Утраченные звезды - Степан Янченко

На том и порешили, с тем разошлись. Петр смотрел вслед уходящим и думал, какой груз они взяли на свои плечи, и кто, собственно, их заставляет это делать — брать на себя тяжесть общих дел, а те, кому все это надо, живут с трудом, маются, болеют, кое-как перемогаются и не подозревают, что кто-то взял на себя душевную и физическую тяжесть, чтобы помочь обездоленным и чем-то облегчить их болезни и жизнь, по возможности, защитить их от беды, какую сознательно навлекают на рабочий люд не кто-нибудь, а сами власти. И нет больше подлости, как получить от народа власть и потом употребить ее во вред тому же народу — что еще может быть более гадким, циничным и предательским! А такой вот Полехин закончит работу в цехе и пойдет со своей запиской в горком, где его товарищи тоже соберутся к вечеру после работы и станут обсуждать его записку, которую подписал и беспартийный Петр Золотарев. А кто-то завтра или на третий день тоже после работы пойдет дальше с запиской с подписью Петра Золотарева.

Полехин еще посидел на скамейке то ли ради Петра, то ли сам по себе и проводил взглядом в одну и в другую сторону ушедших. Проводил с дружеской благодарностью и теплотой во взгляде, а потом с таким же выражением обратился к Петру:

— Спасибо тебе, Петр Агеевич, за участие в наших делах. Видишь, из каких дел состоит наша партийная работа, но это и есть работа с людьми… Ну, будь здоров, — поднялся Полехин и тепло пожал руку Петру. — Приходи к нам, — показал на скамейку и засмеялся, — помогать, а решать дела и помогать в том можно и на скамейке в аллее, и не удастся темным силам либерализма заглушить нашу борьбу, оторвать нас от народа. Днями мы получим себе угол для работы парторганизации. Наша коммунистическая идея коренится ведь и в самой повседневной жизни, и в судьбе людей, и все больше людей труда сознательно понимают это и тянутся к нам. На заводе ко мне за день приходят десятки рабочих и инженеров посоветоваться, поделиться мыслями. Знают о том, что я подхватил заводскую парторганизацию. Ну, всего доброго тебе, приходи, — и широко зашагал к проходной завода.

Петр еще постоял минуту и посмотрел Полехину вслед, чувствуя к нему благодарность за человеческую простоту и мудрость, которые еще ходят пока через заводскую проходную, и вдруг, подтолкнутый мыслью о машине магазина, подскочил и побежал за Полехиным и, догнав, сказал:

— Пойду, загляну в деревообделочный цех.

— Сходи, сходи, взгляни, что там делается, чем и как дышат твои товарищи.

В цехе мирно и слаженно шла работа, на Золотарева не обратили сразу внимания, и Петр прошел на участок обработки вагонки, в бригаду Сидоркина Ефрема.

Ефрем, увидев Золотарева, радушно заулыбался, остановил свой строгальный станок, подал руку Петру, обнял его, приложился щекой к щеке, от него приятно пахло сухим сосновым духом. Вслед за бригадиром остановили свои станки и другие рабочие, окружили Петра, и со всех сторон пошли вопросы о жизни. Петр, не таясь, откровенно рассказал о себе и о жене тоже рассказал и не пожелал такой жизни и врагам своим, а потом добавил:

— Зато я узнал, что такое жизнь рабочего при капитализме. В социализме жили мы, ребята, как у Христа за пазухой, да еще и власть ругали. А вот я уже коснулся, еще только соприкоснулся с капитализмом, и мне стало до слез горько от такого соприкосновения. А главное, что я понял, а вернее, уразумел, что нынче ругай, не ругай власть хоть ближнюю, хоть дальнюю, ей до лампочки рабочий человек, потому, что она сама, власть, под пятой капитала и подчиняется только ему, а мы только кормим ее под надзором опять же капитала.

Его слушали молча и внимательно, с задумчивостью на лицах и верой в глазах, и Петр поймал себя на том, что совершенно случайно и произвольно оказался в роли пропагандиста или агитатора.

— А сегодня ты работаешь? — спросил весь запыленный древесной пылью молодой рабочий.

— Сегодня пока работаю, а завтра — не знаю буду ли работать, — и Петр рассказал, что устроился на работу временно, но что надежды строит на шоферскую должность при магазинной машине, на которую осталось поставить кузов. Но для этого надо где-то его заказать или, в крайности, найти пиломатериал, чтобы самому сделать.

— В каком магазине ты работаешь? — спросил бригадир.

— Да вот по соседству с заводом — гастроном.

— Так это, наверно, у Красновой?

— Да, у Красновой Галины Сидоровны, — с удовлетворением подтвердил Петр.

— Тогда дело будет сложнее, — загадочно посмотрел бригадир на своих товарищей.

— А что такое? Я вас не понимаю, — озадачился Петр, вопросительно посмотрел на деревообделочников. — Она хороший руководитель и человек, как я ее понял, и — честный человек.

Бригадир и кое-кто из рабочих засмеялись, затем бригадир с улыбкой сказал:

— В том-то и суть, что она честный человек, и нам, рабочим, с готовностью помогает, когда затруднения какие или нужда.

— Не понимаю? — высказал недоумение Петр.

— Видишь, Петр Агеевич, в чем дело — можем тебе запросто помочь с кузовом, но твоя Галина Сидоровна щепетильно честный человек, потребует от тебя, чтобы все было по закону. А кто теперь живет по закону, да и где он тот закон, по которому кто-нибудь в сегодняшней РОССИИ живет? В общем, так: завтра я зайду к Галине Сидоровне и обо всем с ней договорюсь по какому-нибудь бартеру, и через три дня у тебя будет кузов на машине стоять.

Петр оглядел рабочих и медленно стал краснеть лицом и, смущенно моргая глазами, растерянно проговорил:

— Ей-богу, братцы, я к вам зашел без такой мысли, чтобы просить вас делать мне кузов, хотел только посмотреть, как вы тес на шпунт сажаете.

— Эту технику мы можем тебе показать, — с улыбкой сказал пожилой рабочий с обвислыми усами, запорошенными древесной пылью. — А бригадир тебе правильно сказал, так ты того — без всякого смущения, нам будешь должен, коли на работе останешься при магазине.

Петр уходил от деревообделочников с теплой легкостью в груди и по пути думал: А может, таким образом, и надо идти рабочим на объединение — через взаимопомощь друг другу?

Петр Агеевич с каким-то облегченным чувством распрощался с деревообделочниками и с возвышенным, радостным настроением вышел за проходную, и не спеша, пошел по аллее. Каштаны тихо, словно с осторожностью шевелили своими веерными разлапистыми листьями и обдували всю аллею ласковой, чуть слышной прохладой. А знакомая скамейка в аллее вновь воскресила заседание бюро и образ Полехина.

Петру Агеевичу до удивления было приятно общаться с Полехиным, точно с каким-то духовным родниковым источником моральной бодрости. Идя на встречу с Полехиным или уходя со встречи с ним, Петр не задумывался над тем, в чем сила Полехина. Он просто, безотчетно отдавался под его притягательное влияние.

Но иногда он и размышлял над человеческой силой Полехина. Он видел, что Полехин никогда не поступался своими принципами. А в основе его принципов лежали честность и верность своим убеждениям коммуниста. Петр Агеевич уже четко понимал, что убеждения коммуниста у Полехина были знаменем борьбы за интересы трудовых людей, за общие блага трудящихся, за общественную собственность, созданную общим трудом народа для созидательной обеспеченной жизни. Верность своему знамени, поднятому для осенения социализма, была самой яркой чертой характера Полехина.

Петр Агеевич понял, что из всего этого у Полехина и исходила его нравственная сила, спокойствие его взгляда на жизнь, его уверенность и целеустремленность в мыслях и действиях. Петру Агеевичу казалось, что Полехин все знал по жизни, всегда мог правильно рассудить, всегда мог указать, что есть истина. Одним словом, Полехин для Петра Агеевича был человеком, от которого на него исходило обнимающее душу тепло. И Петр Агеевич радовался тому, что в жизни своей он встретил человека, от которого всегда шло знание и утверждение смысла жизни.

Полехин в какой-то ненавязчивой дружественной манере умел успокоить мятущуюся душу рабочего, в свое время знатного, выдающегося рабочего (а рабочий в советское время мог быть выдающимся в своей профессии), умел его чувства уравновесить и придать им правильное направление, где дальнейшая дорога его казалась ему прямой и легкой.

И хотя ему было не все ясно, что он понесет по этой дороге, и где будет последний привал, ему становилось приятным шагать по этой дороге. И эта дорога, мнилось ему, начиналась здесь, на заводской каштановой аллее. Каштаны прикрывали его от жарких солнечных лучей, их листья что-то тихо шептали ему с нежностью и лаской любви, и сердце его в легкой истоме открывалось любовью ко всей этой окружающей жизни.

А центром любви во всей сложной и не во всем понятной жизни была его любовь к жене Татьяне Семеновне. Что было до идеальности понятно в его жизни, так это нараспашку открытая, приветливая душа его Тани, ее неистощимая доброта, ее уступчивое повеление. У нее была удивительная любовная особенность во всем, думалось, уступать и разом с тем этой же уступчивостью повелевать, силой своей любви повелевать, силой женского обаяния, силой своих небесной синевы глаз, которые грешно было чем-либо затуманить. Он так вжился в ее чистую любовь, что иным себя и свою жизнь не мог представить. Для этой жизни, для ее и своей любви он бессознательно берег себя от всяких напастей, какие могли омрачить их любовь и их жизнь. И то, что нынче он искал в жизни для определения своего места в ней, — он искал его во имя своей любви, во имя счастья жены и детей. Он знал свою цену в семье и старался ее удерживать в положении настоящего звания мужа и отца. В тайне он гордился этим своим званием…