Связанные звездами - Минни Дарк

вводила под кожу иглу. Затем малыш Фриц оказался в мусорном мешке, лежащем на полу. Браун все это видел. Он видел, как сделали укол Лори, и слышал, как ее крики позвать Пруденс становились все неразборчивее, пока не смолкли. Видел, как Эстер закрыла глаза и поспешила навстречу своему хозяину.

Браун знал, кто будет следующим. Но будь он проклят, если уйдет тихо. Тщательно осмотрев пространство вокруг клетки, Браун понял, что это кошмарное место, безо всяких щелей и дыр. На полу лежало моющееся покрытие, чуть заходящее на стены, а мебели почти не было. Дверь, ведущая в коридор, а оттуда на свободу, была закрыта; это была идеальная ловушка.

Но тут ему повезло. Как только медбрат Джесс наклонился к дверце клетки Брауна, ветеринар Аннабель сделала пару шагов к двери и потянулась к ручке. Момент, понял Браун, был практически идеальным. Все, что от него требовалось, это выбраться из клетки, ускользнуть от Джесса и рвануть к двери. Да! Ветеринар повернула ручку вниз. Дверь начала открываться. Шанс был крохотным, но не для уличного терьера с неистощимым запасом предприимчивости.

Браун выскочил из клетки, легко ускользнув от Джесса, попытавшегося схватить его. Его когти заскользили на гладком полу, но смысла сбавлять темп не было. Отталкиваясь задними ногами, как кролик, он дернулся вперед. Дверь лишь слегка приоткрылась, но он был уверен, что сможет просунуть в щель голову. А потом он сделает ноги. По коридору, через двери. Прочь!

– Маленький засранец, – пробормотал Джесс. – Аннабель! Закрой дверь!

Шлеп. Язычок замка скользнул в паз. Тяжелая белая дверь слилась со стеной. А Браун все также был не с той стороны. Конечно же, он оббежал вокруг комнаты раз, другой, третий, ведя за собой, словно в хороводе, Аннабель и Джесси. Но все было безнадежно. Вскоре его зажали в угол. Джесс поднял его за шкирку. И Браун повис, извиваясь, выгибаясь и рыча, пока медбрат нес его к столу. А ветеринар тем временем набирала зеленую жидкость в шприц.

Пятнадцатилетний Люк Фостер – Весы, хоккейный полузащитник, периодически вынужденный бороться с позорными вихрами надо лбом, и ярый фанат (оригинальных) «Звездных Войн» – залез в бардачок материнского «Сааба», вытащил влажную салфетку с алоэ вера и протянул ее матери. Было утро пятницы, и они припарковались в паре кварталов от государственной школы, которая должна была стать его альма-матер.

Он ушел из колледжа Святого Грегори на день раньше положенного, без слез и прощаний. Он ни капли не хотел уходить под жалостливыми взглядами прежних приятелей, чьи родители были докторами, или владельцами огромных состояний, или бизнесменами, или занимались добычей жемчуга и платили за их учебу реальными деньгами, а не сказками о воображаемом наследстве. Его однокашники из частной школы, в своих блейзерах, канотье и красно-синих галстуках, будут по-прежнему участвовать в гребных гонках, вроде Главы Реки[84], ходить на частные уроки игры на виолончели или тенорной трубе и продвигаться к гарантированному месту в Группе восьми[85]. А он – нет. Он будет искать свою дорогу в жизни, надев желтую рубашку-поло.

– Мне так жаль, – всхлипнула его мать, Марианджела. – О, Люки, мы хотели для тебя только самого лучшего. Правда.

За два года, что он провел в колледже, его ни разу, ни на секунду, не посетила даже мимолетная мысль о том, как могут его родители позволить себе оплату обучения. И он, и его младшие братья, которые все еще ходили в начальную школу, а потому избежали всей этой неразберихи, были записаны в привилегированную школу для мальчиков с пеленок. Может, отчасти поэтому он был уверен, что у родителей есть какой-то план по сбору средств на обучение. И, хотя он никогда раньше об этом не задумывался, сделай он это, он пришел бы к выводу, что родителям нужен был план получше, понадежнее, чем множить долги по кредитке и ждать, пока умрет его дедушка. Особенно потому что теперь, когда дедушка уже умер, выяснилось, что он оставил матери лишь обручальное кольцо ее матери, уродливый мебельный гарнитур из палисандра и расстроенное пианино.

Часть Люка хотела спросить у матери, какого черта она думала. Почему не отправила его в обычную старшую школу с самого начала? Сегодня, когда он вошел в незнакомый класс в слишком чистой, слишком новой, слишком неудобной желтой рубашке-поло, слухи уже пошли бродить по школе. Это тот парень, которого перевели из Святого Георга.

Другая его часть – та, что не могла видеть заплаканные глаза и покрасневший нос матери – хотела взять ее за руку, ласково погладить, сказать, что все будет в порядке, что ему никогда не нравилось в колледже; что теперь она может забирать его со школы в уггах и черной дутой куртке, а не в дизайнерских офисных костюмах или супермодном спортивном прикиде секси-мамочки; что в местной школе есть то, чего в колледже никогда не было и не будет. Девчонки. Она бы рассмеялась.

– Ты справишься сегодня, Люки? – спросила Марианджела.

– А то.

Люк откинул солнечный козырек «Сааба», поднял крышечку маленького зеркальца с обратной стороны и пригладил снова вставшие торчком волосы. Но те, само собой, встопорщились, стоило ему вылезти из машины и вытащить свой рюкзак следом.

– Пока, мам, – сказал он.

– Пока, дорогой, – ответила она и со слезами на глазах послала ему воздушный поцелуй.

– Повеселись сегодня, – велел он.

– Я попытаюсь, – шмыгнула носом мама.

Голосом, до жути напоминающим говорок мастера Йоды, Люк произнес:

– Делай, или не делай. Не надо пытаться.

Патриция О’Хара – Дева, профессиональная домохозяйка, оставшаяся в опустевшем семейном гнезде, мать двух взрослых дочерей, Лариссы и Зейди, готовящаяся стать бабушкой, биржевой гений и специалист по выпеканию нежнейших в мире бисквитов с маракуйей – каждую пятницу добровольно работала в собачьем приюте. И это было лишь одно из многих занятий, которые Патриция себе нашла, чтобы было чем занять себя теперь, когда ее девочки стали жить отдельно. Хотя ей приходилось управлять своим пакетом акций, а еще много вязать, потому что Зейди ждала ребенка, все это едва ли помешало такой энергичной женщине, как Патриция, скатиться к просмотру послеполуденных ток-шоу вроде «Доктора Фила» в обнимку с бутылкой шардонне.

Патриция открыла для себя собачий приют, когда, после долгого траура по Бонни, австралийскому хилеру[86], пошла туда, чтобы выбрать новую собаку. В свой первый визит, проходя мимо рядов клеток, она наткнулась на коричнево-белую борзую, которая сидела в клетке с таким чинным видом, что на ум невольно приходило