Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Она бросает трубку. Я перезваниваю:

– Не начинай все сначала! Не доводи меня!!

И тут у нас наконец-то начинается разговор, как у взрослых людей. Она мне не безразлична. Да, совсем не безразлична! Вот так… Я говорю:

– Дай мне немного упорядочить свою жизнь. Ты же видишь, я стараюсь. Помнишь, я тебе говорил, что ты появилась в неподходящий момент. И посмотри, как у нас с тобой теперь. Ну что, разве все не налаживается? Положа руку на сердце.

Движение ровное. Это добрый знак. Винсент устроился за рулем. Пол Бреннен сидит сзади. Я вижу его посеребренную сединой шевелюру.

A Паула хочет знать, чего я жду. Мне кажется, это очень просто. Но когда я пускаюсь в объяснения, вдруг оказывается, что совсем нет.

– А еще туманнее можешь? – язвит она.

Когда мы выезжаем за город, вырвавшись с окружной, она мне сообщает, что увидела среди гостей Катрин Милле.

– Ну и что теперь?

А Паула отвечает, что она сама, пожалуй, кончит точь-в-точь как Катрин Милле, если у нас все будет продолжаться в том же духе. Я сначала неправильно понял, решил, будто она тоже станет писательницей. И я спрашиваю ее, неужели она думает, что это раз плюнуть. Тут она вносит ясность. Говорит, будет трахаться каждый вечер с целой футбольной командой. Я спрашиваю, не кажется ли ей, что это перебор.

Тут дорога как раз нависла над рекой. Раньше мне не везло, потому что всегда поблизости маячили автомобили, а значит – нежелательные свидетели. Даже с учетом того, что вообще-то люди предпочитают ездить на большой скорости, чтобы не напороться на неприятности; теперь никто не остановится затемно ни за городом, ни даже в городе, чтобы устремиться на помощь ближнему своему – себе дороже.

Однако в этот раз дорога пустынна. Черная ночь простирается у меня за спиной. И вот я начинаю думать, не самая ли это подходящая ночь. На 24-м километре я скрещиваю пальцы на удачу. Смотрю на часы и сообщаю Пауле, что как раз сейчас веду слежку, но если все пройдет хорошо и пункты оплаты на автострадах по дороге не подожгли (а в городе множество банд экстремистов, так что пожарные работают с утра до вечера), то я буду с ней рядом уже где-то через час. И что мне бы хотелось, что мне действительно было бы очень приятно найти ее не в туалете и не на носилках полицейской службы спасения. Она прекрасно знает, о чем я.

– Ты преувеличиваешь, – жалобно протянула она. – Ты в самом деле очень жесток со мной. И это после всего, что я выстрадала по твоей милости!

Я бросаю взгляд на реку, поблескивающую внизу, как зеркало, в обрамлении заостренных теней. Это деревья. Они еще чернее ночи…

– Слушай, возможно, связь сейчас прервется, – говорю я. – Кажется, мой клиент въезжает в туннель. Но, как бы там ни было, я беру свои слова обратно. Ты – самая потрясающая девушка из всех, кого я встречал в последнее время. Я очень хочу, чтобы ты это знала.

Она хмыкает и глубоко вздыхает.

– Когда я говорю «в последнее время», – уточняю я, – это значит, уже довольно давно.

Я представляю Паулу рядом с собой, малыша или даже двух на заднем сиденье, во время ночной прогулки, когда теплый ветерок с легким посвистом влетает в окошко; такая прогулка – лучший способ убаюкать детей, а голова Паулы лежит у меня на плече… Не будь Крис и Мэри-Джо, я бы не колебался ни секунды! Даже если бы пришлось предложить ей пройти курс лечения от наркозависимости. Даже если бы пришлось за руку отвести ее в больницу…

– Ты меня слышишь, Паула? Алло! Я тебя не слышу! Паула? Черт! Паула, я уже в туннеле…

На этом я отключаюсь.

На 27-м километре дорога по-прежнему пуста. Никакого света фар на горизонте. Я пытаюсь подумать о Дженнифер Бреннен, об этой бедной девушке, и о Вольфе, хоть он был косвенной жертвой, – чтобы настроиться. Думаю я и о Мэри-Джо, и немного о Фрэнке, и конечно же о Крис. И слегка увеличиваю скорость, чтобы приблизиться к Полу Бреннену…

Мы минуем перелесок, придорожные насыпи вдоль него густо поросли вереском. Едем мимо серебрящегося в лунном свете луга, дальше – мимо кукурузного поля, потом – мимо поля подсолнухов, и вот наконец я замечаю поворот, которого так ждал. Не будь этого поворота, дорога, наверное, устремилась бы в небеса.

И тогда я еще ускоряюсь, виляю в сторону, нагоняю Пола Бреннена и еду с ним бок о бок.

Я смотрю на него. Он смотрит на меня.

Я обгоняю его и резко разворачиваюсь. Удар страшен. Скрежещет железо. Результат не заставил себя ждать: «ауди» ударяется о заграждение, пропарывает его, как тонкую жесть, и летит вниз. Каркас у него алюминиевый.

Неделю спустя я констатировал следующий факт: мир был избавлен от Пола Бреннена, но это совершенно не ощущалось. Если уж начистоту. Казалось, всем наплевать.

Это не значит, что я сожалел о своем поступке. Или что я ожидал от него чуда. Но прежде у меня было чувство, что если какие-то поступки, которые должны быть совершены, совершаются, то мир после этого становится лучше. По крайней мере, люди начинают лучше понимать, что творится вокруг.

Лично я испытывал облегчение. Это был тяжелый груз… Однако же я как сидел, так и продолжал сидеть, обхватив голову руками, и сознавал, что не продвинулся вперед ни на йоту.

Наверно, существуют вечные туманы, как вечные снега и льды…

Потому что я был убежден в том, что, в свете новых обстоятельств, могут наладиться мои дела с Крис, но вместо этого все пошло быстрее с Паулой.

Мэри-Джо при встрече говорила мне:

– Что с тобой, а? Что не так?

При мне она хмурилась. Не хотела, чтобы я к ней прикасался. Задавала мне вопросы довольно нелюбезным тоном. Я любил ее, как и прежде, а она, казалось, этого не осознавала. Но как я мог не любить женщину, столько раз спасавшую мне жизнь?

Она была вся синяя, зеленая и желтая и лишь кое-где белая и розовая. С налитыми кровью глазами. Ее собрали из кусочков, всю загипсовали, кровь ей перелили. Она потеряла несколько зубов. Мы приносили ей цветы, на которые она смотрела одним неподвижным глазом, приносили протертые продукты, которые она сосала через соломинку, приносили кроссворды, которые она выбрасывала. Дерек бросал свою парикмахерскую, чтобы навестить ее, Рита ежедневно проводила с ней всю вторую половину дня, Фрэнк приходил каждый вечер, иногда заглядывала Крис, а порой даже Паула.

Я не знал, что эти две ей рассказывали, но она была не дура. Она прекрасно знала, что со мной не так. Знала, что не дает мне покоя. Но мы не говорили об этом открыто. Или я все начисто отрицал.

Я боялся причинить ей боль.

Когда врачи разрешили вывозить ее на прогулки, я гулял с ней, заставлял дышать свежим воздухом, возил по улицам, в парк.

Следствие по делу о смерти Пола Бреннена было поручено олухам, которые не опознали бы собственную мать хоть на порносайте, хоть на семейной вечеринке, так что с этой стороны я мог ничего не опасаться, мне даже не надо было никуда соваться, чтобы запутать следы. И расследование потихоньку двигалось к заключению о гибели в результате несчастного случая. Я прямо-таки диву давался, как все оказалось легко и просто. В системе было столько дыр, столько слабых мест и некомпетентности!

– Все равно права была я, – заявила мне как-то Мэри-Джо, когда я катил ее коляску по холмикам и полянкам в парке, любуясь островком изумрудной зелени в обрамлении деревьев, над которыми высились ярко освещенные фасады зданий. – Мог бы сказать: «Мэри-Джо, я должен извиниться перед тобой, ведь это я ошибался, а ты была права». Я до сих пор не дождалась от тебя этих слов. Не слишком это мило с твоей стороны. Даже невежливо.

Перед этим я зашел к Крис и поцеловал замок, – она, вероятно, уехала на уик-энд, не предупредив меня; а потом порвал себе мышцу, поднимая тяжести в новом спортзале, куда меня затащила Рита, прожужжавшая мне о нем все уши. Но все же, несмотря ни на что, погода стояла прекрасная. Небо словно сочувствовало нам. Хоть это у нас было… Дети играли в мяч, летали птицы, температура упала на несколько градусов, что было очень приятно, и город втягивал трепещущими ноздрями теплый воздух.

– Я думал, это само собой разумеется, – в конце концов сказал я ей в ответ, глядя, как молодые чиновники сбрасывают пиджаки и растягиваются на траве с сэндвичами в руках. – Это ведь само собой разумеется, разве нет?

В парке были и чиновницы, в коротких юбках, свежевыглаженных блузках и темных очках.

А Мэри-Джо все гнула свое:

– Ну что, тебе в лом сказать, что я была права? Разве это так трудно?

– Нет, ты меня плохо знаешь.

– Ты так думаешь? А я вот не уверена, что настолько плохо тебя знаю.

Разумеется, если кто-то что-то и заподозрил, то это была Мэри-Джо. Но мне не хотелось с ней об этом говорить.

– Ты такой упрямый, – продолжала она, – жуть, до чего ты иногда бываешь упрям. Не хочешь чего-то видеть – и не видишь.