Морок (СИ) - Горина Екатерина Константиновна

— Мне бы только до королевы…

Ключник взял её за руку и указал на что-то, какую-то груду тряпок, распростёртую на полу.

— Ни-че-го, — повторил ключник. — Не исправить. Ты же помнишь, как пыталась догнать королеву и поговорить, королева тебя уже не услышит… Она королева живых, а не мёртвых…

* * *

— Так если мы сейчас вывернем на тракт, получается, мы назад повернём! — распалялся Богдан. — И что? Зря ходили?

— Мы не просто так назад повернём! — кричала в ответ Лея. — Не просто так! И нет в этом твоей трусости. Зато и глупости нет. Понимаешь, глупо сейчас лезть везде, куда ни посмотри, везде то духи, то привидения, то и вовсе мертвяки шляются. Не так что-то. Не было тут такого.

— Да откуда ты всё знаешь-то? — язвил Богдан.

— Да потому что я по этой дорогу уже который раз иду. Окромя солдат тут ничего страшного не водилось. На тракте! Ты понимаешь вообще, чтò я тебе говорю? На тракте! Не было ничего на тракте! На болотах — сколько угодно. Да только какой дурак на болота кинется? Вот там вся нежить и была, а на тракте чисто было всегда. Понимаешь ты? Это сейчас что-то творится, я не знаю, как это вообще назвать! Это не тот мир, какой-то другой! Я без вас ходила, всё было прекрасно: птицы, ежи, кролики, облака, солдаты. А этого вот, всего этого: мёртвых ключников, шишиг… Про эльфов вообще в этом мире люди только в сказках слышали, а видали только на картинках, если кому повезёт и родители книгу купят на ярмарке. Не было этого всего, чтоб нечисть так гуляла, как на празднике.

— И что? Теперь поэтому назад поворачивать?! — не унимался Богдан.

— А ты можешь другое что-то предложить? — не отставала Лея. — Вы ж не знаете ничего о том самом магическом мире, в какой мы почему-то попали, вы вон со старухами у реки здороваться лезете! А этого делать не то, чтобы нельзя, а ни при каком случае вообще никогда делать нельзя. А Венька: «Постирай мне, бабушка»! Вы подохнете тут все, если со всеми здороваться начнете. Мне вас по-хорошему сначала научить надо, кто бывает в мире, чего от них ждать. Вы же идиоты! С виду вроде бы нормальные люди, а коснись поближе — вы ж придурки! Да ещё бы ладно, всякие бывают, только вы мало, что больные, вы ж ещё и блаженные, вы всем добра вдруг хотите. Тут так нельзя. Ладно б вы ещё дети были, ребёнка не каждый обидеть решится. А взрослого тупицу — грех мимо пройти, если он раззява, тут просто зря жил человек, если идиота не обмишулил. И от этого б я вас спасла, честно, вот посадила бы вас у дороги, сама бы разведывать ходила. Но ведь помимо людей ещё и шишиги бродят повсюду…

— Ну, вряд ли ничего другого сделать нельзя, — неуверенно промямлил Ярослав. — Надо пробовать, что ж сразу назад…

— А куда? — Лея развела руками.

Некоторое время все стояли молча. Идти назад точно не хотелось, после всех красот и потерь запереться в домике на краю болот было не то, что противно, а даже как-то унизительно, как будто в тюрьму. Знание того, что уже они увидели, подсказывало, что впереди ещё больше удивительного, ещё больше опасного и чудесного, ещё больше того, что стоит увидеть, услышать и понять.

— Я назад не пойду, — тихо, но твёрдо проговорила Матильда.

Лея шумно выдохнула.

— И я не пойду, — Богдан уверенно разрезал воздух ладонью.

— А я вас просто вот тут брошу и ковыляйте сами, в конце концов, зачем вы мне все сдались! — крикнула Лея не в силах сопротивляться протесту. — Дураки! Отряд дураков!

— А куда ж ты денешься? — хитро прищурился Ярослав. — Кешу пойдешь искать? Так Кеша ведь тоже сюда пошёл? А тебе легче с нами идти, чем одной? Так ведь?

Лея тоскливо разглядывала пейзаж. По сути, и это она понимала, Ярослав был прав, но зачем же так грубо резать правду-матку. Можно же было ещё поуговаривать её, во всяком случае, в приличном обществе, по мнению Леи, делается именно так. Она изучала подробности дерева напротив их стоянки, придумывая месть неотёсанным магам, однако тут ей на глаза мягко легли чьи-то пухлые ладони. От них пахло дорожной пылью и земляникой, руки были теплые и ласковые. Лея прижала их сильно к лицу, казалось, под их прикрытием исчезала вся эта страшная и неуютная действительность вокруг с её рассветами и закатами, ямами и сырыми вечерами…

— Не убирай, — шепнула она тому, кто стоял сзади.

Одна рука захватившего её человека скользнула вниз и, обняв за талию, прижала к себе. Лея спиной почувствовала тепло мягкого большого тела.

— Кеша? — неуверенно спросила она, развернулась и открыла глаза. — Да что ж это делается? Ни в чем нельзя быть уверенной, ни на миг нельзя расслабиться!

Перед ней стояла грузная тетка, обхватив её обеими руками и радостно улыбалась.

Лея оттолкнула её и отбежала в сторону магов. Те смотрели на неё одновременно и с сочувствием, и немного с отвращением. Тётка совершенно бесстыдно заржала, без всяких обычных бабьих ужимок. И это было непривычно и мерзко.

— Лея, это я! Кеша! — сквозь смех едва выговорила баба.

Лея потянулась за ножом. Маги отступили, оставив девушку одну с безумной тёткой.

— Предатели, — прошипела Лея.

С боков компанию начала заволакивать темнота, солнце укрывали невесть откуда взявшиеся тяжелые тучи.

— Тихо-тихо, девочка! — издалека к незадачливой компании спешил Иннокентий.

Что-то в нём изменилось, не было уже легковерной добросердечной улыбки на пухлых губах, глаза стали какими-то колючими и недоверчивыми, словно буравчики они сверлили собеседника, весь он как будто стал старше, солнце высушило его, сделав стройнее, и раскрасило бронзой.

— Кеша? — снова недоверчиво спросила Лея.

Странная тётка засмеялась, Иннокентий устало улыбнулся.

— Если бы! — запыхавшись, ответил подоспевший Казимир. — Точно только одно, я не Кеша!

Казимир указывал на еле ковыляющего в дорожной пыли, хромающего на обе ноги Миролюба.

— И он не Кеша, — вздохнул старик. — А я, кажись, очень рад тебя видеть, девка!

* * *

Ввечеру уставшая компания клевала носами у небойкого костерка вблизи тракта, слушая негромкие рассказы о пережитых днях. Грустили, вспоминая Вениамина, хохотали над грудастым теперь и широкобёдрым Иннокентием.

— Да-а, — протянул Казимир. — Будто и не пара дней прошли, а жизнь целую прожил с вами. Вот ведь как бывает, живёшь себе, живёшь, стараешься, как положено, времени на глупости не тратишь, всё думаешь, вот ещё чуть-чуть поднапрягусь и заживу. И всё ведь думаешь, что, жизнь-то, она завтра и начнётся, что сегодня только подготовка к ней, репетиция, вроде как, малеха не хватает, ерунды какой-нибудь, вот то и то доделаю и жить начну. Да-а-а. А тут — раз, посидишь с молодыми, послушаешь и горько так: жизнь-то, она — вщить. Прошла уж. Ты стоишь только пыль глотаешь на дороге, а экипаж-то уже тю-тю, уехал, а в нём другие сидят, стройные, загорелые, глазами сверкают… А ты им вслед кричишь: «Погодите, ребятушки! Ведь и я с вами, я еще ого-го»! А они, белозубые, смеются, мол, куда деду-то. А ты стоишь, пыль эту глотаешь, и такая тебя зависть берёт, и думаешь, вот они-то, эти насмешники, не профуфонятся, они-то точно заживут, всё у них получится. Такая зависть, что хоть вой. А потом понимаешь — ничего у них не выйдет. Такие же они глупые, как и сам, тоже всё готовятся ради настоящей жизни. А потом в ящиках деревянных холодные, бледные… А ты ж знаешь всё, сзади бежишь, кричишь: «Ребятки! А я вам помогу! Научу!» А они смеются, зубы-то все целы у молодых…

— Да что ты, дед, и так не сильно весело, — прервала его толстуха.

— А ты помалкивай, слушай, что тебе старший говорит. Вот ты ещё баб не натискался, а глядь и сама уже бабой стал, — засмеялся Казимир.

— Да ведь это временно, — обиделась толстуха.

— Это только кажется, что дерьмо временно, наступил — придешь домой ототрёшь. А оно, Кеша, навсегда. Временно, Кеша, — это молодость. Ты вон чешешь в бабьих тряпках и всё думаешь, что придёшь сейчас, сальто мортале какое сделаешь, тебе все хлопать начнут, поздравлять, тело новое выпишут, а ты дальше странствовать пойдёшь, с бардом своим, с Миролюбом. А будет так, Кеша. Придёшь ты, после сальто мортале если шею не свернёшь, то прихрамывать-то точно будешь. А бард твой ещё раньше издохнет. Вон он какой, еле идёт. Куда ему ещё песни слагать о твоих походах. Ты вот, Кеша, всё быстрее хочешь, скорей бы тебе дойти, а одного ты не понимаешь, что жизнь-то и слава, и приключения, и песни, они вот сейчас. Вот тут прямо, у костра. А когда дойдёшь — у тебя только воспоминания будут, и то такие воспоминания будут, которые ты не прожил, а пробежал, словно мышь от стены до стены. Когда дойдёшь поймёшь, что из всей жизни у тебя только эта стена, к которой ты со страху бежал. А ведь это, Кеша, стена просто, а жизнь ты свою профуфонькал.