Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - Андрей Кокорев

Это – завсегдатаи, «обомоновшиеся» молодые люди!

Здесь же масса женщин... Не будем лучше говорить об этих несчастных – я не хочу намеренно сгущать краски...

Третий час ночи.

«Торговля» в полном разгаре... Общая зала с бесконечными столиками – это Бедлам!

Тощие звуки дамского оркестра тонут в хаосе звуков – пьяных криков, ругани... В воздухе висит такой букет винного перегара, что трезвый человек может запьянеть от одного этого воздуха...

И здесь опять женщины – они сидят за столами, группами ходят между ними, загораживают вам дорогу в проходах...

Но главная торговля наверху – там кабинеты...

Не буду смущать воображение читателя тем, что делается в этих кабинетах...

Немало здесь прожжено растраченных денег, немало вспрыснуто преступных сделок...

Стены этих кабинетов пропитаны позором, развратом и...

Здесь все позволено – давай только денег, больше денег!

* * *

И здесь замечаются прямо-таки странные вещи: например, еще недавно накануне праздников закрыты были все театры – нельзя было наслаждаться облагораживающим душу зрелищем в это время... «Театр» господина Омона – всегда открыт...

В церквах еще не кончилась всенощная, а здесь уже культивируется разврат в полной мере...»

В качестве меры борьбы с гнездом порока автор фельетона предложил по примеру известного рода заведений удалить этот «театр» за пределы города. В ответ Омон выступил с резким опровержением, хотел даже подавать в суд, но до этого как-то не дошло. А год спустя ему пришлось прочесть о себе в прессе такие строки:

Как Репетилов, он неизлечим, хоть брось!С приличием, с искусством вечно врозь;В буфетах – шум, на сцене – сало...Не будь его, – в Москве бы потишало.

Об особой атмосфере «театра» Омона, о ее пагубном воздействии на неокрепшую молодую душу П. Иванов писал в книге «Студенты в Москве». Герой одного из очерков в поисках радости стал частенько захаживать к Омону, познакомился с певичками, научился кутить и в результате, забыв обо всех науках, превратился в простого прожигателя жизни:

«Дело началось с пустяков. Зашел как-то товарищ и предложил для разнообразия отправиться к Омону. Кстати, у Омона любезно предлагались студентам билеты, оставшиеся непроданными...

Роскошные женщины со всего света, – несравненные красавицы, их ослепительные туалеты, свободные телодвижения очень подействовали на впечатлительного Вознесенского... Он с товарищем остались после представления ужинать в общей зале. Рядом за столиком сидела испанка la belle Алейта; она два раза метнула в Вознесенского большими, черными, искрометными глазами... Нервно вздрагивал венгерский оркестр... Сновали хорошенькие женщины с возбужденными лицами, в ярких костюмах; слышался задорный, веселый смех... Они пили вино... И все это было так хорошо и увлекательно, что приятели незаметно просидели до 4 часов, то есть до закрытия ресторана. [...]

Дома, в меблированных комнатах было так скучно, угрюмые стены давили, лампа горела тускло. А там... ослепительный свет, музыка, женщины... »

В противовес всем этим свидетельствам балерина Н. В. Труханова, начавшая путь в искусство в театре Омона, характеризовала его как место, где в труппе царили патриархальные, семейные нравы. Видимо благодаря этой благостной атмосфере шестнадцатилетней красавице, только начинавшей артистическую карьеру, Ш. Омон с ходу предложил контракт на 500 рублей в месяц, а его помощник представил девушку коллегам как «будущую кабинетную звезду». Значение этого эпитета юной актрисе и ее коллегам лично растолковал владелец театра:

«Мадам и месье, искусством я не интересуюсь. Первое для меня – дисциплина и система, то есть повиновение и порядок. Тут я беспощаден. Я сам им подчиняюсь и служу примером. Я не допущу, чтобы мои служащие были хуже меня самого.

Второе: прошу без капризов и предрассудков. Вы начинаете работу в 7 часов вечера. Спектакль кончается в 11 с четвертью вечера. Мой ресторан и кабинеты работают до четырех часов утра. Напоминаю, что, согласно условиям контракта, дамы не имеют права уходить домой до четырех часов утра, хотя бы их никто из уборной и не беспокоил. Они обязаны подыматься в ресторан, если они приглашаются моими посетителями, часто приезжающими очень поздно. Представляю вам мою правую руку – метрдотеля Мюрата. Он-то и будет иметь с вами дело»[136].

По воспоминаниям Н. В. Трухановой, молва о безнравственности, царившей «у Омошки», не имела ничего общего с действительностью. А чтобы не встать на скользкий путь за пределами заведения, ей достаточно было строго следовать наставлениям администратора театра Н. В. Морозова:

«Осуждение, позор, это все условности и чепуха для романов. А на жизнь нужно смотреть проще. Чем страшен наш вертеп? Дурной о нем молвой? Но это и не публичный дом, чтобы о нем ни говорили! За так называемой нравственностью или нравами следит полиция и зоркий глаз самого хозяина. В кабинетах на дверях нет задвижек. По коридорам снуют шпики в штатском платье. Всем нам – администраторам, хозяйкам хоров, всему персоналу – приказано строго следить как за поведением артистов, так и за поведением посетителей. Если вы, по обязанности, и просидите до четырех часов утра в нашем ресторане, так это не значит, что вас могут обидеть.

Опасность состоит только в пьянстве, потому что можно спиться, а в этом случае такой, как вы, девчонке легко в два счета и вовсе можно скатиться. Закружат вам голову, начнут соблазнять посулами, а иногда и молодостью да красотой – и крышка!.. А чем это кончается? Озолочением? Свадьбой? Да нет! Это кончается венерическими болезнями, незаконными детьми и позором. Вот она – неприкрашенная правда! Вы обязательно должны вбить себе в голову, что ни при каких обстоятельствах, никогда капли алкоголя в рот не возьмете и что, кто бы за вами ни ухаживал, вы с ним вне театра не увидитесь. Только тогда вы не пропадете и станете человеком»[137].

Благодаря отеческим заботам Н. В. Морозова и Мюрата во время любых застолий в бокале Натальи Трухановой официанты наливали только «личное шампанское» – подкрашенный чаем нарзан. Тем не менее, даже ведя трезвый образ жизни, уже через три сезона юная актриса стала «обладательницей богатого гардероба и бриллиантов»[138].

Само же сидение в кабинетах с гостями театра, по воспоминаниям Н. В. Трухановой, представляло собой: «... не только пьянство, а бесконечные российские беседы и „жратву“, которая, кстати, была превосходной.

Сам Омон любил поесть и придавал хорошей кухне весьма большое значение.

Гордость Мюрата – приготовление им прямо на глазах посетителей почек, блинчиков и бананов «флямбе» или каких– то остендских устриц «о гратин»»[139].

Вполне возможно, что так оно и было, но наряду с этим свидетельством мемуаристки существует запись рассказа старого опытного официанта, сделанная Е. П. Ивановым:

«У Омона Шарля, бывало, распорядитель-француз перед вечером всех, простите, девок, шаншонеток соберет и так скажет: „Девушки, маймазель, сегодня требуйте стерлядь и осетрину от гостей, у нас пять пуд протухло!“ Те и требуют. Потеха-с, честное слово, потеха-с!.. Люди хорошие по вечерам съезжались, а девки все тухлятину спрашивают (по цене-с!), поковыряют ее вилочкой и велят со стола убрать. Так мы всякую дрянь продавали у Омошки. Жулик первый был, русских дураков приезжал учить!»

Эту диаметральную противоположность мнений о кухне ресторана при театре Омона вполне можно объяснить тем, что администрация потчевала осетриной «второй свежести» не всех посетителей подряд. Во всяком случае из мемуаров Н. В. Трухановой следует, что полицмейстер И. Н. Руднев не просто благосклонно относился к театру, а подчеркивал: «Мне бы везде такой порядочек иметь, как у Омона!»[140]

Насколько высокий полицейский чин был бескорыстен в своей оценке, теперь установить практически невозможно, зато хроника городских происшествий однозначно свидетельствует, что скандалы в театре Омона были вовсе не редкостью. Однажды сама Наталья Труханова, «восходящая звезда оперетты», прямо за кулисами получила несколько оплеух от обиженного ею поклонника.

Певичку А. Г. Курочку купец Винокуров подстерег после представления и надавал ей пощечин, а когда она ответила тем же, к ней подскочил некий господин Сахаров и побил ее тростью. Характерно, что в полицейском участке Винокуров еще раз ударил актрису и разорвал на ней лиф, однако она отказалась привлекать обидчиков к ответу.

Зато инженер-механик Михайлов избежать суда не смог. Перед закрытием ресторана у него возник спор с официантом: инженер утверждал, что уже расплатился, а лакей требовал за ужин сорок рублей. Для разбирательства Михайлов был приглашен в контору театра, где по какой-то случайности оказался офицер полиции. В конечном итоге посетитель все-таки оплатил счет, но, отстаивая свою правоту, он в запале коснулся пальцем мундира блюстителя порядка. За «оскорбление должностного лица» ему пришлось предстать перед мировым судьей. Единственное, что удалось сделать его адвокату, – это добиться признания от представителя Омона, что и раньше поступали жалобы на официантов: пользуясь опьянением гостей, они вторично требовали деньги за уже уплаченное.