Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке - Оливер Голдсмит

В жизни, добровольно посвященной науке, есть неизъяснимая прелесть. Впервые читая хорошую книгу, я словно приобретаю нового друга, а, перечитывая ее, как будто встречаюсь со старым. Все, что случается с нами, важно оно или нет, - должно служить к нашему совершенствованию. Не только один алмаз придает блеск другому алмазу, этому служит и просто камень. Поэтому даже оскорбления и пренебрежение, высказанные нам ничтожным человеком, должны пойти нам на пользу. Его грубость заставляет меня заглянуть в собственную душу, дабы искоренить малейший недостаток, который мог быть причиной его поношений.

И все же сколь ни велики радость и польза, приносимые человеку знаниями, родителям часто стоит немалого труда заставить детей учиться. Нередко прилежание заменяется принуждением. Нерадивость же в годы ученичества лишает надежды достичь чего-либо в будущем. Стоит им оказаться перед необходимостью написать несколько строк в выражениях более изысканных, нежели обычно, перо становится для них тяжелее жернова, и они тратят десять дней на то, чтобы более или менее пристойно составить два-три периода.

Такие люди оказываются в особо неловком положении, когда в конце парадного обеда пускают блюдо с игральными костями, дабы с их помощью решить, сколько стихов должен припомнить каждый из гостей. Приходит черед неуча, и он глупо молчит. Общество забавляется его смущением, все перемигиваются и смеются над ним, а он только таращит глаза по сторонам и присоединяется к общему хохоту, даже не подозревая, что он его причина.

Не так важно читать много, как читать постоянно. От случайного чтения толку мало. А некоторые один день трудятся с необычайным усердием, а затем десять дней отдыхают. Но мудрость - большая кокетка, и за ней надобно ухаживать рьяно и упорно.

Древние говорили, что, открывая книгу, человек всегда извлекает пользу. И я повторяю вслед за ними, что любая книга служит нашему совершенствованию, за исключением романов {1}, которые только развращают читателя. Они представляют собой вредные вымыслы и превыше всего ставят любовную страсть.

Непристойности в них выдаются за игру ума, интриганство и преступные вольности - за галантность и обходительность, а тайные свидания и даже злодейство рисуются в столь привлекательном свете, что могут увлечь даже людей зрелых. Насколько же больше должны страшиться их влияния молодые люди обоего пола, чей рассудок еще так слаб, а сердце так восприимчиво к страсти.

Умение проскользнуть с черного хода или перелезть через ограду - вот достоинства, которые намеренно приукрашиваются, пленяя неопытные души. Правда, в таких историях дело завершается обычно браком, заключаемым с согласия родителей и с соблюдением всех предусмотренных законом церемоний. Однако преобладающая часть книги содержит немало такого, что оскорбительно для истинной морали, ниспровергает похвальные обычаи, попирает законы и объявляет пустыми самые непреложные обязательства человека перед обществом вот почему романы столь опасны для добродетели.

- Но позвольте, - возразят некоторые. - Сочинители этих романов помышляли лишь о том, чтобы представить порок наказанным, а добродетель вознагражденной. Согласен. Но заметит ли большинство читателей эти кары и награды? Не будет ли их внимание отвлечено совсем иным? И можно ли представить, что искусство, с которым автор старается внушить любовь к добродетели, окажется сильнее тех соблазнительных мыслей, которые влекут к распущенности? Чтобы внушить добродетель с помощью столь ненадежного средства, автор должен быть философом и притом весьма выдающимся, но много ли сыщется в наш век таких философов?

Избегай книг, где порок выступает в личине добродетели; ищи мудрости и знаний и никогда не обольщайся тем, будто ты обрел их. Человек МУДР до тех пор, пока продолжает поиски мудрости, но стоит ему только однажды вообразить, будто он уже достиг желанной цели, как он превращается в глупца. Ищи добродетель, уподобившись слепцу, который не сделает шагу, не ощупав дорогу.

Мир подобен безбрежному морю, а человечество - суденышко, бороздящее его бурное лоно. Наше благоразумие - его паруса, науки - весла, счастливая или несчастная судьба - попутные или неблагоприятные ветры, а рассудительность - кормило. Без последнего корабль - игрушка любой волны и может погибнуть при небольшом ненастье. Короче говоря, безвестность и нищета порождают рвение и бережливость, рвение и бережливость порождают богатство и почет, богатство и почет порождают гордость и роскошь, а гордость и роскошь - скверну и праздность, а скверна и праздность вновь порождают нищету и безвестность. Таковы метаморфозы жизни.

Прощай!

Письмо LXXXIV

[Сведения о некоторых поэтах, живших и умерших в нищете.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Я полагаю, что характер поэта повсюду одинаков: он наслаждается настоящим и пренебрегает будущим. Говорит он разумно, а поступает как глупец, столь мужественен, что сохранит хладнокровие при землетрясении, и столь чувствителен, что расстроится, если разобьет чашку; таков его характер и, как его ни толкуй, он во всех отношениях противоположен тому, который ведет к богатству.

Поэты Запада замечательны своей нищетой не менее, чем талантом, однако среди многочисленных богаделен, учрежденных для облегчения участи бедняков, как мне удалось узнать, лишь одна предназначена для впавших в нищету писателей. Она была основана папой Урбаном VIII {1} и названа приютом неисцелимых, дабы указать, что преклонивших здесь голову невозможно излечить как от нищеты, так и от сочинительства. Честно говоря, вздумай я послать тебе жизнеописания западных поэтов, древних или современных, ты, вероятно, решил бы, что я собираю сведения для истории человеческих бедствий.

Гомер - самый знаменитый поэт и нищий древней Греции. Он был слеп и пел свои песни на улицах, и стихи были привычней для его уст, нежели хлеб. Комедиографу Плавту {2} жилось лучше: у него было два ремесла: поэзией он занимался для собственного развлечения, а кормился тем, что вертел мельничные жернова. Теренций {3} был рабом, а Боэций {4} умер в тюрьме.

У итальянцев Паоло Боргезе {5} - поэт, почти не уступавший Тассо {6}, знал четырнадцать разных ремесел, и все же умер оттого, что ни одним не мог себя прокормить. Даже сам Тассо, отличавшийся среди поэтов самым приятным характером, часто бывал принужден одалживать деньги у друзей, чтобы свести концы с концами. Он оставил нам очаровательный сонет, в котором просит у своей кошки одолжить ему свет ее глаз, чтобы он мог писать, ибо он нищ и не может купить свечи {7}. Но кто более всех заслуживает нашего сострадания, так это Бентивольо {8}, несчастный Бентивольо! Его комедии будут жить, покуда существует итальянский язык.

Все свое состояние он потратил на благотворительные и богоугодные дела, а когда на старости лет впал в нищету, его не приняли в приют, им же самим некогда учрежденный.

В Испании великий Сервантес умер от голода {9}, и точно известно, что прославленный Камоэнс {10} окончил дни в богадельне.

Если мы обратимся к Франции, то найдем там еще более разительные примеры неблагодарности общества. Вожла {11}, один из образованнейших писателей и благороднейших людей своего времени, был прозван Филином, так как, опасаясь своих кредиторов, весь день сидел дома и отваживался выходить только по ночам. Примечательно его завещание, где, распорядясь, чтобы все его имущество пошло на уплату долгов, он писал: "... однако ежели случится, что и после того не всем кредиторам будет уплачено сполна, выражаю в таком случае нижеследующую мою волю: пусть продадут тогда мое тело хирургам с наивозможнейшею выгодой; вырученные деньги должны пойти на уплату всего, что я остался должен обществу, дабы, не сумев быть полезным при жизни, я мог бы принести пользу хотя бы после смерти".

Кассандр {12} был одним из величайших гениев своего времени, но все его дарования не могли хотя бы прокормить его. Постепенно проникшись ненавистью к человечеству, ибо ни у кого он не встретил жалости, он, ожесточась, в конце концов осмелился винить в своих бедах провидение. В час кончины, когда священник умолял его уповать на справедливость небес и просить милосердия у творца, Кассандр ответил:

- Если господь отказал мне в справедливости на земле, как могу я ожидать ее в грядущем?

Ему на это возразили, что недолгое попрание справедливости ни в коей мере не ставит под сомнение ее существование.

- Заклинаю тебя, - продолжал духовник, - всем, что есть дорогого на свете, примириться с господом, отцом твоим, создателем и другом!

- Нет! - воскликнул в гневе несчастный Кассандр. - Ты знаешь, на какую жизнь он меня обрек, и видишь (тут он показал на солому, на которой лежал), как судил мне умереть!

Но страдания поэтов в других странах - сущие пустяки в сравнении с тем, что выпадает на их долю в Англии. Имена Спенсера {13}, Отвея {14}, Батлера {15} и Драйдена {16} каждый день упоминаются как упрек их отечеству; некоторые из них жили в самой тяжкой нищете, другие буквально умерли от голода.