Утраченные звезды - Степан Янченко

Ему никто сразу ничего не ответил, на некоторое время всех на скамейке обняло молчание, только тихо шелестели листья каштанов, почти неощутимо играл бродячий ветерок.

— Я бы сказал директору на счет свободы людей и на счет того, на своих ли деньгах живет директор, — безответно проговорил Костырин.

— Между прочим, вы, Юрий Ильич, тоже были в числе коммунистов, — спокойно, с задумчивостью молвил Полехин, однако слова его не звучали упреком.

— Плохой я был коммунист, — тотчас, не обижаясь, не изворачиваясь, отозвался Корневой. — Больше того, я был член райкома партии — плохой был член райкома, если говорить откровенно, в моем лице для партии не большая потеря. Но я — хороший врач, не побоюсь нескромности, я — классный нейрохирург, и будет жалко, если больные города потеряют такого врача. Будет еще более жалко и больно, если наш город потеряет всю больницу, наш район большой, в нем в свое время было трех больниц мало. Что делать больным? Подумать об этом больше некому, кроме коммунистов, я это с убеждением говорю и с верой, как бывший член компартии.

Тяжелый был вопрос, все помолчали, глядя перед собой, думали. И Петр думал, но больше вопросами: А что можно придумать? Но дело требует спасения больницы, и почему оно требует от заводских коммунистов? Потому, что они стоят ближе всех к рабочим, кому больше всех необходима больница? Или потому, что из заводского имущества рабочих осталась одна больница, без которой жизнь невозможна? Или, может быть, потому, что у рабочих из их заступников и остались одни преданные им коммунисты?

И потому они, эти его заводские товарищи, Петра Золотарева товарищи, думают сейчас не о себе — о людях думают, для которых нужна больница, чтобы не гибли без врачебной помощи.

— Ну, у кого будут какие предложения? — спросил в раздумье Полехин и посмотрел на каждого сидящего на скамейке, в том числе и на Золотарева, отчего Петр не смутился.

— Какие у нас возможности? — спросил сам себя Полейкин. — Только организационные, надо отправиться в хождение по властям, начать с директора завода. Время подошло спросить с директора общей силой рабочего коллектива. Он уже избавился от всей социальной части — жилфонд, детсады, пионерские лагеря, профилактории, Дворец культуры, теперь вот дошла очередь до больницы, но это уже напрямую связано с угрозой жизни рабочих, на колдоговор он наплевал. В вопросе с больницей мы должны заставить профсоюзный комитет подать на директора завода в суд.

— Он постоянно ссылается на отсутствие денег, обращаться к нему бесполезно, — безнадежным тоном сказал главврач. — Он может объявить о банкротстве или о локауте.

— Себе на зарплату в десять тысяч ежемесячно он находит и регулярно получает вместе со всей своей административной камарильей, — возразил Полейкин, — а о мизерной зарплате работников больницы не думает, три месяца без получки сидят. Во всяком случае, должны заставить директора хлопотать о судьбе и работе больницы, пусть вместе с нами хлопочет.

— Давайте, организуем общий протест — работники больницы, вплоть до бессрочной забастовки, их поддержать больничными учреждениями района, больными, затем рабочими — выйти на улицу, провести демонстрацию протеста, митинг вот здесь, на аллее, все должно быть гласно, общенародно от подготовки акции протеста до резолюции митинга. Волей-неволей во все это дело втянутся все органы власти, — высказал свое мнение Сергутин, говорил он горячо, глядя на главврача, потом добавил: — Между прочим, вы, Юрий Ильич, со своим трехсотенным коллективом все время стоите в стороне от общих городских акций общественного протеста, вот и досторонились до закрытия больницы. Все чего-то боитесь, на кого-то озираетесь, должность свою боитесь потерять? Так диплом врача у вас никто не отнимет.

— Диплом не отнимут, а место работы отнимут, и нигде правды при нынешней власти не найдешь, — заметил Полехин. — При нашей разобщенности, при отсутствии рабочей солидарности и консолидации в защиту прав рабочих со всеми нами по одиночке будут расправляться, как хотят. Так что есть чего бояться простому человеку, в том числе и врачу. Другое дело, пусть испытают и почувствуют так называемую демократическую свободу, за которую ратовали интеллигенты, особенно те, которым хотелось жить независимо от Советской власти. К нам должны приходить сами, сознательно, добровольно, вот как сегодня пришел Юрий Ильич. Не стоит нам становиться на позиции упреков, наша сила в убеждении, покажем наши дела — убедим, убедим — привлечем к себе.

— Выходит, надо ждать? — с горячностью возразил Полейкин.

— Ежели не сумеем убедить в необходимости организованной массовой борьбы за социальные права трудовых людей, — придется ждать, только боюсь, что ожидание будет долгим, очень долгим, — продолжительным взглядом посмотрел Полехин на горячего товарища своего.

— Понимаете, товарищи, я нахожусь под тройным давлением, — снова заговорил главврач, и его прищуренные темные глаза под стеклами еще больше сощурились, словно от солнца, и голос как-то потух, будто обессиленный. — У меня под началом коллектив, состоящий из одних женщин, они боятся за семью, за детей, уже не за достаток жизни, а за простое выживание, за существование детей, за то, чтобы их как-то накормить. У них мужья — рабочие, техники, инженеры оказались без работы за воротами завода или по полгода без заработка. Женщины мои боятся тоже потерять работу и, значит, остаться без заработка, они не только чувствуют — знают, что это рабство самой извращенной формы, но они вынуждены идти на все, чтобы не потерять работу, сохранить заработок, пусть он будет равен двум-трем окладам минимальным, но это все-таки зарплата хоть на хлеб. Когда кто-то из тех же больных скажет о забастовке или о демонстрации, поднимается общий плач. Это надо представить и понять. Для них сохранение больницы и места работы в ней — это жизнь со значением не меньше, чем для больных. Так какой тут представляется мой долг? Мой долг — помочь людям, что у меня под началом, выжить, — Корневой обвел всех своими на этот момент широко раскрывшимися темными глазами, вздохнул и сказал еще: — Второе давление идет со стороны городских органов здравоохранения…

— Здравоохранения нет, а давление есть, — злорадно заметил опять Полейкин и покрутил головой.

— Понимаете, что оттуда идет? Наше дело, дескать, лечить, а не лезть в политику. Но разве жизнь людей, их здоровье можно отделить от политики? — с запалом произнес главврач Корневой, и вдруг тут же осекся. В этих своих словах он услышал откровенный упрек самому себе, тому самому, который был раньше в нем самом, и который в эту минуту преобразился.

— Ясно, что для них дороже — чиновничье место и зарплата госслужащего, — не унимался Полейкин.

— Ну, а третий пресс, — продолжал, опомнившись, главврач, — от администрации всех ступеней и тоже угроза — отобрать или сократить последние копейки. Так что поймите меня правильно, товарищи, и как главврача, и как человека, и как вашего же товарища, которым я остаюсь. Скажете: поздно прозрение пришло? Верно! Но жизнь есть жизнь — она учит наказанием.

Петр слушал главного врача больницы и чувствовал, что сердце его болезненно отзывается на слова врача. Он вспомнил, как вместо старой небольшой больницы, строили новый лечебный комплекс на 340 коек — гордость завода; вспомнил торжественный многолюдный митинг рабочих завода в день открытия больницы. Митинг приветствовали делегации других заводов района. Сердце его тогда было переполнено чувством гордости и было торжественно, радостно не только оттого, что у заводчан будет своя хорошая больница со всеми отделениями и врачами-специалистами по основным болезням, но еще было радостно сознавать и видеть на деле, какой мощный и богатый у них завод, какую созидательную силу он собрал под своими крышами, и эта сила крепла еще больше от рабочей гордости, от осознания рабочей коллективной спайки. И вот он рухнул, этот мощный, богатый завод, до того рухнул, что стал выбрасывать за ворота основную рабочую силу и дошел до ликвидации больницы. После этого рабочие лишаются не только хлеба, а помощи от болезней, недугов и от самой смерти.

Так где же наша пролетарская гордость, куда подевалась рабочая классовая сила? Почему мы, трудовые люди, лишились голоса труда? — мысленно спрашивал сам себя Петр. Но вместо своего голоса он услышал чей-то другой голос: Нет ответа у рабочих на эти вопросы, заснул в дурном либерально-рыночном угаре их ум. А потому и получается так, что люди нацелено доводятся до гибели, до массового вымирания, с помощью нищеты, голода, самоубийств, а то и прямыми бандитскими, грабительскими или намеренными военными убийствами, алкоголизмом, наркоманией, психическими стрессами, заражением различными болезнями и, наконец, тем, чтобы люди не могли лечиться от недугов и болезней, полученных от того же режима власти капитала. Для чего рушатся и закрываются больницы, вся система здравоохранения только за то, что были созданы, налажены на государственной основе Советской властью. Все делается в виде наказания за то, что в своей природе несли и еще как-то несут черты социалистического строя, нацеленного на трудового человека, а не на владельца капитала. Жадные, хищные, корыстолюбивые наживалы капитала по существу грабительским путем все отняли у трудовых людей и уже владеют всеми богатствами, созданными руками рабочих, крестьян, интеллигентов, — и теперь они стремятся овладеть энергией трудящегося люда по формуле: хочешь жить — плати за жизнь, а нет — околевай.