Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Монархия Арсакидов переживала во времена Гракхов опасный кризис, главным образом вследствие нападений туранских племен. Правда, девятый Арсакид, Митридат II или Великий [630(?)—667(?)] [124(?)—87(?)], вернул государству его господствующее положение во внутренней Азии, отразил нападение скифов и расширил границы своих владений по направлению к Сирии и Армении. Однако к концу его жизни новые волнения поколебали его могущество. Знать и даже родной брат царя восстали против него; в конце концов брат сверг его с престола и приказал убить его. Между тем усиливалась Армения, которая до этого времени была незначительным государством. Эта страна со времени провозглашения своей независимости (I, 702) была разделена на 2 части: северо-восточную, или собственно Армению, составлявшую государство Артаксиадов, и юго-западную, или Софену, царство Зариадридов. Артаксиад Тигран (около 660 г.) [94 г.] впервые объединил ее в одно царство. Это удвоившееся могущество и слабость парфянского владычества дали новому царю всей Армении возможность не только положить конец зависимости от парфян и вновь приобрести уступленные им раньше области, но даже добиться для Армении той гегемонии в Азии, которая перешла от Ахеменидов к Селевкидам, а от них к Арсакидам.

В Малой Азии оставалось в основном то же территориальное деление, которое установилось под римским влиянием после распада царства Атталидов. С внешней стороны не замечалось еще никаких изменений в состоянии зависимых государств, а именно, царств Вифинского, Каппадокийского, Понтийского, княжеств Пафлагонии и Галатии, многочисленных союзов городов и свободных городов. Однако самый характер римского господства повсюду существенно изменился — отчасти потому, что при всякой тирании естественно происходит непрерывное усиление гнета, отчасти вследствие косвенного влияния римской революции. Вспомним конфискацию Гаем Гракхом земельной собственности в провинции Азии, десятинные сборы и пошлины и охоты на людей, устраиваемые там попутно сборщиками налогов. Римское господство в Азии, и без того уже тягостное, превратилось в невыносимый гнет: ни царская корона, ни крестьянская хижина не были ограждены от захвата. Казалось, каждый колос растет для римского откупщика десятины, каждый ребенок свободных родителей родится для того, чтобы стать жертвой римских рабовладельцев. Азиаты в своей беспредельной пассивности терпели и эту муку. Однако они оставались спокойными не из терпеливости и благоразумия, а только по свойственному восточным народам отсутствию инициативы. Если бы в этих мирных странах, среди этих изнеженных народов появился человек, способный подать сигнал к восстанию, то можно было бы ожидать изумительных и страшных событий.

В Понте царствовал в то время царь Митридат VI, прозванный Эвпатором (род. около 624 г., умер в 691 г.) [130—63 гг.]. С отцовской стороны он вел свое происхождение в шестнадцатом поколении от царя Дария Гистаспа Младшего, в восьмом — от основателя понтийского государства Митридата I. С материнской стороны он вел свое происхождение от Александридов и Селевкидов. После преждевременной смерти своего отца Митридата Эвергета, погибшего в Синопе от руки убийцы, одиннадцатилетний мальчик был объявлен царем около 634 г. [120 г.]. Однако царская диадема принесла ему только бедствия и опасности. Его опекуны и даже, как кажется, его собственная мать, привлеченная по завещанию отца к соправительству, замышляли убить мальчика-царя. Рассказывают, что Митридат, спасаясь от кинжалов своих законных опекунов, добровольно обрек себя на нужду и в течение семи лет скитался по стране, каждую ночь менял место ночлега и, как бездомный беглец в своем собственном государстве, вел жизнь бродяги-охотника. Таким образом мальчик, возмужав, стал закаленным, энергичным человеком. Наши сведения о Митридате основаны, главным образом, на письменных сообщениях современников, но легенда, складывающаяся на Востоке с быстротой молнии, рано украсила могущественного царя чертами своих Самсонов и Рустемов. Впрочем, эти черты в известной мере показательны, точно так же как венец из облаков характерен для горных вершин. В обоих случаях мы получаем лишь более красочную, более фантастическую, но не искаженную и не измененную по существу картину. Царь Митридат поражал своим исполинским ростом, и приходившиеся ему впору военные доспехи вызывали изумление азиатов, а еще больше италиков. Он обгонял в беге самых быстроногих диких зверей; он объезжал самых диких коней и умел проскакать, меняя лошадей, 25 немецких миль в один день. Он умел править одновременно шестнадцатью лошадьми, запряженными в колесницу, и неоднократно получал призы на бегах; правда, было бы опасно победить короля в таком состязании. На охоте он, мчась во весь опор на своем скакуне, без промаха попадал в дикого зверя. Но и за столом нелегко было найти равного ему; он устраивал пиршества для состязания в еде и питье и получал призы. Точно так же отличался он и в области гаремных утех, как об этом свидетельствуют найденные среди его бумаг нескромные записки его греческих любовниц. Свои духовные потребности Митридат удовлетворял самыми дикими суевериями — немало времени отнимали у царя толкование снов и греческие мистерии — и грубым усвоением эллинской цивилизации. Он любил греческое искусство и музыку, т. е. собирал драгоценности, богатую утварь, старинные персидские и греческие предметы роскоши; его коллекция колец приобрела широкую славу; он постоянно окружал себя греческими историками, философами, поэтами и во время пиршества устанавливал призы не только для того, кто больше всех съест и выпьет, но и для того, кто больше всех развеселит присутствующих своими шутками, и кто лучше пропоет. Таким был Митридат, как человек; таким же он был и как правитель-султан. На Востоке, где отношения между повелителем и подданными строятся не столько на основе нравственного закона, сколько на основе закона естественного, подданный верен, как собака, и как собака, фальшив; правитель же недоверчив и жесток. И в том и в другом отношении едва ли кто-либо превзошел Митридата. По его приказу были убиты или погибли в вечном заточении за действительную или мнимую измену его мать, брат, сестра, жившая с ним в браке, трое из его сыновей и столько же дочерей. И, быть может, еще возмутительнее, что в его секретных бумагах были найдены заранее заготовленные смертные приговоры для ряда его самых преданных слуг. Чисто по-султански поступил Митридат также в следующем: чтобы лишить своих врагов трофеев победителя, он велел умертвить своих двух жен-гречанок, своих сестер и всех женщин своего гарема, предоставив им только выбор рода смерти. Он занимался экспериментальным изучением ядов и противоядий в качестве важной отрасли государственного управления и пытался приучить свой организм к разного рода ядам. Он с ранних лет привык ожидать предательства и убийства от всех и в особенности от самых близких. Одновременно он приучился прибегать к предательству и убийству по отношению ко всем и в особенности к самым близким. Неизбежным результатом этого, как показывает вся история царствования Митридата, было то, что все его предприятия кончались неудачей вследствие предательства его доверенных лиц. При всем этом мы встречаем у него некоторые черты великодушия и справедливости. Наказывая предателей, Митридат обыкновенно щадил тех, кто был виновен только вследствие своих личных связей с главным преступником. Впрочем, на каждого жестокого тирана иногда находят подобные припадки справедливости. От многочисленных подобных ему султанов Митридат отличался своей неутомимой энергией. В одно прекрасное утро он исчез из своего дворца и пропадал без вести в течение целых месяцев. Все считали его погибшим. Однако Митридат вернулся; неузнанный никем, он обошел всю Переднюю Азию, изучив страну и население с военной точки зрения. Далее, он не только обладал даром красноречия; у каждого из двадцати двух подвластных ему народов он творил суд на языке этого народа, без помощи переводчика. Это — замечательная черта в неутомимом правителе разноязычного Востока. Такой же характер носит вся его правительственная деятельность. Насколько нам известно, — к сожалению, дошедшие до нас сведения не дают нам никаких указаний о внутренней политике Митридата, — она ограничивалась, как и деятельность всех других султанов, собиранием сокровищ, набором войск (причем, по крайней мере в ранние годы его царствования, их вел против врагов не сам царь, а какой-нибудь греческий кондотьер), затем стремлением присоединить к прежним сатрапиям новые. Мы не можем найти у Митридата, во всяком случае по дошедшим до нас сведениям, следов более возвышенных стремлений, сознательного поощрения культуры или серьезной попытки стать во главе национальной оппозиции, не видим у него оригинальной гениальности. У нас нет никаких оснований ставить его на одну доску хотя бы с такими великими правителями османов, как Магомет II и Сулейман. Несмотря на свое эллинское образование, которое шло к нему не лучше, чем римские доспехи к его каппадокийцам, он оставался типичным представителем Востока: грубым, сладострастным, суеверным, жестоким, вероломным, беспощадным. Однако он отличался такой физической силой, такой мощью, что его отвага, непреклонное мужество и стойкость нередко производили впечатление талантливости и даже гениальности. Правда, во время агонии республики было легче оказывать сопротивление Риму, чем во времена Сципиона или Траяна; правда, только переплетение событий в Азии с внутренними движениями в Италии дало возможность Митридату сопротивляться римлянам вдвое дольше Югурты. Однако, так или иначе, до войн с парфянами Митридат был единственным врагом, причинявшим римлянам серьезные затруднения на Востоке, и защищался он от римлян так, как лев в пустыне защищается от охотника.