Сшитое сердце - Кароль Мартинез

взяли в путешествие, земля чувствовала, как у него мучительно отрастают ноги, и мы следовали за голосом Аниты. Мартирио слушала свою будущую историю, Анхела смотрела, как портится ее лицо, а Клара всегда слышала только начало, болезненный сон крал у нее половину ее реальной жизни и три четверти рассказанной.

Я росла среди сказок, никогда не пытаясь распутать нити времени, отделить реальность от грез, свое тело от тела матери. Я все это проглотила, и теперь из меня рвется на бумагу узел, набухший кровью и словами, и эхо этих слов возвращают мне стены двора.

Когда прекрасная Аделаида появилась в доме Фраскиты Караско в последний раз, Мартирио намеревалась открыть заветную деревянную шкатулку. Другие дети были при матери на втором этаже. Дверь не скрипнула, и Мартирио, приподнимая крышку, не чувствовала, что за спиной у нее кто-то стоит. Но внезапно ее пальцы разжались, она выронила шкатулку – горячие руки Аделаиды очень нежно гладили ее затылок, шею, плечо, забирались под блузку.

– Знаешь, почему Бог сделался хлебом? – прошептал ей голос смерти. – Потому что я так сильно его укусила, что он бежал от всякой плоти!

Сестра сумела обернуться, но не смогла устоять перед совершенной улыбкой гостьи, которая поцеловала ее, просунув язык ей в рот.

– Дарю тебе свой поцелуй, – прошептали алые губы, прихватывая мочку ее уха, и жаркое дыхание насквозь пронизало тело Мартирио. Моя сестра погрузилась в глубокий сон и не увидела, как смерть унесла свое бальное платье.

Тем же вечером в темной комнате, где мы спали, Мартирио рассказала нам, как Аделаида приходила забрать свой красный наряд.

– Она хоть заплатила за него? – спросила самая возмущенная из нас.

– Она подарила мне свой пылкий поцелуй и принюхалась к моей душе, – ответила Мартирио. – У ее губ был вкус меда. Мне страшно. Я унаследовала грозный дар смерти, и мне было так приятно, когда эта сука меня лизала. Теперь мне известны пути, которые ведут к ее конуре. Она набрасывается на людей, как на кость, и сегодня вечером я слышу, как она воет у постели нашей мамы. Нам надо поцеловать Фраскиту Караско в последний раз.

И тогда меня вытащили из теплой постели и взяли за руку. Я следом за другими вошла в мамину комнату, ступая босиком по ледяному полу, и молча ждала своей очереди, прижимая к себе полупустую куклу.

Но мой черед не настал. Мартирио раньше меня наклонилась над пылающим лбом моей матери и проглотила ее душу.

Песчаные рисунки

Наша мама умерла.

У нас забрали ткани, торговцы покинули наш двор. Красавицы оплакивали свои недошитые платья, соседки – свою процветавшую торговлю сластями, а мы, сироты, остались одни.

Мартирио продолжала заниматься домом, заботилась обо мне и Кларе. Педро нашел работу в медине у араба-жестянщика. Анита с Анхелой снова пошли в прислуги к француженкам, а большое зеркало было продано. Мы ели досыта, стараясь не растратить все деньги, которые старшей сестре удалось скопить за три года изобилия. Но Анита была несовершеннолетней. Доноса, наверное, было бы достаточно, чтобы нас разлучили. Маленький двор молчал. Но, несмотря на это молчание, наш отец нас нашел.

Когда Педро не работал с докрасна раскаленным металлом, он устраивался в уголке двора и прямо на земле рисовал цветные картины. Его карманы были набиты красками, он умещал свой мир пигментов в маленькие тряпичные мешочки. Растертые в порошок камни и корни, охристые земли, коричневые земли, пески, мел, засушенные лепестки.

Но вот уже несколько месяцев Педро не удавалось закончить свои рисунки. Мой брат стал крепким коренастым подростком с огромными ручищами. Ему еще не исполнилось пятнадцати лет, но все мальчишки от шестнадцати и старше только и мечтали с ним подраться. Однако Педро был куда более миролюбивым, чем можно было решить из-за его грубой внешности, ведь здесь никто не насмехался над цветом его волос или над перьями, которыми якобы была покрыта его сестра, а сам Педро в драку не лез. Тем не менее парни из квартала знали верный способ втянуть его в драку и прибегали к провокации, на которую он неизменно поддавался. Достаточно было выждать, пока он сосредоточится на очередной картине из цветной пыли, которую он рассыпал по двору и по всем окрестным дорогам в красной пустыне, и, когда картина будет почти закончена, войти в цветной круг и растереть ее ногами. Осечки ни разу не случилось, юный художник всякий раз вспыхивал, и разноцветное пространство становилось полем боя.

И тогда – держись, провокатор, сам напросился.

Педро, поглощенный своими рисунками и подростковыми драками, не знал, что к нему идет человек, на этот раз вовсе не людоед, а человек, у которого при себе была лишь маленькая красная деревянная повозка – игрушка, которую тот годы назад сделал для сына. Человек шел по следу проигранной женщины и ее детей, его вели истории, рассыпанные под камнями пустыни, он расспрашивал кочевников и шаг за шагом приближался к сыну с красными волосами, такими же красными, как перья его любимого петуха. И поскольку мир теснее, чем кажется, поскольку дорог, ведущих к югу, не так уж много, поскольку прекрасные истории не забываются, а преображаются в зависимости от времени, местности и рассказчиц, и поскольку все помнили сказки, которые маленькая Анита, сидя на шкатулке, рассказывала на своем языке, он напал на наш след в этой огромной стране, держась указаний, в какую сторону идти.

Отец появился в нашем дворе всего через несколько дней после смерти портнихи, глянул на домашнюю птицу и постучал в нашу дверь.

Мартирио провела его в опустевшую комнату, он улегся на набитый ковылем матрас и лежал с открытыми глазами. Он и слова не произнес, когда с наступлением темноты вернулись его выросшие дети. Каждый в молчании ел свою похлебку. Но когда после ужина Хосе вытащил из карманов обломки игрушечной повозки и у нас на глазах принялся их соединять, я наконец поняла, кто этот человек, которого Мартирио уложила на топчан нашей матери и который, похоже, никогда раньше меня не видел.

– Завтра же пойду искать работу! – заявил он, протягивая Педро красную тележку. – В этой совсем новой стране наверняка нужны сильные руки.

– Завтра воскресенье! – ответил сын новым, еще незнакомым Хосе низким голосом.

– Надо же, мой мальчик теперь говорит как мужчина! Что ж, дождусь понедельника! Никто не скажет, что я сижу на шее у своих детей. Мое помешательство умерло вместе с моим петухом. Я никогда больше вас не покину!

На следующее