Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке - Оливер Голдсмит

Но страдания поэтов в других странах - сущие пустяки в сравнении с тем, что выпадает на их долю в Англии. Имена Спенсера {13}, Отвея {14}, Батлера {15} и Драйдена {16} каждый день упоминаются как упрек их отечеству; некоторые из них жили в самой тяжкой нищете, другие буквально умерли от голода.

Ныне немногочисленные поэты Англии не зависят более от милостей знатных патронов; теперь единственным их покровителем является публика, а она господин доброжелательный и великодушный. Разумеется, публика часто заблуждается в оценке достоинств тех, кто добивается ее благосклонности, но к чести ее надобно сказать, что заблуждение это длится недолго. Иные сочинения пользуются некоторое время известностью, но, будучи лишены подлинных достоинств, вскоре перестают привлекать к себе внимание. Время пробный камень всего истинно ценного - очень скоро обнаруживает подделку, а посему писателю не следует гордиться успехом, пока не пройдет хотя бы десять лет, на протяжении которых его книги доставляли читателю удовольствие.

Ныне сочинитель, чьи творения обладают подлинной ценностью, извлекает из этого пользу. Покупая его книги, каждый просвещенный человек тем самым вознаграждает писателя. Поэтому, если в прошлом веке можно было смеяться над тем, что поэты обитают на чердаках, то нынче такие шутки уже никому не покажутся остроумными, затем что грешат против истины. Теперь талантливому писателю нетрудно разбогатеть, если он того жаждет, те же, кто бездарен, остаются в безвестности, ибо иного они и не заслуживают. В наши дни писатель может отказаться от приглашения на обед, не опасаясь навлечь на себя немилость своего покровителя или остаться голодным до утра. Теперь он может появляться в обществе одетый не хуже других и, беседуя даже с принцами, держаться с тем превосходством, на которое дает право мудрость. И хотя он не может похвастать особым богатством, зато может смело держаться с достоинством и независимостью.

Прощай!

Письмо LXXXV

[Осмеяние мелочного соперничества актеров.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Я так давно разделяю все заботы этого народа, что и сам почти превратился в англичанина. Я уже с удовольствием читаю о том, как они берут города и выигрывают сражения, и втайне желаю неудачи всем врагам Британии. И все же любовь к человечеству вынуждает меня с тревогой наблюдать за его распрями. Я предпочел бы, чтобы европейские раздоры вновь были улажены по-дружески, ведь в этом прекрасном мире только войны вызывают у меня непреодолимую враждебность. Мне ненавистно, когда в драку вступают соперничающие государства, или мужчина с мужчиной, или даже женщина с женщиной.

Я уже тебе писал, что пока Европу раздирали междоусобицы, на театральных подмостках тоже шла ожесточенная баталия, и можно было опасаться, что наши певицы {1} полны решимости состязаться друг с другом в том, кто кого перепоет, до конца сезона. И знаешь, друг мой, наши опасения оказались не напрасными! Они не только задумали меряться силами до конца сезона, но, что того хуже, петь одно и то же и, наконец, - что уже вовсе нестерпимо - вынуждать нас платить им за это.

Уж если им непременно хочется воевать, так пусть бы они устроили открытое состязание и вопили бы одна перед другой сколько душе угодно. Что за смысл бросать вызов на расстоянии, с тем чтобы за них сражалась публика? Нет, лучше бы они выбрали самую широкую и многолюдную улицу, отважно сошлись бы лицом к лицу, да и померялись силами в искусстве выводить трели.

Как бы то ни было, я твердо решил, что ни одной моей монеты им больше не достанется! Хотя я и люблю музыку, уши у меня, благодарение небу, не ослиные. Помилуйте! Сегодня вечером - Полли и Карманник {2}, завтра вечером - Полли и Карманник, и так, что ни вечер, то Полли и Карманник. Мочи нет! Больше я этого слушать не желаю! Душа не лежит! Одна какофония и смятение! Нет уж, любезные мои шиллинги, позвякивайте в моем кармане; ваша музыка мне много милее пенья скрипок и щебета соловьев в юбках.

Но больше всего бесит меня то, что мне докучают этими трелями не только с подмостков, но и надоедают в частных разговорах. Да какое мне дело, что предпочтительней - серебряное горло одной или великолепная манера петь другой? Какая мне печаль, если у одной лучше верхи, а у другой благородней низы? Пусть одна поет на диафрагме, а другая с тремоло, мне-то что! Но все эти пустяки повсюду служат предметом горячих споров, и эти музыкальные дебаты, особенно между дамами, почти всегда завершаются отнюдь не музыкальными перебранками.

Я убежден, что дух противоречия свойственен самой натуре англичан. Жители других стран спорят только по важным поводам. Здесь же раздоры возникают из-за самых ничтожных предметов. Эту страсть к спорам они привносят даже в свои развлечения. Только подумать, дамы, которые, казалось бы, должны умерять вспыльчивость сильного пола, сами присоединяются к враждующим партиям, кидаются в самую гущу боя, поносят друг друга и храбро готовы принести в жертву даже своих поклонников и свою красоту.

Немало поэтов здесь усердно подливают масло в огонь усобиц и пишут для сцены. Только не пойми меня превратно. Я разумею не театральные пьесы, а лишь стихотворные панегирики актерам, ныне это наиболее распространенный род сочинения для сцены. Обязанность такого театрального стихоплета - следить за появлением новых актеров в его театре и на следующий же день разражаться в газете высокопарными виршами. В них Природа и актер соперничают друг с другом, причем актер всенепременно выходит победителем, или Природа принимает его за самое себя, или же старик Шекспир, завернувшись в саван, наносит ему визит, или же арфы девяти сладкогласных Муз поют ему славу, ну, а если, дело касается актрисы, к услугам стихотворца - Венера, прекрасная богиня любви, и нагие Грации; ведь она и сама, должно быть, родом и воспитанием богиня, и она, должно быть... Впрочем, вот тебе образчик таких виршей, которые дадут о них более полное представление.

На лицезрение миссис ***, исполнявшей роль ***

Тебе наскучил хор всех девяти Камен,

Хвалу тебе пою всех девяти взамен!

О, сколь божественно твое очарованье!

Кого не покорит очей твоих сиянье?

С прелестной грацией твой каждый шаг исторг

На лицах зрителей и слезы, и восторг!

А слушать речь твою - высокое блаженство...

О, господи! Ты вся восторг и совершенство!

Киприды жалобам так стал внимать Зевес

Среди пафосских рощ {3}, меж лиственных завес.

И внемля сладости ее молений нежных,

Одушевлялась плоть утесов безмятежных.

Все очаровывал речей блаженный тон,

Богинею любви Кронион был пленен!

И все-таки не думай, друг мой, будто я питаю какую-нибудь вражду к соперницам, из-за которых кипят нынешние сражения; напротив, их пение было бы мне приятно, если бы я мог его слушать время от времени, когда сам этого хотел бы, и если бы я не вынужден был слушать толки о нем, куда бы я ни шел. Я даже готов покровительствовать им обеим, и в доказательство моего благоволения разрешаю им в любой вечер, когда у меня будет досуг, явиться ко мне домой и спеть мне, но при условии, что они будут помнить свое место и, развлекая меня, останутся скромно стоять у порога.

Как видишь, я не напрасно прочел все семнадцать книг китайских церемоний, и знаю, кому какие знаки уважения оказываются. Лицедеи, глотатели огня, певицы, дрессированные собачки, дикие звери и канатоходцы в меру своих сил стараются развлечь нас, а потому не следует платить им одним презрением. Законы любой страны по крайней мере должны позволять им безнаказанно исполнять их фокусы. Не следует также клеймить их позорным наименованием бродяг; их занятие ничем не хуже ремесла брадобрея или гробовщика, и будь мое мнение достаточно влиятельным, особо отличившиеся из них зарабатывали бы в год фунтов сорок-пятьдесят.

Боюсь, бднако, что ты, воспитанный в строгом духе восточной бережливости, обвинишь меня в расточительности, станешь доказывать, что такое вознаграждение непомерно велико за столь бесполезное кривляние. Могу себе представить, как ты изумишься, узнав, что многие из них, хотя закон приравнивает их к бродягам, зарабатывают в год более тысячи {4}. Ты поражен? И не без причины. Бродяга с годовым доходом в тысячу фунтов - это ли не чудо Природы! Куда до него летающим рыбам, окаменелым крабам или омарам-путешественникам. И все-таки из любви к искусству я охотно избавил бы этих людей и от излишнего презрения окружающих и от излишних богатств. Закону следовало бы взять их под крыло, объединить в единый цех, как, например, цирюльников, и оградить от чрезмерного бесчестья и чрезмерных доводов. Что же до их таланта, то решение этого вопроса я предоставил бы целиком на усмотрение публики, являющейся несомненно самым подходящим судьей, независимо от того, презирает ли она лицедеев или нет.