Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - Андрей Кокорев

Все эти начинания были прерваны Первой мировой войной.

Но пока она не началась, москвичи развлекались, как могли.

Развлечения

Мы поймем смысл всех людских занятий, если вникнем в суть развлечений.

Б. Паскаль

Отдохнув после трудового дня, Москва любит повеселиться, – делился наблюдениями в 1901 году А. А. Осипов, автор очерков о ночной жизни города. – Все эти деловые люди, купцы, мануфактуристы, банкиры и биржевики, у которых днем вы не увидите и тени улыбки на лице, с наступлением вечера становятся совершенно иными. Одевшись в летние костюмы, раскинувшись в своих колясках, несутся они коротать вечер...»

Сто лет назад просмотр очередного телесериала еще не приковывал москвичей к диванам (в ту пору такую форму досуга не могли вообразить даже самые смелые писатели-фантасты), поэтому обыватели каждый вечер искали развлечений за пределами своих жилищ. Провести весело свободные часы считалось нормой жизни. Те, кому это не удавалось из-за необходимости трудиться ради дополнительного заработка – мелкие служащие, приват-доценты, учителя, – вызывали снисходительное сочувствие.

Существовала и другая категория – люди, посвящавшие все свое время исключительно развлечениям. Богатые бездельники, окруженные прихлебателями и женщинами «полусвета» («демимоденками», как тогда говорили), представители художественной богемы составляли так называемую «веселящуюся Москву». Одни из них мелькали подобно метеорам: спустив за короткое время свои и чужие деньги, они либо садились на скамью подсудимых, либо кончали жизнь самоубийством. Другим удавалось прожить долгий век.

Среди них были довольно разные люди: начиная от Н. П. Рябушинского («Николаши», как его звали в свете), растратившего свою долю огромного семейного состояния еще до Первой мировой войны, до некоего Ивана Ивановича Емельянова, который «подобно птицам небесным не сеял, не жал», но всю жизнь провел за столиками фешенебельных ресторанов и на трибуне ипподрома.

Емельянов-отец владел текстильной фабрикой и на Парижской выставке за свою продукцию получил золотую медаль. Сын же прославился тем, что под прозвищем Ванька Белые Усы был известен «всей Москве» и мог организовать застолье на самый придирчивый вкус, а из купеческого «облома» за короткий срок сделать светского человека. О встрече с ним после революции возле закрытого ресторана «Яръ» поведал В. А. Гиляровский в рассказе «Фогобал».

Ядро «веселящейся Москвы» составляла «золотая молодежь». В большом газетном обзоре «Москва в 1914 году» о ней говорилось следующее:

«...Среди махровых цветов московской жизни не последнее место занимают родные братья фонвизинского Митрофанушки, современные недоросли. Но прежний тип недоросля из дворян подвергся уже коренному изменению.

Во-первых, в наш демократический век недоросль стал всесословным, а во-вторых, он теперь горд и величает себя: – Я – представитель «золотой молодежи». Повинуясь веку, Митрофанушка XX века стал образованнее своего прототипа. Он уже не уповает только на извозчиков, а понимает кое-что и в географии. Особенно хорошо знает Европу. Недурно считает и имеет приличный почерк – настолько приличный, что экспертам в окружном суде приходится иногда немало стараться, чтобы установить подлог.

«Как денди лондонский одет». Современный недоросль отличается, впрочем, от остальных молодых людей не костюмом. Особый отпечаток носят его лицо, прическа и манеры.

Безбородое лицо с коротко подстриженными, по-американски, усами, прямой пробор и сзади подбритая шея, подозрительная яркость губ, слегка подведенные глаза, общая противная развязность и наглый взор.

Чем и как живут эти шикарные люди?

– Кто ты, прелестное дитя?

Наша современность выработала ироническое правило вежливости:

– Не спрашивай у женщины, сколько ей лет, и у молодого человека, чем он живет...

Действительно, тот образ жизни, который ведет золотая молодежь, стоит очень и очень больших денег. В балете, на премьере, в дорогом ресторане, на вернисаже выставки, на бегах – везде и всюду в первых рядах, на видных местах можно увидеть целый выводок митрофанушек разных возрастов и положений.

Они судят одинаково с неподражаемой грацией и легкостью о стальном носке Гельцер, о картине Коровина, о шансах Бревбоя и т.д.

Один старый москвич, наслушавшийся показаний на Степановском процессе, говорил с ужасом о московских современных митрофанушках:

– Боже! Ведь это же настоящие апаши...

Откуда же черпают средства «милые» молодые люди?

Бега, скачки, клубы и женщины служат главнейшим источником их дохода. Каждый недоросль прекрасно осведомлен о закулисной жизни конюшен и свой человек среди наездников и жокеев... «Верная лошадка» дает довольно приличный доход, а вечером «денди» отважно понтирует в каком-нибудь захудалом клубе. Ночь – в загородном кабаке или в шантане, где Митрофанушка свой человек.

– Лови минуты наслаждения...

А если завтра «верная лошадка» провалит или «обожаемая» откроет свой кошелек другому, случится ли еще какое– нибудь горе в том же роде, то можно подмахнуть чужую фамилию под «по сему моему повинен и заплатит»...

И Митрофанушка пользуется жизнью вовсю, пока не прозвучит в Митрофаньевском зале бесстрастный вопрос председателя:

– Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в том, что... »

В силу стремлений «золотой молодежи» любыми путями подняться над «серостью обыденного бытия», ее представителей можно было встретить в самых необычных местах. Одно время «молодых людей с бритыми затылками» по утрам можно было увидеть на бойнях – среди них модным считалось пить свежую кровь.

Нравы, царившие среди «веселящейся Москвы», описала в мемуарах «Флирт с жизнью» Н. Я. Серпинская. Примером типичного поведения «прожигателей жизни» могут служить чудачества «бывшего нижегородского богача» Федьки Ненюкова:

«Федька – плюгавенький блондин в пенсне, не идущем к типу савраса[125], разыгрываемого им. Когда-то давно, до революции 1905 года, «занимался революцией», сидел в тюрьме, считал себя чуть ли не социал-демократом. В это время его мать, с которой он ссорился, не получая от нее ни копейки, умерла без завещания. Свалившийся на Федьку миллион сбил с него всякую «революционность». Быстро освободился он из тюрьмы, преподнеся в презент сотенные бриллианты содержанке градоначальника – цыганской певице Зориной и совершенно преобразился. Завел цилиндр, наемного лихача, штат прихлебателей, меблированную квартиру в Москве на Страстном бульваре, превратившуюся в настоящий «штаб золотой молодежи». [...]

Стены шикарных кабаков запечатлели незаписанные легенды их десятилетней кутильной эпопеи.

В трескучий январский мороз в три часа ночи Федька среди цыганского хора умолял на коленях о любви непреклонную певицу Настьку: «Ну, на все готов, ну – жизнь отдам!» – «Ах, Феденька, вот что: хочу я спеть „под душистою веткой сирени“, а сирени-то и нет – одни пальмы. Пусть бы сирень зацвела – я бы полюбила тебя!» – «Сирень – это самые пустяки – через час зацветет!» Он послал на квартиру к Ноеву – владельцу лучшего цветочного магазина на Петровке – автомобиль с двумя яровскими лакеями, снабженными Федькиной визитной карточкой и набитыми бумажниками. Они, ворвавшись почти насильно в дом Ноева, разбудили хозяина, получили ключи от магазина и, выбрав две кадки цветущей белой сирени, благополучно доставили ее, закутанную в войлок и рогожи. В четыре часа утра Настька, благосклонно улыбаясь лежащему у ее ног Ненюкову, пела под гитару со всем хором «Под душистою веткой сирени...».

Так же они, только самолично выбирая, как-то ночью покупали полную обстановку в мебельном магазине Балакирева для меблировки квартиры какого-то нового Федькина «увлечения». Все были так пьяны, что, когда проснулись днем на вновь купленных дубовых кроватях, никак не могли понять, каким образом мебель очутилась в квартире»[126].

Главенствующее положение среди «мест отдохновения» в Москве занимал театр. «Сядьте в московский трамвай – вагон наполнен театральными разговорами, – писал в 1914 году журналист Н. Н. Вильде. – Мы заполнены театром всех видов и направлений. Panem et circenses![127] Только мы жаждем не дарового хлеба и зрелищ, как римская толпа, а оплачиваем их дорогой ценой».

В дореволюционные годы в Москве действовали два «Императорских» театра (то есть финансируемых из казны и управляемых чиновниками): Большой и Малый, а также несколько частных. Они начинали работу в конце августа, а завершали в апреле. В течение первой, четвертой и седьмой недель Великого поста театры представлений не давали, так как закон запрещал русским труппам показывать спектакли в это время. Разрешались к публичному исполнению духовные песнопения и драма религиозного содержания «Царь Иудейский», автором которой был великий князь Константин Константинович.