Заводная девушка - Анна Маццола

должны мне поверить. Я настраивал ее совсем на другое послание.

Перешептывания превратились в гул. Слова, написанные куклой, распространялись от придворного к придворному, от слуги к слуге. Забыв про вино и угощение, женщины переговаривались, прикрываясь веерами, или шептали на ухо, соприкасаясь напудренными щеками. А где-то слышалась музыка; песня, смутно знакомая Жанне.

– Это… Это просто невозможно, – запинаясь, повторял Рейнхарт. – Должно быть, кто-то вмешался и повредил механизм.

Пока он говорил, внутри куклы вновь зажужжали колесики. Рейнхарт в ужасе обернулся и увидел, что его творение само, без всякого приказа, начало писать.

– Что она там пишет? – выкрикнул кто-то.

– Что она нам говорит? – подхватили другие.

Рейнхарт застыл на месте. Тогда Ришелье подошел к пьедесталу, взял лист и прочел вслух:

– Детей похититель по улицам рыщет,

Которого власти никак не найдут.

Не потому ли мерзавца не ищут,

Что сами же власти его берегут?

Побледневший Берье что-то говорил караульному в камзоле с черными прорезными рукавами. К нему приближались еще двое караульных.

Раздался крик, настолько пронзительный, что от него могли треснуть зеркала вокруг. Затем послышались другие крики, вопли, звон бьющегося стекла и фарфора. Зрители поспешили к дверям. Жанна увидела то же, что и они: кукла плакала. Совсем как в первый день, когда ее только-только показали королю. Но из кукольных глаз катились не слезы, а кровь.

С этого момента время словно замедлилось. Жанна с предельной ясностью увидела падающий хрустальный бокал, скольжение расшитых жемчугом туфелек. Придворные бежали, спотыкались на сверкающем паркете и падали, вскрикивая от боли и страха. Рука Берье потянулась к Рейнхарту, замелькали складки черного атласа, затопали сапоги гвардейцев, бежавших туда, где стоял доктор. Он был похож на испуганного ребенка, зажимавшего рот. Жанна не слышала слов Берье и караульных, а также жалких возражений Рейнхарта. Она отключилась от них и от охваченной паникой толпы и теперь смотрела на куклу. По фарфоровым щекам текла кровь, скапливаясь на кружевном воротнике. Кукла утратила красоту и выглядела устрашающе. Рука все еще держала перо, написавшее послание, но стол был пуст.

Оглянувшись на Рейнхарта, Жанна увидела, что он тоже смотрит на куклу. К скорби на его лице примешивалось что-то еще. Что именно – она не разобралась, ибо двое караульных в красных мундирах поволокли его к выходу. Она уже догадывалась куда: в дворцовую тюрьму.

– Идемте, маркиза.

Берье повел ее, Людовика, дофина и принцесс к выходу. Под ногами хрустели битое стекло и фарфор. Ноги хлюпали по пролитому вину и увязали в раздавленных закусках. Убегавшие придворные опрокинули кадку с апельсиновым деревом, и в золотые узоры ковра, где она стояла, были вдавлены комья земли. Рядом валялось разбитое блюдо с пирожными, откуда какая-то собачонка слизывала крем.

– Кукла, – шепнула Жанна, идущая рядом с Берье.

– Спрячем подальше, пока не поймем, как быть с этой дьявольской штукой. Не беспокойтесь, маркиза. Оставьте это мне.

Лицо Людовика было каменным. Он торопился увести дочерей из Зеркальной галереи. С Аделаидой сделалась истерика. Король забыл про Жанну, и дальнейший путь к своим покоям она проделала одна. Спускаясь по Посольской лестнице, она наткнулась на Ришелье, говорящего с придворными. Обернувшись к ней, он пристально посмотрел ей в глаза:

– И в самом деле, маркиза, новые трюки. Вы как будто знали, что так случится. Скажу больше: вы словно управляли этим.

Придворные тоже повернулись в ее сторону. Их лица, покрытые белилами, были жесткими и бесчувственными, как у мраморных статуй.

Она молча прошла мимо, спиной чувствуя их взгляды. Неужели Ришелье всерьез думал, что это ее рук дело? Впрочем, важным было не то, что думал он сам, а то, в чем мог убедить других. Приподняв подол платья, Жанна убыстрила шаг, торопясь поскорее оказаться в безопасном пространстве своих покоев. Она вспомнила, какую песню слышала в Зеркальной галерее. Это была детская песенка; колыбельная, которую часто пела Александрина. И в галерее колыбельную напевала не какая-нибудь придворная. Ее пела… кукла.

Глава 24

Мадлен

Лефевр настоял, чтобы Мадлен немедленно покинула Версаль и уехала вместе с ним в его карете.

– Девочка моя, тебе нельзя здесь оставаться ни минуты. Король предельно рассержен. Кто знает, во что выльется его гнев?

Мадлен молча согласилась. Она не знала, о чем говорить с Лефевром. По сути, она вообще не могла говорить. Она молча сидела в карете, обитой красной кожей. Голова кружилась от вихря мыслей, а в ушах слышалось пение куклы. За прошедшие несколько дней у нее возникла своя версия случившегося. Центром всего был Рейнхарт. Он создал куклу в память о дочери, которую сам же и погубил. Это доктор похищал детей на улицах, пытаясь воссоздавать работу живых тел в металле, серебре и стекле.

Но в Зеркальной галерее она увидела совсем другого Рейнхарта: ошеломленного, сокрушенного, недоумевающего. Было ли это игрой на публику? Мадлен его потрясение показалось искренним, но ведь вся его деятельность строилась на том, чтобы придавать искусственным творениям полное сходство с живой природой. Неужели Рейнхарт с помощью хитроумного трюка заставил куклу написать обличительные стихи? Если нет, как кукла могла сама написать такие строчки? И было ли написанное правдой? От тревог внутри Мадлен начала подниматься желчь, и она боялась, что ее может вытошнить прямо на красивые сиденья. Страх пронизывал все ее мысли. Страх за Рейнхарта, за парижских детей, но прежде всего – страх за собственное будущее и судьбу Эмиля. Она почти не сомневалась, что Камиль ухватится за подвернувшуюся возможность и всю вину свалит на нее. Это она не сумела распознать натуру Рейнхарта и предугадать случившееся. Может, взять Эмиля и вдвоем бежать из города, пока Камиль не наказал ее за проваленное задание? Но куда, черт побери, она побежит?! Где и на что будет жить с племянником? У нее не было денег, а все пожитки умещались в сундучке. Кто за пределами Парижа возьмет ее в услужение без рекомендаций и с изуродованным лицом? А главное, она никак не могла уехать сейчас. Тот, кто убил Веронику, скорее всего, был повинен и в похищении детей. Она должна узнать, кто этот злодей.

Лефевр тоже молчал. Вид у него был возбужденный. Парик совсем сполз набок. Только когда карета достигла предместий Парижа, он заговорил:

– Наверняка появится вполне вразумительное объяснение случившегося и будет доказано, что Рейнхарт к этому совершенно непричастен. Видишь ли, при дворе постоянно идет борьба. Плетутся интриги, разные фракции соперничают между собой и ищут способы отомстить друг другу. К твоему хозяину это не имеет