Короткая ночь - Мария Теплинская

Вдруг Янка остановился и направился в сторону от тропы.

— Погоди трошки, — сказал он подруге.

Через минуту он вернулся, неся в руках еще одну длинную палку, такую же, как та, на которую опирался он сам.

— Вот, держи. Мертвая зыбь скоро — пригодится. Да, кстати, Лесю: чуешь, кто тропу-то проложил?

— Узнала. Оленья это тропа.

Леся вздрогнула: будто снова прозвучал в ее памяти глухой надтреснутый голос бабки Алены: «В ночь на второго Купалу пойдешь в чащу леса, за овраги, за болота, звериной тропою — к Великому идолу…»

Леся, помнится, тогда еще возражала, что-де не знает дороги, но старуха заверила: придет, мол, время — все узнаешь. Так оно и выходит теперь.

— Ясю! — окликнула девушка. — А какая она здесь, Мертвая зыбь?

А и в самом деле, перун ее ведает, эту заповедную дорогу. Все на ней не так, как должно быть. Вон, чуть приметная ложбинка обернулась грозным ущельем с валунами и жуткой петлей, свисающей с ветки. Так кто же знает, а вдруг и жуткая Мертвая зыбь тут выродилась в безопасную болотинку, поросшую камышом да ветлами, и самая страшная там угроза — ноги промочить да об осоку порезаться.

Однако Ясь ее разочаровал.

— О, страшное дело! — сказал он. — Тут она даже хуже, чем где-либо еще. Поверху все травка да кветочки, сама увидишь; а внизу — топь зыбкая! Кочку облюбуешь, примеришь ногу поставить, а она, кочка-то под ногой вся вниз и уйдет, да и тебя еще потянет… Там, Лесю, похоже, в одном только месте и пройдешь, узенькая такая тропочка тянется, или даже не тропочка, да я не знаю, как еще назвать… Тоже, конечно, топко, тоже ноги вязнут, да хоть не провалишься!

Он пристально посмотрел ей в глаза:

— Вот что, Лесю, я там вперед пойду, а ты прямо за мной, след в след, ясно? Потому как ты меня вдвое легче: где я пройду, там и тебя не затянет.

Леся слегка задумалась, потом поглядела жалобно:

— Ясю, ну а как ты увязнешь? Как же я тебя вытягивать буду?

— Я-то не увязну, не бойся, — заверил Ясь. — Это вы, девки-бабы, по хатам больше сидите, а я-то через топи привычен ходить.

И вот наконец расступились черные ели, и перед ними открылась гиблая и опасная Мертвая зыбь. Однако и тут было чему подивиться! В других местах она выглядела обычным болотом: кочки, осока. Жалкие кривые березки, не белые даже, а какие-то нечисто-бурые; пышный густой ветляк. Тут и там меж ними проглядывали бочаги, полные черной торфянистой водой, с налетом зеленой ряски. Здесь же Леся увидела цветущую поляну, всю поросшую сочной травой, взбугренную мягкими кочками, с более редким, но и более раскидистым и пышным кустарником. А как сверкали, искрились голубизной бесчисленные озерца! И возле одного из них Леся издали разглядела заросли болотных ирисов, высоких и стройных, словно гвардейцы, горделиво поднявшие свои золотые головки.

— Ой, Ясю! — радостно закричала она. — Гляди, касатики!

— Под ноги бы лучше смотрела! — буркнул Ясь.

Он оказался прав: идти и в самом деле было зыбковато: ноги вязли до щиколотки, до середины икры, иногда погружались почти до колена. Чтобы не замочить подола, Лесе пришлось подобрать его и придерживать одной рукой — в другой она держала палку, которой нащупывала дорогу. Она была рада, что Ясь идет впереди, не оглядываясь: подоткнутая юбка открывала ее матово-розовые округлые колени и с одной стороны — изящное стройное бедро, сливочно-смугловатое от природы, но все же не тронутое загаром, нежное, бархатистое. Парень и так распален, а тут еще она со своим оголенным телом…

Но, видимо, эти касатики все же беспокоили ее друга. Зная, как нравятся Лесе эти цветы, он опасался, что она позабудет об опасности и очертя голову бросится к ним. А потому, когда они почти поравнялись с тем бочагом, он загодя остановил ее, придержав за локоть.

— Ты что это, Ясю? — испуганно ахнула девушка.

— Он не ответил, только пошарил глазами вокруг, а затем, подобрав какой-то толстый полусгнивший сук, с размаху метнул его в сторону бочага. Сук не долетел до воды и шлепнулся в траву.

Что тут началось! Зеленый ковер позыбился, заходил ходуном, внизу под ним зачмокало, забулькало.

— Видишь теперь, каковы твои касатики? — кивнул Янка в сторону потревоженной топи. Лесиных голых колен он как будто и не заметил.

Леся в ответ поежилась. Она все время помнила, где находится, и сама бы шагу не сделала с тропинки, как бы ни манили ее золотые касатики. И тем не менее, видя, как зыбко закачался такой мирный с виду травяной покров, ей стало немного не по себе.

Заросли касатиков попадались им по пути еще не раз — и целыми куртинами, еще гуще и богаче той, что встретила их первой, и небольшими группами. Изящные цветы с выгнутыми лепестками напоминали крупных золотых бабочек, присевших отдохнуть среди темной кинжальной зелени. Иные росли так близко, что можно было достать рукой. Леся даже отчетливо видела тонкий узор из коричневых стрелок на золотых лепестках. Но у нее не поднималась рука сорвать ирис: зачем? Пусть растут: они так хороши на своем месте!

А болото уже скоро должно было кончится: тропа становилась все тверже, все крепче, уже почти не зыбилась под ногами. Почти исчезли болотные кочки, меньше стало и водоемов; среди раскидистых ветел все больше появлялось пушистых сосенок. Страшная Мертвая зыбь превращалась понемногу в безобидную солнечную поляну.

А впереди снова маячил все тот же дремучий лес. Тот же? И при этом совершенно иной, неведомый, гнетущий. Где-то там, впереди, скрывался их древний и грозный хранитель, на встречу с которым шли они теперь.

Янка обернулся на ходу.

— Не устала? — спросил он заботливо. — Ничего, Лесю, дойдем уже скоро. Немножко осталось.

Мертвая зыбь осталась позади. Путники вышли на твердую землю. Здесь они решили передохнуть, а заодно обмыть ноги в небольшой бочажинке, из тех, что попадались им на пути. Плескаясь в теплой воде, смывая с икр болотную тину и грязь, Леся только теперь почувствовала, как устали ее ноги.

— Ух! — выдохнула она с облегчением. — Умаялась я все же… Ты-то как, Ясю?

— Держусь. Ничего, Лесю, обратно другой дорогой пойдем. Зыбь не везде сплошняком идет, слева тут перешеек есть твердый.

— Ага, значит, все-таки есть другая дорога? — рассердилась она. — Что ж ты меня тогда потащил через эти топи да овраги? На веревке еще прыгать заставил, в петле этой кувыркаться!

— Тихо, тихо, — урезонил Ясь. — Разошлась! Ты, Лесю, я вижу, так и не разумеешь ничего. Это о т т у д а другой дорогой выбраться можно. Да не одна, а хоть десять дорог тебя оттуда выведут. А т у д а только одна дорога ведет. Нет т у д а других путей, все закрыты.

От этих слов на нее повеяло легкой жутью, которая со временем становилась все ощутимее. Это была уже не та небольшая тревога, что беспокоила ее в начале пути, а нечто гораздо более серьезное, необъяснимое, бесформенное, близкое к необъяснимому благоговейному ужасу. Это чувство все больше усиливалось по мере того, как с каждым шагом все больше мрачнел, темнел лицом ее друг. Его движения стали более резкими, руки немного дрожали, черты лица, казалось, приобрели какую-то тревожную заостренность. Леся видела, что его терзает страх еще больший, нежели ее собственный.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});