смятение Канунникова и, словно впервые увидев так хорошо знакомого ему молодого Канунникова, с горечью подумал, что все его прежние представления об этом элегантном молодом человеке были ошибочны и ложны, что теперь это был уже не тот бойкий, сообразительный мальчик, а затем паренек и юноша, которым так искренне восхищались близкие друзья Андрея Канунникова, а совсем другой человек, у которого появились какие-то новые, неприятные и раздражающие качества, которых раньше или не было, или они оставались незамеченными.

— Как тебе сказать поточнее, — заговорил Корнеев, отвечая на вопрос Канунникова, — такое мнение о тебе сложилось у меня совсем недавно.

«Знает о Лоре, все знает», — с ужасом подумал Канунников, нетерпеливо ожидая развязки.

— Я, правда, не знаю всей твоей жизни и всей твоей работы в главке, — продолжал Корнеев, — но кое-какие факты дошли до меня.

«Вот сейчас, сейчас скажет о Лоре», — лихорадочно повторял Канунников.

— Прежде всего в делах машиностроителей ты играл очень неблаговидную роль. Больше скажу — постыдную роль. Ну, хорошо. Положим, ты ошибся, передоверился кому-то, недоделал сам. Но если ошибся, изволь прямо сказать людям, что виноват, отвечать изволь.

— Я так и сказал, — хрипло пробормотал Канунников.

— Не совсем так! Я же видел, как они прижали тебя. И ты ничего не смог ответить. Наоборот, обозлился, затаил не то что обиду, а месть, самую неприглядную месть. А это очень плохое качество работника. Это прежде всего говорит о том, что ты себя, личное «я», ставишь выше всего, а других считаешь нулями. Потом скажи, Володя, — помедлил в раздумье Корнеев, — скажи, что это за барскую столовую ты в своем главке открыл, на какие фонды? Что это у тебя за дела такие с Вышловским?