Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях - Егор Петрович Ковалевский

вы можете завести процесс с банкиром, но я никому не советую иметь процесс в Китае.

Ростовщики – это вампиры Китая, они принимают вещи за четверть настоящей их ценности и берут по два, иногда по три процента в месяц. Маньчжуры и живущие в Пекине монголы, по недостатку знания практической жизни, часто прибегают к этому, по-видимому, легкому средству доставать деньги, и окончательно разоряются. Нередко ростовщики ссужают деньгами назначаемых в провинцию областных или уездных начальников, которым нечем заплатить за разные одолжения высших властей в Пекине и за переезд до места назначения, и тогда сами отправляются с ними, чтоб перехватить их доходы в двойную уплату своего долга.

Остановимся в пекинском монетном дворе, чтоб только заметить, как жалок он! В Китае употребляется одна медная монета; она не чеканится, как это делается во всем свете, но отливается в формы и потом отчищается на камне самым простым способом – ладонью человеческой; следствием такой манипуляции бывает то, что ладонь рабочего деревенеет, делается не чувствительной к боли и вообще к осязанию. Можно себе вообразить, во что обходится отливка монеты при таких механических устройствах. Целое население, заключенное в стенах монетного двора, в особых лачужках, занимается этими работами и передает ремесло свое от отца к сыну, и нельзя не заметить, что формовка идет очень быстро и состав ее хорош; жаль, только, что она обращена на такой неблагодарный предмет. Угар меди при плавке довольно значителен.

Мы не были на пороховом заводе, но зашли на фабрику, где приготовляются капсюли для ружей. Заведение это довольно новое и еще не успели совсем загрязнить его. Мне очень любопытно было узнать, кто научил китайцев делать капсюли? Проводник мой таинственно указал на одного татарина, важно расхаживавшего по фабрике. – «Да его-то кто научил?» – «Дьявол!» – отвечал шепотом китаец. – «Положим, что дьявол; да ведь через кого же нибудь он послал ему эту чертовщину, может быть, через варваров в Кантоне или Шанхае?» – «Нет, он лично научил его». – Ну, уж если китаец заговорил о дьяволе, то от него не добьешься толку. Китайцы первоначально, во время войны с англичанами, кажется, купили несколько ружей у американцев и множество капсюлей; потом стали переделывать и свои ружья, которые были прежде с фитилями, и так как вскоре у них не достало капсюлей, то стали делать сами; едва ли они не своим умом, без посторонней помощи, дошли до этого мастерства, или, по крайней мере, только по одним слухам, потому что приемы их в этом деле совсем другие, чем у нас. На фабрике занимают не последнее место битые бутылки, из русского подворья, которые китайцы употребляют для осаждения гремучего серебра. Капсюли вообще плохи.

Время отъезда настало. Разменявшись прощальными подарками и последними визитами со всеми знакомыми и откланявшись кому следует, я отправился на дачу к Дзи-сыдаженю, двоюродному брату покойного богдохана, чтоб проститься с ним и его милым семейством и уехать из Пекина под влиянием благоприятного впечатления. Это были единственные китайцы, которые, наверное, искренно жалели об отъезде нашем; и я никогда не забуду их радушного приема и того, что они допустили нас, иностранцев, в свой семейный кружок. Жена слишком учена для женщины и разговор ее довольно тяжел; но это, вероятно, потому, что мы недостаточно учены по-китайски, притом же, в этом состоит хороший тон знатной китаянки; обращение всего семейства мило и просто; младшая из дочерей хорошенькая и резвая китаянка, которая, подчас, забывала с нами строгость китайского этикета. С грустью узнал я уж здесь о несчастье, постигшем это почтенное семейство.

Что за странные чувства волновали каждого из нас при отъезде. Конечно, никому не жаль было оставлять Пекин, но людей, проживших здесь около одиннадцати лет, привыкших к здешнему образу жизни, столь не похожему на европейский, не имевших больших радостей, но не знавших и забот, как-то смущало вступление в новую, исполненную волнений жизнь. Сам путь, продолжительный, представлявший много труда и лишений, отчасти пугал их, не выезжавших из своего подворья далее тридцати верст. Положение остававшихся в Пекине членов миссии было иное, и может быть, более печальное. Правда, они заранее обдумали и решились на свой подвиг и, конечно, никто не раскаивался в своем решении, но все-таки как-то горько было оставаться одним в этом уединении, которое еще чувствительнее среди многолюдного и совершенно чуждого им города. Грустно было и мне расставаться с ними; особенно жаль было одного из них, на котором уж лежала печать роковой болезни, столь пагубной здесь. Он умер, вскоре после нашего отъезда, от чахотки! Мир праху его! Это был один из достойнейших молодых людей. Дорогой в Пекин, я ему поручил вести путевой журнал, и он добросовестно исполнил этот труд. Его юношеский жар и пылкое, горячее сердце не раз отвлекали и меня от горькой существенности. Да, многих уж раскидал я на пути жизни, многих, которые были и гораздо моложе и гораздо здоровее меня, и кости их уж истлели в далеких краях! Не могу без чувства искренней благодарности обратиться к тем из участников и сотрудников моих экспедиций, которые так добросовестно, с такой готовностью разделяли со мной труды, помогали и облегчали меня своими советами, своим теплым, живым участием.

На обратном пути нам предстояло бедствие, которого мы счастливо избежали прошлым летом. Это был голодный год в Монголии. В Го б и было совершенное безтравье; народ откочевал далеко к горам и рекам. В иные переезды мы не видали и былинки во всей степи – гладко, как стол! Там еще, где травы были высоки в предшествовавшем году, их сшибло ветром, скомкало с песком и землей и навалило кучами в поле: этим питался скот; но песок и земля, которые он поглощал с сеном, вредил ему не менее голода. Мы шли день и ночь; о дневках нечего было и думать; останавливались не там, где были выставляемы монголами юрты, а где находили хоть признак травы, потом шли дальше и у колодцев поили лошадей. Были дни, когда у нас падало по двадцати лошадей; а без скота, что сделаешь в этой голодной пустыне? К счастью, оказался большой запас сухарей. Степные лошади сначала упорно отказывались от этой пищи, но голод заставлял их глодать землю, не то, что сухари. Мы отобрали несколько более сильных лошадей, которых запрягали чаще других и поддерживали их сухарями, а для людей увеличили мясную порцию. Я не знал, как мы выйдем из этой голодной степи и решился было, вопреки настоянию китайских приставов, своротить с назначенного нам пути на Керелун, но добраться до него