Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Русская? – удивился король.

- Да… Густав… - отец Мартин прямо заставил себя так назвать короля, - она родом из Московии, окрещена и венчана по лютеранскому обряду, имеет в браке с покойным купцом Нильссоном сына.

- Не хватало нам еще только лишних осложнений с Московией из-за того, что мы бы отправили на костер их соотечественницу! – Воскликнул король. – Наш последний договор с московитами намного расширил права наших купцов на их землях! Вы хорошо потрудились на благо Швеции, отец Мартин! – Король даже наклонил голову в знак благодарности.

- Благодарю вас… Густав… - доминиканец вновь показал свою чисто выбритую тонзуру, что не укрылось от пытливого взгляда короля, и сразу навело его на другую мысль.

- Вот что, отец Мартин! Мне пришла в голову отличная идея, а Олаф? – он обернулся к своему советнику. Тот молчал в ожидании. – А не направить ли мне вас в Рим?

- В Рим? С какой целью?

- Я посылал туда епископа Олафа Магнуссона, но он по непонятным мне причинам не вернулся. Я хочу знать замыслы Рима в отношении моей Швеции!

- Вы предлагаете мне отправиться в Ватикан с миссией шпиона?

- Нет! Моего советника! А скажите, святой отец, почему вы не согласились поверить в идею об использовании колдовства при отравлении?

- Даже если б отравление и имело место, то зачем я должен утяжелять цепочку причин и следствий дознания предполагая, что здесь имело место дьявольское вмешательство. Разве было бы недостаточным просто доказать вину конкретного человека. Но в нашем случае и этого не было, а был лишь лживый донос.

- Мне нравиться ход ваших рассуждений! Мне нравиться ваша честность! Мне кажется, что порой на процессах судьи стараются сами себе внушить, что все это происки дьявола. Разве не так поступил проклятый Тролле, который обрек множество людей на «кровавую баню» здесь в Стокгольме? Ведь главным пунктом обвинения была ересь! Не так ли Олаф? – Он снова повернулся к советнику.

- Да! – кивнул головой Петерссон. – Они обвинялись в ереси. Но не всегда можно заявить, что дьявол движет судьями, так же как и преступниками.

- Конечно… разве можно утверждать обратное? – Монах склонил голову.

- Можно! – Решительно тряхнул головой король. – Проклятый Тролле так и поступил.

- А что с нашим братом францисканцем? – Задал вопрос Петерссон, старясь сменить тему.

- Да, там была еще одна ведьма! – Рявкнул король.

- Не знаю… - покачал головой доминиканец, - с ней остался отец Герман, который решил попытаться изгнать из нее бесов. Но на мой взгляд это просто больное и физически и душевно существо…

- Но дети… - Густав вспомнил о них.

- У двоих детей, насколько я успел узнать, начались припадки эпилепсии, но они и в глаза не видели это несчастную, и с ней это не связано, другие же просто испугались, встретив несчастную поздно вечером в темноте из-за ее, скажем так, непривлекательного внешнего вида.

- Черт бы их всех побрал! – Выругался король. – Мне вовсе не нужны сейчас никакие ведьмы, колдовство, заколдованные дети и прочая чертовщина! Мне нужны налоги и деньги, чтоб удержать страну в повиновении и отбиваться, как от проклятых датчан, так и от не менее проклятых ростовщиков из Любека. Мне некогда сейчас! Этого, - он указал на Хемминга, - четвертовать после моей свадьбы. Не будем омрачать праздник. Вам, - отцу Мартину, - я уже сказал. Все остальные вопросы с Олафом. Тебе, - Гилберту, - давно пора быть в доспехах и охранять мою невесту. Забирайте его! – солдатам. – А мальчишкой, - он посмотрел на синеглазого Андерса, - займется также Олаф! Все! – король развернулся, но на коня забраться также легко, как спрыгнуть с него уже не смог. Двое англичан моментально подскочили и помогли ему. Густав даже не оборачиваясь поскакал к замку.

- Ну, Гилберт, давай прощаться! – отец Мартин обнял своего воспитанника. Если присмотреться внимательно, то можно было заметить слезу, которую старый монах, редко выдающий свои чувства, незаметно смахнул рукавом рясы.

- Спасибо за все вам, святой отец! – Молодой человек искренне и низко склонился перед доминиканцем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- Благослови тебя Господь, сын мой! – отец Мартин сотворил крестное знаменье над склоненной головой юноши.

И еще долго монах смотрел в спину удаляющимся в сторону замка солдатам, с которыми уходил Гилберт. И тот, в свою очередь, беспрестанно оборачивался и махал рукой своему воспитателю.

- Ну вот что, друзья мои! – Разрядил паузу молчавший до сего времени советник короля. – Я думаю, вам следует направиться в монастырь Черных Братьев и отдохнуть с дороги пару дней, пока длятся празднества. Я извещу вас, когда мы сможем побеседовать о том поручении, что возлагает на вас король. А заодно и подумаю, что можно сделать для нашего юного дарования. – Олаф потрепал кудрявую голову Андерса. – А сейчас, простите, мне надо быть подле Густава. – Не дожидаясь ответных прощальных слов, советник покинул их и направился к замку, куда уже скрылся хвост торжественного кортежа.

Доминиканцу и Андерсу ничего более не оставалось, как отправиться на ночлег в знакомую нам обитель. Пробираясь сквозь толпы ликующего народа, отец Мартин вдруг остановился и задумался.

- Что-нибудь случилось? – Спросил его Андерс, за плечо которого держался монах.

- Странное дело, мой мальчик. Я вспомнил сочинение одного итальянца, тоже монаха, он вывел теорию цифр. День и год рождения этой принцессы совпадает абсолютно по цифрам с днем ее свадьбы. Вот только не помню, что это означает… Очень плохо или, наоборот, очень хорошо… Пошли, друг мой, надо отдохнуть с дороги…

Сегодня, но об этом же думала и Катарина. Именно сегодня ей исполнялось восемнадцать.

- Странно все как-то… - думала принцесса, - и день моего рождения и день, когда я иду к алтарю, совпали… может в этом есть знаки судьбы? Я как бы рождаюсь заново? Или, наоборот, умираю…

Но разве могла восемнадцатилетняя девушка думать о смерти? Нет! И еще раз нет! Впереди она видела жизнь, супруга, может только на вид такого грозного, детей, которых она ему принесет, народ, который ее полюбит, этих блестящих рыцарей, что идут слева и справа от нее, она не видит их лиц, не знает их мыслей, но они охраняют ее, значит, она их повелительница и королева. Прочь! Прочь, дурные мысли!

Катарина шла к алтарю, веря в счастье, она произносила клятву супружеской верности, произносила от всей души. Могли ли она знать, за кого ее выдают во имя интересов двух королевств, могла ли она знать, что в обмен на любовь и преданность, ее ждут лишь грубость и унижения. Во время службы, принцесса все корила себя за то, что вопреки горячему желанию ей никак не удается сосредоточиться. Она пыталась вознестись мыслью к небесам, моля Бога даровать ей во все дни добродетели супруга, достоинства правительницы и сладость материнства, но взор ее помимо воли обращался к стоящему рядом с ней человеку, чье тяжелое дыхание она ощущала над ухом, чьи черты ее слегка пугали, и с которым ей вечером предстояло разделить ложе. Ее смущал этот тяжелый взгляд, бесцеремонно рассматривающий ее руки, губы, грудь. На мгновение, ей казалось, что этот взгляд раздевает ее, несмотря на огромное количество людей присутствующих в церкви, и она, вдруг, оказывается совсем обнаженной, беззащитной женщиной среди этой толпы. Она отогнала эту страшную мысль, и вновь сосредоточилась на молитве.

Пиршество проходило в огромном зале. Сотни людей одновременно ели, пили, произносили какие-то тосты, тут же спорили между собой по поводу сказанного, и все это сливалось в какофонию застолья. Чета молодоженов сидела на возвышенье, и принцесса лишь ковыряла для виду серебряной вилкой в кушаньях, что менялись перед ней. Катарине становилось все страшнее и страшнее. Здесь было все как-то дико и непохоже на те праздничные ужины, что иногда отец устраивал в их родовом замке. Нет, там тоже кто-то мог напиться и тональность разговора гостей становилась выше. Даже ее отец, сам герцог, мог позволить себе лишнего, но так как здесь… когда в зале присутствовали почти одни мужчины, одни рыцари, о сдержанности говорить было бесполезно.