Не время для славы - Юлия Латынина

Это Джамалу были нужны факты. А Христофору Мао был нужен крючок. Это Джамал был готов убивать за правду. А Христофор был готов убивать за ложь.

– За неделю федеральные силы добились больших успехов, чем так называемая местная милиция, являющаяся, по сути, прибежищем для боевиков, – продолжал Христофор Мао.

У Джамалудина зазвонил телефон, он поднялся и вышел.

«Я убью тебя, – вдруг понял Кирилл, – я убью тебя, Христофор. Я убью тебя сам, как кровник кровника. А может, найму киллера. Знаешь, в чем прелесть системы, которую ты создаешь? В полной безнаказанности. Безнаказанности любого, кто решится нажать на курок».

В это время зазвонил телефон у Хагена. Еще через минуту вышли замы Хагена, потом пулей вылетел и.о. начальника ОМОНа, потом Гаджимурад Чарахов.

– Мы должны дать отпор террористам и проходимцам всех мастей, которые поджигают нашу мирную республику. Мы должны быть беспощадны.

Глава Ахмадкалинской администрации сгреб бывшие при нем телефоны и заторопился к дверям. Кирилл выскочил вслед за ним.

Коридор Дома на Холме был пуст.

Кирилл бросился по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, вылетел из дверей, – и там, на широком мраморном крыльце, у белой лестницы, спускающейся к огромной площади, посереди которой был вверх пенные струи фонтана, а по бокам – на торцах драмтеатра и здания УФСБ – вставали огромные портреты братьев Кемировых, Кирилл увидел хозяина республики.

Джамалудин стоял на ступенях, с сотовым, и лицо его было серым, как кусок необожженной глины. В последний раз Кирилл видел у Джамалудина такое лицо в день похорон Заура.

Кирилл бросился вниз, расталкивая вооруженных людей. Джамалудин повернул к нему пустые, как у мертвеца, глаза и сказал:

– Ташова расстреляли.

– Кто? Где?

– Булавди, – сказал Джамалудин, – это сделал Булавди.

К фонтану с ревом вынесло черную кавалькаду. Кирилл сделал шаг на подгибающихся ногах и сказал:

– Я с тобой.

Джамалудин обернулся, и в следующую секунду молниеносным, отточенным движением ударил Кирилла чуть ниже солнечного сплетения. Русского отбросило назад.

– Ты и твой…

Джамалудин не договорил, стремительно повернулся и побежал вниз по лестнице.

* * *

Так получилось, что Кирилла не было на соболезновании.

Он спустился вниз и велел ехать за Джамалудином, но Абрек повез его домой, и когда Кирилл увидел, что они едут домой, он потребовал остановить машину у магазина.

Абрек остановился, и Кирилл зашел в магазин и спросил водки. Продавщица ответила, что водки нет. Кирилл бросил на прилавок сто долларов, но продавщица повторила, что водки нет. Водка наверняка была, но продавшица видела за его плечом Шахида и Абрека, и она не хотела продавать водку на глазах личной охраны Джамалудина.

Кирилл остановился у ларька, но в ларьке водка тоже спряталась.

Тогда Кирилл поехал домой, потому что он вспомнил про коньяк в кабинете, и когда он приехал домой, Абрек и Шахид высадили его у ворот, развернулись и уехали.

Кирилл поднялся в гостиную, и обнаружил, что дома он совершенно один. Диана лежала на сохранении. Алихан был в больнице. Саид-Эмин и Хас-Магомед были в Лондоне. Старую Айсет тоже увезли в больницу.

Его большая чеченская семья испарилась, как дым, и он остался один, в огромной гостиной, со стенами, отделанными карельской березой, и коньяком по три тысячи долларов бутылка.

Кирилл поднялся в кабинет, и долго сидел там, без движения, час или два. Потом он включил новости.

Потом он приволок в кабинет ящик коньяка и открыл первую бутылку.

* * *

Кирилл не знал, сколько он пил, и сколько он выпил. Он совершенно точно пропил похороны, и следующий день, и еще день. Однажды ночью ему показалось, что у притолоки стоит Та-шов, но когда он с криком побежал к нему, это оказалась просто раздутая ветром занавеска. Он пропил совещание, и conference call с Америкой, и какой-то благотворительный вечер в Москве. Он никогда не баловался спиртным, а последние полгода и вовсе не пил ни капли, и его выворачивало наизнанку. Он блевал, в туалете или в гостиной, как придется, полоскал горло и снова пил.

На второй день он открыл глаза и увидел Шахида. Шахид деловито, одной рукой, охлопывал его пиджак, и прежде чем Кирилл сообразил, что тот делает, Шахид вытащил у него из-под пиджака ствол. Шахид выщелкнул обойму, проверил, нет ли в стволе патрона, и засунул ствол обратно. Кирилл пожалел насчет ствола. Ствол почему-то не пришел ему в голову.

Однажды охрана принесла ему телефон со словами «Это Диана», но Кирилл уронил трубку. Он попытался ее взять и встал на колени, но почему-то повалился на ковер и заснул.

В какой-то момент, – наверное, это было на четвертый или даже на пятый день, – Кирилл обнаружил, что он сидит на стуле в кухне, отделенной от огромной гостиной мраморной барной стойкой, и в метре от него стоит Джамалудин.

Джамалудин методически вытаскивал из ящика бутылки коньяка и бил их о край раковины. Бутылок оставалось немного. Ящик опустел почти на две трети.

– Палач, – сказал Кирилл.

Джамал достал очередную бутылку и грохнул ее о мраморный край. Желтая как моча жидкость побежала вниз.

– Упырь, – сказал Кирилл. – Фашист.

Джамалудин молча разбил еще одну бутылку. Он разбивал дорогой коньяк с таким же равнодушием, с каким нажимал на спусковой крючок «стечкина».

– Они мертвы, – сообщил Кирилл Джамалудину, – они все мертвы. Заур. Ташов. У кого была совесть, те мертвы. А выживают только те, у кого совести нет. А, Джамал? Почему это так устроено? У кого совесть есть, тот попадает в морг. Или сначала в лес. А потом в морг. А у кого совести нет, тот рассуждает, что плетью обуха не перешибешь, и целует ноги, и выцеловывает себе заводы и миллиарды. А?

Кирилл встал на ноги и пошатнулся. Он схватился за барную стойку, но ноги его как-то нелепо подвернулись, он схватился снова, на этот раз за ручки шкафчика, висящего над ванной, и его вывернуло наизнанку.

Он чуть не упал лицом в собственную блевотину и осколки бутылок, но Джамалудин поймал его за плечи и держал, пока Кирилла трясло.

Потом он отпустил Водрова, и тот повалился на колени перед раковиной.

– Ты думаешь, меня тошнит от выпивки? – сказал Кирилл. – меня тошнит от тебя. Помнишь, что ты меня спросил на той корпоративке? Зачем Аллах создал гомосексуалистов? У тебя других вопросов к Аллаху нет? Ты не хочешь спросить Аллаха, зачем он позволяет людям убивать друг друга? Зачем он позволяет тебе убивать людей?

Кирилл вскарабкался на ноги. Мир кружился, как незакрепленная нефтяная платформа. Кирилл пошатнулся, попав в особо сильную волну, но все-таки попал задницей на стул, схватил стоящую на столе бутылку и хлебнул было из горлышка, но Джамалудин отобрал у него бутылку и тоже хряснул ее о раковину.

– Дай выпить, – сказал Кирилл.

– Ты принял ислам, – ответил Джамалудин, – Аллах запретил пить.

Кирилл расхохотался.

– Знаешь, почему я принял ислам? – сказал Кирилл, – мне нравятся ваххабисты. Эти парни правы. Мы все прокляты. Завод, а? К черту завод. Разве заводом передаешь души? Разве душа – это природный газ, который можно разложит на метанол и аммиак? Нас всех надо убить. И построить здесь… черт его знает, неважно. Сначала нас надо зачистить.

Джамал покончил с бутылками и подошел к Кириллу. Он смотрел на распростертого на стуле русского, сверху вниз, и глаза его были как дырки в никуда.

– Ведь ты бы убил его, – сказал Кирилл, – ты бы убил моего сына. На моих глазах. На глазах Дианы. А он… он пошел туда ради тебя.

– Спрашиваться надо, – ответил Джамалудин.

– Когда чеченцы спрашивались, а?

Джамалудин молча кивнул, и неведомая, но могучая сила подхватила Кирилла за воротник и вытащила из кресла. Кирилл обернулся и увидел где-то над головой белокурую шевелюру Хагена. Джамалудин шагнул вбок, и Хаген повел Кирилла на улицу.

Кирилл сделал несколько шагов сам, но у порога колени его подогнулись, Хаген перетащил его через порог и поволок дальше, кулем. Джамалудин шел за ними.

На улице было сыро и ветрено, по морю гуляли стада белых барашков, и под узким мостиком, ведущим с причала, стоял черный «порше кайенн» с открытой дверцей.

– Палач, – снова сказал Кирилл, адресуясь не то к Джамалу, не то к белокурому эсэсовцу.

Ноги его, в мягких домашних тапочках, волоклись по холодной плитке. Далеко внизу, у «порше», полукругом стояли шестеро парней в камуфляжных штанах, заправленных в высокие шнурованные ботинки, и черных куртках с перекинутыми через плечо автоматами.

Джамалудин уже молча шагал вперед, туда, где за краем пирса взбесившийся ветер, как волк, гонял по морю белых барашков. Запах соли и водорослей ударил Кириллу в лицо.

– Убить меня хочешь? – сказал Кирилл, – за Ташова? Правильно. Убей. Это я его убил. Я послал его на смерть.

Хаген остановился и подхватил Кирилла под мышки, Джамалудин – под ноги.