Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Жозе дала мне понять, что тоже опасается худшего.

– Мы имеем дело с садистами, – не сдержавшись, процедила она сквозь зубы, отчего атмосфера в комнате стала еще более тягостной. Тем более что в доме, обычно столь оживленном, сегодня было на удивление тихо: у его обитателей, наверно, было полно ран и шишек, у кого-то болела челюсть, а кого-то мучили кошмары. Ну, вот, так устроен мир. И дела в нем шли все хуже.

– А все из-за таких, как Пол Бреннен, – завела свою любимую песню Жозе, когда мы выходили из комнаты, где Крис уже растянулась на постели, похрапывая. – Все из-за таких поганцев, как этот Пол Бреннен!

Я сказал, что согласен с ней. Я сам считал его лично виновным в том, что случилось с Мэри-Джо. Не важно, Рамон там или не Рамон. Я сказал Жозе, что такой, как он, недостоин жить.

Она была того же мнения. Добавила, что хочет, пользуясь случаем, сказать мне, что вчера, когда я почти в одиночку поддерживал огонь в огромном костре перед логовом Пола Бреннена, она пришла от меня в восторг» По ее мнению, я был тогда просто великолепен.

В полумраке Жозе налила мне кока-колы.

Я давно уже заметил, что она хорошо сложена, и теперь мог в этом убедиться, а она тем временем делала вид, что смотрит в сторону. Я вытащил ее из шезлонга на солнце, и ее кожа, покрытая маслом от загара, сразу же заблестела. Я усмехнулся про себя, потому что уж больно незатейливую ловушку мне приготовили. Будто я совсем дурак!

– Ты знаешь, что был просто великолепен? – повторила она, подавшись ко мне.

Крис ни слова мне не сказала по этому поводу. А ведь от нее я бы с удовольствием принял даже самые простые слова благодарности. Но так уж обстоят дела.

А вот Жозе… Она погладила меня по голове и поцеловала в губы.

Я не требовал от Крис ничего подобного.

Жозе сказала, что я – первый полицейский, которого она поцеловала, и что она никогда бы не подумала, что способна на такое.

– Я тебя прекрасно понимаю, – закивал я.

– Мне едва исполнилось четырнадцать, когда один легавый раскроил мне череп. Дело было в Брикстоне, в южной части Лондона. Нехило подрались! Мне кажется, я тогда еще носила косички.

Я все смотрел на нее, кивая, а потом попросил приглядеть за Крис до моего возвращения. Что касается всего остального, то я не нашел подходящих слов, а только сделал невразумительный жест, сопроводив его дружеской улыбкой.

Она ответила:

– Не переживай! Спешить некуда.

Вот девушка, которая умеет ждать. Такие встречаются редко.

На город опускался вечер, когда я смог удостовериться, что Вольф действительно умер. Я побывал в морге. Я его видел. Но прежде всю вторую половину дня меня заставили мотаться туда-сюда; на меня смотрели с подозрением, ко мне с неохотой выходили, меня все время заставляли чего-то ждать, мне ставили палки в колеса, со мной говорили сквозь зубы, – и все я это прошел ради того, чтобы в конце концов оказаться в морге.

Я склонился над Вольфом, лицо у него было землисто-серого цвета, а сам он весь в крови, как будто скатился с холма. Напротив меня над телом стоял негр в белом халате.

Он думал, что я – родственник покойного.

И Они называют это внезапной остановкой сердца, – сказал он мне.

Вольф… Честно говорю, для меня это был удар. Я никогда не желал ему смерти.

– Будьте уверены, это точно остановка сердца, – гнул свое негр, посмеиваясь. – Это не грипп.

Я сказал ему, что он не обязан мне верить на слово, но теперь на разгон демонстрантов они посылают клонов.

– А клоны – они как звери, – бросил я, поморщившись.

Это его не удивило. Он полагал, что все белые – выродки.

Негр был в курсе насчет полицейских рейдов в больницах после демонстрации.

– Не говорите мне об этом, – вздохнул я.

По его словам, три покойника, в том числе и Вольф, прибыли в морг из больницы после непродолжительного пребывания в подвалах казармы, где их поучили жить. Я поднял глаза к небу. В горле стоял ком.

– У них есть квота, – пояснил негр. – Они не должны ее превышать.

– Нет, ну… эта история про квоту – враки.

– Нет, не враки!

Мы молча посмотрели друг другу в глаза.

Что я об этом, в сущности, знал? Я смотрел на красивое, мужественное лицо Вольфа, сильно изуродованное побоями, на его грудные мышцы, бугрившиеся под запятнанной кровью футболкой, на его руки атлета и ноги спортсмена, и от этого зрелища мне, откровенно говоря, стало плохо. Вдобавок ко всему на одной ноге не было ботинка, от чего тело выглядело особенно ужасно и жалко. Две струйки засохшей крови тянулись у него из носа. Поди знай, может, у них и вправду имеется квота? Что еще может нас удивить на этом свете?

Выйдя из морга, я почувствовал, что обязан дать о себе знать Фрэнсису Фенвику, пока дела мои обстоят еще не совсем хреново. На мобильнике была масса сообщений, и я не сомневался, что половина из них исходила от моего начальника, но у меня не было желания их выслушивать, будь они от него или от кого другого. Даже радио я не хотел слушать. Я исходил бессильной злобой в пробках, парализовавших весь город из-за того, что эти придурки из пригородов возвращались домой. Они еще будут рассказывать, какое это счастье – жить в сельской местности, а не в этом идиотском вонючем городе. К сожалению, пришлось открыть окно, потому что кондиционер у меня не работал. В воздухе распространялось зловоние. Лица у всех блестели, будто их вылизали. Хотелось зажать нос. А также зажмуриться и заткнуть уши. Но у меня было только две руки…

Я просмотрел фотографии и положил их обратно на стол начальнику.

– Я был там, чтобы приглядывать за ней, – заявил я. – Я не занимаюсь политикой.

Я посмотрел Фрэнеису Фенвику прямо в глаза.

– Можете мне поверить, – добавил я. – Мне не в чем себя упрекнуть.

– И как мне с тобой быть? А? Ну, скажи на милость!

Он был на удивление спокоен. На нем был галстук приятной расцветки. Он сидел за столом, а не расхаживал вокруг меня, как это бывало обычно.

– Я не знал, что сегодня ваш день рождения, – сказал я. – Меня никто не предупредил.

У входа висел транспарант с поздравлениями. Все мои сослуживцы держали в руках стаканы. Прежде чем я успел взять себе стакан и смешаться с толпой коллег, Фрэнсис пальцем поманил меня, приглашая последовать за ним в кабинет. Видимо, я вызывал у него особую ненависть.

– Сколько вам стукнуло? – спросил я.

Не соизволив удовлетворить мое любопытство, он взял фотографии и принялся их рассматривать с мукой на лице.

– Ты коммунист?

Я хлопнул себя ладонями по ляжкам и уставился в потолок, откровенно усмехаясь.

– Отвечай! – настаивал он. – Ты коммунист?

Я прыснул со смеху, помолчал, потом взглянул на него:

– Послушайте. Да, моя жена – сумасшедшая. Ну так что я могу с этим поделать?

Курить здесь было запрещено, но я достал сигарету и закурил, а он в это время пытался что-то разглядеть у меня в душе.

– Вы знаете, каково это – иметь сумасшедшую жену? – продолжал я. – Вы знаете, что это значит? И вы полагаете, что безумие – причина, чтобы ее бросить? Вы действительно так думаете? Может, конечно, оно и так, но не для меня, Фрэнсис. Извините, но не для меня, нет. Я бы согласился ее сопровождать хоть на шествие католиков-интегристов, хоть на сходку скинхедов, если бы таковая подвернулась. Я наплевал бы на все, вот так!

Фрэнсис схватил снимок, на котором я бросал обломок скамейки в костер, – там я был похож на настоящего экстремиста, взбесившегося демонстранта, – и помахал им у меня перед носом.

– Ну а об этом ты что скажешь? – язвительно спросил он, – Попробуй только утверждать, что ты не чувствовал себя активным участником событий! Ну, скажи, что не был всем этим увлечен! За полного идиота меня держишь! Ты – коммунист, признайся!

Я тяжело вздохнул:

– Да в гробу я видал коммунистов! Послушайте, начхать мне на коммунистов от первого до последнего! Такой ответ вас устроит?

Не спуская с меня глаз, он сломал зажатый в руке карандаш, бросил обломки на стол и какое-то время смотрел на них, поглаживая галстук.

– Ну, как мне с тобой быть? – снова завел он.

– А в чем, собственно, дело?

– Ты что же, возомнил, что можешь являться сюда когда захочешь? От случая к случаю, так сказать? Когда у тебя выдастся свободная минутка? Да где ты, по-твоему, находишься?

– Послушайте, Крис просто умирала от беспокойства!

– Нет, погоди! Ты вообще в своем уме? Что это значит: «Крис умирала от беспокойства»?

Иногда мы вправе задаться вопросом, разделяют ли люди, с которыми приходится общаться, хотя бы минимум наших моральных ценностей. Каков тот фундамент, на котором они строят свою жизнь, каковы их приоритеты, что для них является главным и действительно важным?

Что я мог втолковать Фрэнсису Фенвику? Когда он, презрительно морщась, покатил на меня бочку за то, что я взял отгул, чтобы бегать по городу в поисках любовника моей жены, я понял: все мои усилия будут совершенно бесплодны.