Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Законы Сульпиция действительно встретили самое решительное сопротивление со стороны сенатского большинства. Первым делом, чтобы выиграть время, это большинство побудило консулов Луция Корнелия Суллу и Квинта Помпея Руфа, заклятых врагов демагогии, устроить чрезвычайные религиозные празднества, во время которых народные собрания прекращались.

В ответ на это Сульпиций спровоцировал уличные беспорядки, во время которых в числе других жертв погиб молодой Квинт Помпей (сын одного из консулов и зять другого), и жизнь обоих консулов подверглась серьезной опасности. По рассказам, Сулла спасся только благодаря тому, что Марий укрыл его в своем доме. Правительство было вынуждено уступить. Сулла согласился отменить объявленные празднества, и законы Сульпиция были приняты. Однако судьба их еще не была обеспечена. В столице аристократия могла считать себя побежденной, но теперь в Италии — впервые после начала революции — появилась новая сила, с которой нельзя было не считаться: две сильные и победоносные армии проконсула Страбона и консула Суллы.

Политическая позиция Страбона была двусмысленна. Зато Сулла, хотя отступил на миг перед прямым насилием, действовал в полном согласии с большинством сената; отменив празднества, он немедленно отправился в Кампанию к своей армии. Терроризировать безоружного консула дубинами головорезов или беззащитную столицу мечами легионеров — в конце концов это было одно и то же. Сульпиций предполагал, что его противник воспользуется имеющейся у него теперь возможностью ответить насилием на насилие и вернется в столицу во главе своих легионов, чтобы свергнуть консервативного демагога вместе с его законами. Возможно, что он ошибался. Сулла желал войны с Митридатом, а столичные политические дрязги внушали ему отвращение. При его своеобразном индифферентизме и беспримерной политической беспечности, весьма вероятно, что он вовсе не замышлял государственного переворота, которого ожидал от него Сульпиций, и если бы ему не помешали, отправился бы со своей армией в Азию тотчас после взятия Нолы, которую он в то время осаждал.

Как бы то ни было, Сульпиций решил отнять у Суллы его командование и таким образом отразить ожидаемый удар. С этой целью он сблизился с Марием. Имя Мария было еще настолько популярно, что народную толпу можно было убедить в необходимости назначения его главнокомандующим в Азии, а его военный пост и военные таланты могли пригодиться в случае разрыва с Суллой. Сульпиций не мог не понимать опасности назначения главой кампанской армии столь же политически бездарного, сколь мстительного и честолюбивого старика и недопустимости передачи простым народным постановлением частному лицу чрезвычайного верховного командования. Но испытанная политическая бездарность Мария уже сама по себе служила своего рода гарантией, что существующему государственному строю не может угрожать с его стороны серьезная опасность. А главное, положение самого Сульпиция, если он правильно угадывал намерения Суллы, было настолько опасным, что подобные соображения уже не шли в расчет. Что касается отставного героя, то он, разумеется, охотно шел навстречу всякому, кто хотел использовать его в качестве кондотьера. Он много лет мечтал о главном командовании в Азии и, возможно, также об основательном сведении счетов с сенатским большинством. Итак, по предложению Сульпиция, народ назначил Гая Мария начальником кампанской армии с чрезвычайной, высшей, так называемой проконсульской, властью и передал ему главное командование в войне против Митридата. Для того чтобы принять армию от Суллы, в римский лагерь под Нолой были посланы два трибуна.

Но с Суллой не так легко было справиться. Ему больше, чем кому-либо другому, полагалось быть главнокомандующим в Азии. Несколько лет назад он с величайшим успехом командовал войсками на этом театре военных действий. Он больше, чем кто-либо другой, содействовал разгрому опасного италийского восстания. Он был консулом в том году, когда вспыхнула война в Азии; в качестве консула он получил согласно установившемуся обычаю высшее командование при полном одобрении другого консула, связанного с ним узами дружбы и свойства. Не шуточное дело было требовать, чтоб Сулла подчинился решению суверенного римского народа и уступил полученное при таких обстоятельствах высшее командование своему старому военному и политическому противнику, который, кто знает, мог использовать армию для всякого рода насилий и сумасбродств. Сулла не был настолько добродушен, чтобы добровольно выполнить это приказание; он не был также настолько зависим, чтобы выполнить его по принуждению. Войско Суллы, отчасти в результате преобразований, проведенных Марием, отчасти потому, что Сулла допускал нравственную распущенность, но требовал строгой военной дисциплины, немногим отличалось от сборища ландскнехтов, безусловно преданных своему вождю и безразличных в политических делах. Сам Сулла был человеком надменным, с холодным и ясным умом. В его глазах суверенный римский народ был сборищем черни, герой битвы при Aquae Sextiae — обанкротившимся мошенником, формальная законность — пустой фразой, а сам Рим — городом без гарнизона и с полуразрушенными стенами, которым было гораздо легче овладеть, чем Нолой. В этом духе он и стал действовать.

Сулла собрал своих солдат — их было 6 легионов, т. е. около 35 000 человек — и сообщил им о полученном из Рима известии. При этом он не преминул бросить вскользь, что новый главнокомандующий, конечно, поведет в Малую Азию не эту армию, а другую, новую. Высшие офицеры, которые все еще были более гражданами, чем военными, отстранились; лишь один согласился последовать за полководцем против столицы. Но солдаты, знавшие по опыту, что в Азии они найдут легкую и неисчерпаемую добычу, пришли в бешенство. В одно мгновение оба трибуна, прибывшие из Рима, были растерзаны; солдаты единодушно требовали, чтобы главнокомандующий вел их на Рим. Консул немедленно выступил. По дороге к нему примкнул другой консул, разделявший его взгляды. Быстрыми переходами, не обращая внимания на спешно отправленных к нему из Рима гонцов, пытавшихся задержать его, Сулла подошел к стенам столицы. В одно прекрасное утро римляне неожиданно увидели, что колонны Суллы заняли позиции на мосту через Тибр и у Коллинских и Эсквилинских ворот. Два легиона в боевом порядке, со значками впереди, вступили в город — внутрь городских стен, где военные действия были запрещены законом. В ограде этих стен происходило немало буйных сцен и серьезных усобиц, но никогда еще римское войско не нарушало священного мира в городе. Теперь этот мир был нарушен, причем вначале из-за жалкого спора о том, кто будет командовать на Востоке.

Вступившие в город легионы дошли до вершины Эсквилина. Сыпавшиеся с крыш камни и метательные снаряды привели солдат в замешательство, и ряды их дрогнули. Тогда Сулла с зажженным факелом в руке сам повел их вперед. Угрожая поджечь город зажигательными снарядами, легионеры проложили себе дорогу до площади на Эсквилине (близ S. Maria Maggiore). Здесь их ожидали силы, наскоро собранные Марием и Сульпицием. Сначала благодаря своему численному превосходству они отбросили наступающие колонны. Но от городских ворот уже шли к легионерам подкрепления. Другой отряд Суллы отправился в обход по Субурской улице: защитникам города пришлось отступить. У храма богини Tellus, там, где Эсквилин спускается к форуму, Марий пытался еще раз организовать оборону. Он умолял сенаторов, всадников и всех граждан ударить на легионы. Но он сам превратил эти легионы граждан в наемников. Теперь орудие, им самим созданное, обратилось против него. Солдаты повиновались не правительству, а своему полководцу. Когда рабам обещали свободу и призвали их к оружию, то явилось только 3 человека. Главарям не оставалось ничего другого, как спасаться бегством через ворота, еще не занятые неприятелем. Через несколько часов Сулла стал полновластным повелителем Рима. В эту ночь постовые огни легионов пылали на форуме столицы.

Первое вмешательство армии в гражданские раздоры выявило с полнейшей очевидностью, что политическая борьба дошла до той стадии, на которой она может быть разрешена только прямой силой и что сила дубины — ничто перед силой меча. Консервативная партия первая взялась за меч, и по отношению к ней исполнились в свое время пророческие слова евангелия об обнажившем меч. Но в настоящий момент она праздновала полную победу и могла использовать ее по своему усмотрению. Разумеется, законы Сульпиция были отменены. Сам Сульпиций и виднейшие приверженцы его искали спасения в бегстве. Этих беглецов в количестве 12 человек сенат объявил врагами отечества, подлежащими задержанию и смертной казни.

Публий Сульпиций был схвачен в Лауренте и убит, голова его была доставлена Сулле и по приказу консула выставлена на форуме, на той самой ораторской трибуне, где лишь несколько дней тому назад Сульпиций стоял в полном расцвете сил, молодости и ораторского таланта. За остальными была послана погоня, даже престарелого Гая Мария преследовали по пятам убийцы.