Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I - Юрий Александрович Лебедев

Настоящее удостоверение выдано Следственной Комиссией прапорщику Иванову в том, что он как не принимавший активного участия в контрреволюционном выступлении из под стражи ОСВОБОЖДЁН.

9/XI-17 г.

Председатель /Подпись/

Секретарь Киселёв /Подпись/

Конечно же, «органы» установят, что и в Красной Армии он служил не где-нибудь, а в «особом эшелоне», в распоряжении у самого Троцкого!:

05.07. Удостоверение А. В. Иванова для работы в распоряжении Л. Д. Троцкого.[685]

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано сие Бухгалтеру Общего Отделения Отдела Снабжения Военного Комиссара г. Москвы т. ИВАНОВУ Александру Васильевичу, отправляющегося в составе особого эшелона в распоряжение Предреввоенсовета Республики т. Л. Д. Троцкого…

А то, что сама Людмила имеет репрессированных родственников и не снятый выговор по комсомольской линии, это и так всем известно.

Ирония судьбы выразилась в том, что «социальная далёкость» Людмилы Александровны, не сыгравшая существенной роли в процессе вербовки Жоржа, тем не менее, «отыгралась» на ней самой пять лет спустя, в 1944 году.

Вот как описывает эту историю сама Людмила Александровна в черновике автобиографии. В начале этого года она, начальник цеховой лаборатории Дербеневского химического завода имени Сталина, в недавнем прошлом активная комсомолка (агитатор, комсорг, редактор комсомольской газеты и т. п.), подала заявление о приеме кандидатом в члены ВКП(б). Партийная организация завода заявление удовлетворила, Кировский райком партии это решение утвердил, но…

«При заполнении регистрационного бланка графы «Чем занимался отец до революции» вызвала сомнение моя формулировка «сын фабриканта»». Вопрос поставили на бюро райкома и «предложили представить документы 1) о том, что мой отец не являлся собственником фабрики и 2) о роде занятий отца в послеоктябрьский период до смерти. Я тогда же заявила, что такого документа у меня нет, и что если возможны только 2 формулировки: служащий или фабрикант, я прошу употребить формулировку «фабрикант»».[686]

После предоставления документов о службе отца с 1918 года в РККА, Людмиле Александровне сказали, что окончательное решение будет передано через секретаря партийной организации. Но по истечении нескольких месяцев решение так и не было принято. И 30 сентября она записывает:

«Для себя я вопрос не считаю решенным и буду обращаться в МГК ВКП(б)».[687]

Интересно, что бы посоветовал ей Жорж, будь он рядом? Думаю, они могли бы вспомнить свои разговоры пятилетней давности при обсуждении приглашения Жоржа в разведку. Тогда ему простили «социальную далёкость» жены – ведь он был нужен власти. А теперь жене её «социальную чуждость» не простили – она власти была не нужна.

Но вернёмся в 1939 год. Тогда её сомнения сводились к следующему: стоят ли все «за» принятия предложения риска нарваться на «контра» НКВД, когда после согласия Жоржа начнётся проверка? Не лучше ли оставить «синицу в руках» – закончить институт, поступить в аспирантуру и стать учёным? Тем более, что по закону Жоржу не грозит армейская служба.

Единственное, чем мог успокоить её Жорж, это то, что партия у нас мудрая и сама разберётся с клеветническими наветами, если, конечно, не лукавить и быть честным с нею, как убедительно было показано в фильме «Великий Гражданин»,[688] только что вышедшем на экраны, и, как я думаю, с восторгом принятого комсомольцами Милой Ивановой и Жоржем Ковалем.

Если сам Киров (в фильме Шахов, блестяще сыгранный актёром Н. Боголюбовым) оправдывается перед комиссией крайкома («Они меня тоже мучали два часа… Какая-то дура напутала в учётной карточке, а мне – отдувайся!»[689]), то что уж говорить о простых комсомольцах!

Я думаю, что и сам Жорж в то время ещё верил в справедливость этого аргумента, хотя его жизненный опыт уже не позволял ему верить безоговорочно. Но тот же опыт подсказывал – отказ от предложения в лучшем случае закроет ему и академическую карьеру. А в худшем… В худшем случае, по его тогдашним представлениям, дальнейшие карьерные пути могли могли оказаться ограниченными зоной, ограждённой колючей проволокой. Нелояльность к предложению «органов» не могла остаться без последствий.

Но в действительности последствия могли быть и ещё худшими. Жорж ведь не знал о том, что думает об «отказниках» Главный Руководитель и «органов», и «физкультурников» и вообще всей «прогрессивной общественности»:

«Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец».[690]

Жорж в 1939 году ещё не был коммунистом, но вряд ли в тех обстоятельствах это играло хоть какую-то роль. Так что выбирал он, на самом деле, из двух зол: какое-то время делать не то, что хочется, или не делать то, что хочется, никогда.

Действительно, если предположить, что вслед за отказом Жоржа в дом на Большой Ордынке вдруг пришли незванные гости с понятыми, то в комнате, где жили Жорж с Людмилой и Татьяной Васильевной, они наверняка нашли бы много для себя интересного! Кроме упомянутых Милой фотографий, приведённых выше, нашлись бы и другие материалы, за одно хранение которых в те времена полагался тюремный срок.

Например, вот этот сборник детских фортепьянных пьес:

05.08. Титульный лист нотного издания «Enfant Pianiste», хранившегося Т. В. Ивановой.[691]

Казалось бы – невинный осколок дворянского быта хозяйки комнаты, который даже может оказаться полезным при социализме в какой-то детской музыкальной школе.

Но понятым показали бы, открыв эту книжку на странице 35, что за этой «невинностью» хозяева прятали махровую контрреволюционную литературу:

05.09. Фрагмент стр. 35 сборника «Enfant pianiste» – ноты гимна «Боже царя храни».[692]

И ни у кого из соседей по коммунальной квартире не возникло бы и тени сомнения, что хозяев комнаты, где «тайно хранилась антисоветская литература», после обыска совершенно законно увезли туда, откуда они никогда больше не вернутся на Ордынку:

05.10. Плакат «Советский суд – суд народа».[693]

Душа нараспашку

И разговоры с женой, и встречи с вербовщиками текли своей чередой. На одной из бесед Жоржа попросили написать автобиографию, и он сделал это после разговоров с женой с совершенной откровенностью и открытостью. Черновик этой автобиографии остался в домашнем архиве Жоржа. Это восемь листов ученической тетрадки «в линейку», исписанных карандашом, с большим числом правок.

Чувствуется, что писалось это не один день, и явно обсуждалось с Милой – детали её биографии были важным элементом, демонстрирующим честность и