Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева - Зинаида Александровна Миркина

все книги по местам.В строке – все буквы налицо.Твое лицо – куда ушло?Твое лицо,Твое тепло,Твое плечо –Куда ушло?(«Иду на несколько минут…». Цикл «Надгробие»)

Во внешнем мире, в обозримом пространстве его нет. И согласиться на воображаемые утешения, на утешительную ложь Цветаева не может! Никогда!

Напрасно глазом – как гвоздем,Пронизываю чернозем:В сознании – верней гвоздя:Здесь нет тебя – и нет тебя.Напрасно в ока оборотОбшариваю небосвод:–Дождь! Дождевой воды бадья.Там нет тебя – и нет тебя.Нет, никоторое из двух:Кость слишком – кость, дух слишком – дух.Где – ты? где – тот? где – сам? где – весь?Там – слишком там, здесь – слишком здесь.(Цикл «Надгробие»)

Сколько бы она ни знала о «там», когда туда уходит близкий, он уходит. И надо мочь последовать за ним, или дать внутреннее согласие на разлуку.

Любимого больше нет. Море слизнуло. Эта надмирная, без-о́бразная Вечность…

Я вечности не приемлю.Зачем меня погребли?Я так не хотела в землюС любимой моей земли![62]

Так она писала в юности, когда называла себя атеисткой, когда не было еще живого знания вечности. Никогда не принимала другого знания. Но уже давно Вечность прожгла ее насквозь. И вот она снова стоит на берегу Смерти. И – снова не может принять ее!

Умер профессор Кондаков. «Где сейчас Кондаков? Его мозг, – писала Цветаева Черновой, – (О бессмертии мозга никто не заботится: мозг – грех, от Дьявола)»[63].

Марину Ивановну никак не устраивала такая точка зрения. Ей нужно было бессмертие тела, мозга. Наверное, в запале, следуя прямолинейной логике, могла бы продолжить так: если мозг от дьявола, мне нужен дьявол.

Мозг не от дьявола. Но мозг не бессмертен. Тело не бессмертно. И тот, кто не хочет, не может согласиться на утешительную ложь, должен созерцать смертность всего смертного. Перед ним огромный, открытый, как морской простор, вопрос и – предстояние:

Глаза в глаза.

Душа и Простор.

Или этот безжизненный пустой Простор зачеркнет, поглотит живую душу, или – душа почувствует этот Простор живым, Пустоту – наполненной. И тогда убедится в существовании Духа Живого.

Настоящая духовная отвага – это созерцание смертности смертного, созерцание своей смертности. Недаром пустынники молились, подложив под святую книгу – череп (Из земли взяты и в землю отыдем…).

«Но душа…Но эти веянья…Но – эти дали…»(Р.–М. Рильке. «О Вы, тишайшие…»)

Душа – не тело, и Дух – не мозг. А что же такое душа и Дух?

Это то, что не поддается определению. Это то, что остается, когда ничего не остается. Ничего внешнего.

Это не пребывает, а сквозит. (Не овеществляется, а овеществляет.) Это – Свет и Голос безо всякого образа. Тот самый Свет и Голос, который отнял у Тезея Ариадну и пообещал взамен – божественную бессмертную суть. Свет и Голос, отнимающий у человека все внешнее и возвращающие ему самого себя.

Если б Орфей не сошел в АидСам, а послал бы голосСвой, только голос послал во тьму,Сам у порога лишнимВстав, – Эвридика бы по нему,Как по канату, вышла…Как по канату и как на свет,Слепо и без возврата.Ибо раз голос тебе, поэт,Дан, остальное – взято.(«Есть счастливцы и есть счастливицы…»)

Голос Марины Цветаевой был голосом самой жизни, живой жизни, не примиряющейся со смертью, не соглашающейся на сосуществование с сонной грезой. Это был Голос, звучащий в пустоте и отказывающийся верить в пустоту. Голос, вызывающий из пустоты Духа Жизни. Глас вопиющего в пустыне…

Один дзэнский наставник говорил, что для просветления нужны три вещи: великая вера, великое рвение и великое сомнение. Великое рвение и великое сомнение – это то, что у Марины Цветаевой всегда было. Сомнение во всем невечном, немолкнущий спор со всеми иллюзиями: во всех, во всем и прежде всего – в себе самой. Готовность на потерю всего ложного – даже если это будет стоить жизни.

Все взято. Черта.

Черта эта могла бы перечеркнуть ее жизнь. Но если не перечеркнула, то должна стать началом новой жизни, чертой отсчета.

30 декабря 1926 года умер Рильке. Поверить в небытие Рильке было невозможно. Это значило бы поверить в небытие собственной души. Небытие бытия.

Если ты, такое око смерклось,Значит, жизнь не жизнь есть,смерть не смерть есть?(«Новогоднее»)

Не жизнь и не смерть – что-то третье: вечная жизнь, жизнь, проходящая сквозь смерть, более глубокая, чем смерть, смерти неподвластная.

Объяснить, что такое вечная жизнь – нельзя. Может быть, так же, как нельзя объяснить ребенку тайну пола. Объяснения здесь и совершенно бесполезны, и нецеломудренны. Душа должна дорасти до тайны смерти точно так же, как до тайны рождения. Наша задача – рост души, а не удовлетворение ее любопытства.

Все, что отвлекает от роста, нецеломудренно и прямо вредно. Это раздробляет, а не собирает душу, Душа должна не отвлекаться от сути. Если она сумеет не рассеиваться, она познает: внутренним знанием.

Обычно от смерти все и всегда отвлекаются. Иначе жить нельзя. Есть вещи, которые сердце человеческое вынести не может. И оно защищается тем, что отвлекается от них.

Бездонное сердце отвлечься от смерти не может. Оно призвано созерцать ее или перерасти ее.

Новый 1927-й год Марина Цветаева встречала вдвоем с Рильке. С Рильке, которого уже не было в пространстве и во времени, но который был более чем все пространство и все время. С ним она сидит за новогодним столом. С ним и больше ни с кем. С ним разговаривает, постоянно оговариваясь – путая земные и небесные реалии, путая вечность с днями, еще не привыкнув (когда же?!) к тому, что в днях его нет.

Отвлекаюсь? Но такой и вещиНе найдется – от себя отвлечься.Каждый промысел, любой: du Lieber,Слог в тебя ведет – о чем бы ни былТолк (пусть русского языка родней немецкий,Мне всех ангельский родней!), как местаНесть, где нет тебя, нет есть: могила

Вот от чего надо отвлекаться: от могилы. Ибо там, как во всем однозначном, частном, неисчерпаемом, – Рильке нет.

Но ведь есть нечто Неисчерпаемое. Душа это знает. Рильке сейчас и есть это Неисчерпаемое. Она чувствует его бездну своей бездной. Этого нельзя объяснить. Этому можно только причаститься. Это поймет только тот, кто играл в гляделки со смертью…

Пройти сквозь смерть, как сквозь пустое место, и выйти по ту сторону жизни и смерти, выйти на очную ставку с самим собой. Может быть, смерть и есть такая очная ставка. Кто не выдержит ее – умирает. Но кто выдерживает, ощущает свое – не ощутимое прежде – бессмертие… Свое – и того, который

На собственную рукуКак глядел (на след – на ней – чернильный)Со своей столько-то (сколько?) мильнойБесконечной, ибо безначальной,Высоты над уровнем хрустальнымСредиземного – и прочих блюдец.…………………………………………………И куда ж еще глядеть-то,Приоблокотясь на обод ложи,С этого – как не тот, с того же –Как